Диссертация (1098033), страница 43
Текст из файла (страница 43)
Отэтого нисколько не застрахованы даже самые серьезные исследователи, несклонные в принципе к намеренному отождествлению а) откровенногосубъективизма,культивирующегобезбрежнуюокказиональностьхудожественных значений, и б) рискованного поиска форм неклассической,индуктивнойконвенциональности,полисемию,антиномичность,допускающейхудожественнуюамбивалентность,вероятностностьсмыслополагания, но всё же исходящей из необходимости и безусловнойвозможности взаимопонимания.
Причем взаимопонимания, основанного нена мимолетном «сочувствии» (эмпатии) онтологически разобщенных, вовсем усомнившихся коммуникантов, а на признании общего для всехаксиоматическогобазиса–объективной«системыкоординат»,впространстве которой могут быть совмещены нетождественные «картинымира» участников диалогического взаимодействия.Признаниефактанеклассическойсвободы(всамоопределении,мышлении, творчестве, истолковании и т.д.) нередко подталкивает нас ктому,399чтобывконечномсчетеквалифицироватьрассматриваемыйК. Манхейм, предвидевший эту путаницу, предлагал обозначать потенциальную относимость явления кразным оценочным системам с помощью терминов «реляционирование», «реляционность», которыеподразумевают не произвольный характер суждения (релятивизм), но познавательное «приближение кподвижному объекту с подвижных позиций» [8; 87].
Понятие «реляционности» впоследствии активноиспользовал Ю. Лотман (в кн. «Структура художественного текста» и др. работах).210глобальныйсдвигкакнаступлениеэрыабсолютногодуховно-интеллектуального произвола и – как следствие – всеобщего релятивизма400.Данную тенденцию в свое время прозорливо разглядел Вяч. И. Иванов,писавший в 1933 году: «Полное одобрение получили и… пользуютсябольшим успехом релятивисты (исторический релятивизм которых не имеетничего общего с космологическим релятивизмом Эйнштейна, чья ”теорияотносительности” в сущности, быть может, близка дуализму Платона)»401.Более двадцати лет назад на страницах «Нового мира» имела местомимолетная дискуссия, один из ее участников которой, прозаик и эссеист А.Генис, говоря о наполненности литературного процесса XX столетиянепрерывной борьбою различных вариантов «романтизма» и «классицизма»,утверждал, что все усилия новых «классиков» привнести в хаотическуюдействительность ясный смысл потерпели неудачу.
«И если подводить итогэтой долгой битвы, – резюмировал автор, – то победителем окажется неклассицистская “правда”, а романтическая “свобода”, которой XX век нашелсвой синоним — абсурд»402. Оппонентом Гениса выступила И. Роднянская. Вее полемическом отклике, в ряду прочих контрдоводов, прозвучаловозражение, которое, на наш взгляд, позволяет совершенно иначе провестиосновную линию размежевания в словесности обозначенного периода. По еёсловам, «…вносит, привносит смысл во вселенную только релятивист сцелью более удобного ее описания; прямо противоположная позиция –предполагать во вселенной наличие смысла… и искать его усилиями ума,сердца и воли»403.Как видим, И. Роднянская скорее склонна разграничивать позиции а) тех,кто верит в изначальную осмысленность бытия, и б) тех, кто не верит и влучшем случае допускает самочинное продуцирование смыслов усилиями400Взгляд, ставший для одних чуть ли не победоносным методологическим открытием (в постмодерне), адля других – поводом к тотальному неприятию всей постклассической духовности как безнадежногоотпадения («апостасии») от вечных ценностей и священных начал культуры.401Размышления об установках современного духа // Иванов Вячеслав.
Собр. соч. / Под ред. Д.В. Иванова иО. Дешарт; Т. 1-4, Брюссель, 1971 – 1987. Т. 3. С. 281.402Генис А. Вид из окна // Новый мир. 1992. №8. С. 219.403Роднянская И.Б. NB на полях благодетельного абсурда // Новый мир. 1992. №8. С. 227.211субъективногосознания.Следуетрассмотрениядействительнопризнать,избавляетчтоотподобныйракурснеобходимостивпротивопоставлении истины и свободы, поскольку первая, перестав бытьаприорно-принудительной, обладая всей полнотою таинственности (в этомкардинальное отличие неклассического переживания истины от прежнего,традиционалистски-нормативного), взывает к персональной инициативесуверенного творца, тогда как вторая, отвергнув соблазны релятивизма,сознательно вводится (ее зрелыми носителями) в нерасторжимую связь сонтологической ответственностью.Нельзя не заметить, однако, что непримиримая антитеза творческойавтономии художника (с одной стороны) и идеи иерархически-осмысленногомиропорядка (с другой) оказалась куда более востребованной в эпохупостмодерна, нежели гипотеза об органичной бытийной сопряженности тогои другого.
Своеобразными модификациями данной антитезы в областиаксиологии искусства стали такие популярные в постклассическое времяоппозиции, как «свобода – преемственность», «индивидуальное – всеобщее»,«экзистенциальноеконформизм»и–т.д.априорно-дедуктивное»,Недостаточнаядихотомическихмоделей,неклассическоемышлениелогоцентричнымнапостулатамнашв«инновационностьпродуктивностьвзгляд,нихтрадиции,обусловленазаведомоатакоготем,–родачтопротивопоставляетсяперсональнаятворческаяинициатива едва ли не приравнивается к «поэтике произвола».
Как следствиесовременной культуре вольно или невольно навязывается вышеупомянутая, всущности мнимая и вредная, необходимость решительного выбора междусвободой и истиной (т.е. презумпцией прочного бытийного Смысла,удостоверяемого авторитетом культурного предания).Глубинное несогласие с подобной альтернативой предопределяет нашинтерес к идеям и концепциям, в которых присутствует стремлениенащупатьвпространстве«месторождения»илилинииновейшейразвития,русскойсловесностикоторые,будучитакиепричастны212постклассическому сознанию модерна, тем не менее не только не порывают страдиционным культурным тезаурусом, но – напротив – с новой силойактуализируют логосное (смыслоцентричное) мышление и структурирующиеего изнутри классические универсалии и «вечные» аксиологемы.
Одними изпервых в ряду литературоведческих моделей, преследующих эту задачу,были гипотезы о неоклассицизме и неореализме404. Однако, при всей ихнесомненной научной плодотворности, в них сравнительно мало вниманияуделяется той существенной особенности неклассических художественныхстратегий,котораянаходитсвоепроявлениевдиалогичностииэвристической индуктивности смыслообразования.Названный пробел в значительной мере восполняется в работах В.И.Тюпыонеотрадиционализмеионеориторическом«дискурсеответственности»405.
Диалогический характер взаимодействия автора ичитателя (как участников дискурса) ученый маркирует посредством терминов«инспиративность»,«вероятностность»,«аллюзивность»ит.д.406.Всущности речь идет о факторах адресованности и рецептивности всемиогенезе, выдвинувшихся на первый план в искусстве модернизма, и осугубо коммуникативном, «интерактивном» характере неклассическогописьма. Эта подчеркнутая обращенность к реципиенту, как известно, моглавыражаться в разных формах. В авангардно ориентированных практиках оназачастую проявлялась в надменном третировании адресата, в эскалацииэпатажа, провокативности, конфликтности и агрессии (по отношению кчитателю и литературным противникам). (Предельной формой провокациистановилась позиция абсолютного игнорирования собеседника, не имевшая,конечно же, ничего общего с имперсональной установкой классического404Идея о новом классицизме в постсимволистской (премущественно акмеистской) поэзии в той или иноймере была близка В.
Жирмунскому, К. Мочульскому, В. Вейдле. Гипотеза о неореализме, осторожновысказанная Жирмунским в статье 1916 г. «Преодолевшие символизм», в послереволюционные годыактивно выдвигалась Е. Замятиным, а начиная с 70-х годов успешно разрабатывается В.А. Келдышем.405См.: Тюпа В.И. Постсимволизм. Теоретические очерки истории русской поэзии XX века. Самара, 1998;Тюпа В.И.
Литература и ментальность. М., 2008; Тюпа В.И. Дискурсные формации. М. 2010.406Тюпа В.И. Дискурсные формации. М. 2010. С. 140.213традиционализма, умевшего обходиться без «интерактивной» диалогичности,но обращавшегося безусловно ко всем и каждому.)В то же время в практике модернистов ответственно-традиционального,солидаристского склада эта «адресованность», напротив, являла себя вустремленности к диалогу, взаимному угадыванию и свободному согласию(«сближению, но не слиянию», по М. Бахтину) нетождественных сознаний.Между тем прежняя («риторическая») концепция слова как семантическистабильного, равного самому себе знака мало годилась для реализацииподлинно диалогических стратегий. Орудием взаимопонимания суверенных,разнонаправленных сознаний могло стать только семантически открытое,«свободно блуждающее» слово407, взывающее к читательскому сотворчеству,к инициативному участию адресата в художественном смыслообразовании.Символизм, покончив с рационалистически тесной прикрепленностьюязыковой единицы к определенному значению, стал последней каплей,сокрушившей классическую парадигму мышления с её поэтикой «готовогослова»408.
Литература была необратимо отпущена на волю409, и отнынерегулятивные рычаги, опоры, «скрепы» художественной коммуникацииприходилось искать не иначе как изнутри этой небывалой свободы, котораяпотенциально всегда чревата хаосом, провалом в тотальную беспочвенность.Очевидно, однако, что готовность принять грозный вызов хаоса и готовностьпризнать факт окончательной абсурдности бытия – далеко не одно и то же.Опираясь на бахтинскую концепцию диалогизма, В.
Тюпа настойчивоговорит о вероятностном, проективном и инспиративном характересемиогенеза в неориторическом коммуникативном пространстве410, чтоподразумевает наличие некоей золотой середины между нормативистскойоднозначностью,407культивируемойвXXстолетииприверженцамиФормула, восходящая к известному образу Мандельштама из статьи «Слово и культура»: «И вокруг вещислово блуждает свободно, как душа… вокруг тела».408«Готовое слово» - понятие, введенное в научный оборот А.Н. Веселовским и получившее статусустойчивого термина благодаря трудам М.М.
Бахтина и А.В. Михайлова.409Ср. с представлением О. Мандельштама (эссе «Скрябин и христианство») о художнике как о«вольноотпущеннике».410Тюпа В.И. Дискурсные формации. М. 2010. С. 140.214официозного или воинствующе-ортодоксального искусства, и всеядной«сколь-угодно-значностью» (И. Роднянская), исповедуемой идеологамиавангарда и постмодерна. Кроме того, универсализация первоначальной(хронологическиограниченной)типологииментальностейдоуровняобщекультурных процессов новейшей истории создает условия дляобъединениябунтарскиагрессивногоавангардизмаипредельно«толерантного» постмодернизма в рамках одного (дивергентного) типасознания, ориентированного на индивидуалистическую аксиологию и, какследствие, на радикальное освобождение от власти объективной истины.Гипотеза о постреализме, впервые озвученная в 1992 году [иосновательноразработаннаяН.ЛейдерманомиМ.Липовецкимвпоследующих трудах411, стала (наряду с концепцией неотрадиционализма)одной из наиболее убедительных попыток выявления срединной линии вотечественном литературном процессе XX столетия412, равно альтернативнойкак безнадежному скепсису авангарда/постмодерна, так и доктринальнойневозмутимости новейшего нормативизма.
Знаменательно, что спецификупостреалистической позиции Н. Лейдерман усматривает в стремлении к«космографическому» мышлению, в отказе от малодушной капитуляцииперед Хаосом, в установке на смыслоцентричный диалог с иррациональнымии непостижимыми началами бытия413. «Существеннейшую особенностьпостреализма» Лейдерман видит в том, что «“парадигма” этого метода вновьвосстанавливает Космос ... из Хаоса»414 [4; 24]. «Предложенный Н.Л.Лейдерманом термин “постреализм” – замечает по этому поводу В.И. Тюпа,– представляется малоудачным, однако круг явлений, очерчиваемый этимпонятием, в основном совпадает с неотрадиционализмом в нашемпонимании» (ЛиМ, 186).411См.: Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Жизнь после смерти, или Новые сведения о реализме // Новыймир. 1993. №7; Лейдерман Н.Л. Траектории «экспериментирующей эпохи» // Вопросы литературы, 2002,№4; Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н.