Диссертация (1098033), страница 88
Текст из файла (страница 88)
Гинзбург не выходит, как правило, за рамки социокультурной реальности, неумаляет значимости данного наблюдения.441проявления»822.)Отсутствиеусубъектаформальнойрелигиознойидентичности, убежден повествующий, никогда не уничтожает в нем доконцарелигиозныхпосвоейглубиннойсутиустремленийктрансцендентным ценностям. Обращается внимание на то, что далекие отрелигии люди во многих случаях ведут себя подобно верующим: во имяневещественного отрекаются от материальных благ, жертвуют эгоизмомради высших целей (554).
(Тогда как житейские реакции людей,декларирующих свою религиозность, подчас неотличимы от будничныхпроявлений тех, кто лишен четких сакральных ориентиров: они так жебоятся, унывают, проявляют малодушие и т.д. (555).) Иными словами,поведение социального человека всегда в той или иной мере аксиоматическиориентировано, безотчетно метафизично и потенциально соборно823. Однако(как явствует из представленного в «Мысли…» обзора) существуют разныеуровни «общезначимого» и разные степени готовности сознательноследовать ему.Обыденная формальная религиозность в глазах героя-повествователявыглядит как «роевой» феномен, стоящий в одном ряду с другимимеханически-рутинными, стереотипными реакциями на непостижимое и невыходящий за пределы сферы, маркируемой в «Мысли…» образом«парикмахерской»(мотивповерхностного,«косметического»облагораживания натуры).
Дезавуируется, как видим, не религия впринципе824, а тот ее пласт, который всегда к услугам «потребителя»,ищущегоудобныйиблагопристойныйвыходиззатруднительногоположения.822Зорин А.Л. Проза Л.Я. Гинзбург и гуманитарная мысль XX века // НЛО. 2005. № 76. С. 60.В прямом и предельно серьезном своем значении этот религиозно-философский термин, разумеется,непредставим в устах Л.Я. Гинзбург, однако если понимать его расширенно и этимологически (какпроизводное от «собирать»), то в качестве емкого обозначения всеобщности, солидарности, круговойпоруки культурного делания он вполне допустим и оправдан.824Одна из ключевых цитат в этой связи: «Не религия отвергала жизнь (она отвергала только ненастоящеебытие в пользу настоящего), но гедонизм, разорвавший жизнь на бессвязные мгновения наслаждения истрадания…» (556).823442По мере продвижения медитации танатологическая проблематика в«Мысли…» все ощутимее претворяется в аксиологическую, а вопрос опереживании ценности закономерно вырастает в проблему онтологииценностей.Достойнаячеловекавитальнаямотивациярешительноутверждается как позыв, не имеющий ничего общего с желаниембесконечного продления земного либо «потустороннего» существования.
Этоглубинная жажда уплотненной реальности, «переполненного времени»,долготыдней825.Такзакрепляетсяприоритетвертикального,центростремительного понимания бытия. Кристаллизуется мысль о культурекак о связи, круговой поруке преемственности и ответственности, как онепрерывном и незавершимом диалоге: «Наше сознание содержит в себеисторию и культуру исчезнувших поколений… мы мыслим себя в чужихсознаниях, в бесконечной связи людей, вещей и поступков…» (560); «В…борьбе с забвением творческая память превращает прошедшее в настоящее,переживаемое вечно» (570).***Настало время сказать еще об одной важной черте анализируемого текста.В первой его части («Мысль…» имеет двухчастную структуру) диалоги,сугубо медитативные отрезки и описательно-образные фрагменты при всемразнообразии их фактуры сливаются в единое «критико-аналитическое»целое, доминирующей нотой в котором оказывается нота холодноватойрассудочности и спокойно-трезвого, зоркогоаксиологемам«положительного»недовериямировоззрения(хотяк расхожимпроблескисдержанного лиризма и жизнеутверждающего пафоса, как в размышлении опронзительной краткосрочности жизни, уже дают о себе знать).
Во второйчасти чем далее, тем ощутимей становится контраст между подчеркнуто825Эта полнота бытия описывается как «…чистое чувство жизни, — переполняющейся, подробнопереживаемой, запоминаемой жизни» (568), как «долгий день, сплошь осознанный день, извергнувший изсебя небытие и животную рассеянность…» (568), как чувство, испытываемое человеком-мыслителем «…отвремени замедленного и переполненного, подробно отраженного сознанием; от того, что дни былидолгими» (557).443аналитичной, суховато-отчужденной тональностью диалогов-диспутов, вкоторыхтеоретическипрепарируютсяотвлеченныекатегориибытия(собеседниками нарратора выступают рафинированные интеллектуалы), илирической патетикой образно-поэтических картин, центральное место средикоторыхзанимают«драгоценноепейзажныевеществоснегаописания.Всегометаллическойнесколькоблагороднойцитат:белизны»;«необычайная чистота материалов»; «драгоценная ткань зимы»; «чистоечувство жизни»; «драгоценная светотень»; «Тень, холодная на земле, наснегу кажется теплой»; «Это легкость дыхания, драгоценная ткань жизни»(567, 568, 570).
В своей мироприемлющей, благодарственной, почтиблагоговейной тональности эти образы выступают как бы контрапунктом кабстрактно-теоретическому дискурсу «Мысли…». Важно, что здесь нет инамека на руссоистский мотив бегства «назад к природе» с целью сбросить ссебя иго культурной усложненности, вернуться к «естественности» и т.д.Повествователь не отрекается от интеллектуального взгляда на мир. В егосистеме ценностей поэзия не противоположна интеллекту, но предполагаетего в качестве одной из базовых предпосылок. Однако в художественноописательныхфрагментахсугуботеоретическое,исключительно«умственное» видение реальности углубляется и обогащается за счетэстетического переживания вещественной плоти бытия. Вбирая в себя живыетоки мироздания, осязая предметный и природный мир, философское зрениеудивительнымобразом«теплеет».Междуполюсомабстрактногоскептицизма (преобладающего в эпизодах-диспутах (571-577)) и «легкимдыханием» пейзажных фрагментов826 ощутимо нарастает напряжение, непереходящее, однако, в конфликт или антитезу.
Живой контакт с«драгоценной тканью жизни» не аннулирует умозаключений отвлеченногоразума, но как бы оттеняет их онтологическую недостаточность, скудость. Вакте поэтического созерцания работа ума не прекращается, но находит своеистинное русло; мышление не меркнет, но словно расцветает, становится826Ср.: «Это легкость дыхания, драгоценная ткань жизни» (567).444острее и полнокровнее.
Сама рефлексирующая мысль как будто заряжаетсяот «жизни» лиризмом и ясным покоем. Заметно меняется тональностьмедитативныхкомментариевкописаниям,утрачиваяпрежнюю«безнадежность». В размышлениях и обмолвках повествователя, в ремаркахк пейзажным картинам усиливаются и нарастают обертоны доверия к тайнемира, взволнованного предвосхищения истины, возможного и чаемогопримирения с бытием.Одновременно углубляется представление о ценностной картине мира како сложном символическом единстве. Фрагмент с описанием весеннего лесасодержит в себе замечательное по глубине и наглядности определениесимвола, точнее – изображение самого акта символизации: «Когда человексмотрит с откоса вниз, в ночную зимнюю аллею, его одновременно волнуютявления глубины, высоты, протяженности… <…> Высвобождается все, что вмолниеносном сокращении содержится неуследимым мгновением.
И еслиосознание действительности уходит в самые общие познавательныекатегории, то другим концом оно входит в единичную вещь, увиденную впреходящем повороте» (579). Так в одном, едином переживании встречаютсячувственное и интеллектуальное, зрительное ощущение, чистая мысль ипоэтическая эмоция. А орудием этого синтеза оказывается символ,умопостигаемое единство осязаемого предмета и сверхэмпирическогосмысла. Примечательность постулируемого в «Мысли…» символическогосозерцания в том, что чувство, прямое ощущение вещи не предшествуетздесь интеллектуально-эстетическим процедурам «символизации».
Поэтомубесполезно гадать, являются ли в данном случае пейзажные картины наборомиллюстраций к процессу теоретической рефлексии, или конечные выводымедитирующего субъекта индуцируются созерцанием этих картин.Так называемый непосредственный («младенческий» либо «дикарский»)взгляд на действительность повествователю не интересен и, с его точкизрения, вряд ли возможен для культурно мыслящего субъекта. Это относится445даже к такому, казалось бы, вне-интеллектуальному действу, как созерцаниеприроды: «Природа вся, от вулканов и ледников до сухой былинки,подверглась символической обработке» и «жива вечной символикой еёэлементов» (581)827.