Диссертация (1100405), страница 48
Текст из файла (страница 48)
Внедрение первого лица в третьеличное повествование (эта реплика Марьи Николаевна обрамлена репликами в третьем лице) смещаетакцент с объекта желания на его субъект. В конце концов эгоистичное, хотя и изначально благое желание сестры погубит зародившуюся любовь брата и ОльгиФедотовны, и такое лингвистическое изменение текста предваряет развязку любовной линии, показывает, что свое видение судьбы брата для героини важнее, чем егособственные желания.Похожий прием пародии на персонажа содержится в инсценировке романаДжека Лондона «Мартин Иден» французского театра «Саламандра».
Пассаж овосхищении Мартином Руфью Морз при их первой встрече, его боготворении новойзнакомой режиссер поручает сказать не Мартину, а Руфи: «nº 5 RUTH: Pour la première fois, il se trouvait devant la beauté dans ce qu'elle a de plus parfait, de plus élevé, deplus chaud <…> les livres avaient raison; il y avait des femmes extraordinaires dans levaste monde. Elle était l'une d'elles»158 [London/Milianti, Bourdet, 1975, цит. по: Ermans,p. 75]. Произнесение оды о самой себе выставляет героиню в карикатурном виде, 158РУТ: Впервые он оказался рядом с красотой настолько идеальной, настолько возвышенной, настолькодорогой. <…> Книги были правы: в огромном мире бывают необыкновенные женщины.
Она была одной изних. (Любопытно, что эта реплика является не точной цитатой, но перифразом авторского текста Дж.Лондона, в котором Мартин Иден, восхищенный красотой Руфи, еще вопрошает: «Нет, скорей она дух,божество, богиня, - такая возвышенная красота не может быть земной. Или в самом деле правду говоряткниги, и в других, высших кругах общества много таких, как она?» [Лондон, 1977, с. 7]). 202 выявляет ее надменность и самодовольство. Схожий эффект семантическоймодификакации отмечали еще К.
Н. Атарова и Г. А. Лесскис в отношении заменытретьего лица первым: «…при такой замене неизбежен некоторый оценочнопсихологический сдвиг в интерпретации центрального персонажа, превращенного вповествователя: он станет в ряде случаев слащавым, сентиментальным и дажехвастливым, так как то, что естественно может говорить о нем сторонний автор, станет неестественным в устах повествователя о самом себе» [Атарова, Лесскис, 1980,с.
45].Руфь произносит вместе с прямой речью нарративные комментарии типа«Ruth s’écria d’un ton exalté»159 [London/Milianti, Bourdet, 1975, p. 39], «commençaRuth Morse d’une voix presque indistincte»160 [ibid., p. 1], «fit-elle avec l’accent de lacompréhension»161 [ibid., p. 6]. Исследовательница К. Эрманс отмечает, что подобныеобстоятельства образа действия инкриминируют персонажу позерство, неискренность, выставляют в глупом свете [Ermans, 1979, p. 64].
Отметим, что в них четкопроявляется присутствие отличного от персонажа субъекта сознания, который видит, в отличие от самой Руфь, ее экзальтированность и позерство. Мы имеем дело сизначально полисубъектными конструкциями. Этот отличный от персонажа субъектсознания в спектакле – актриса, играющая Руфь и произносящая эти реплики.Оценочные высказывания актеров о персонажах необязательно отрицательные. Заканчивая рассказ о Гавроше, которого она играла, актриса Клара Майер вспектакле по «Отверженным» произносит: «Cette petite grande âme venait des’envoler162» [Hugo/Bellorini, 2010, II, p.
30]. Эта оценка Гавроша как мальчика свеликой душой принадлежит уже не самому персонажу, который в этот моментистории уже мертв, но актрисе, восхищающейся геройским поступком персонажа.Ее мнение о нем – исключительно положительное, не допускающее ироническогопрочтения.Он-модусная рамка в «театре повествования» допускает противопоставлениеперсонажу в качестве субъекта модуса не актера, внедиегетической фигуры, но другого персонажа. Такое третьеличное повествование позволяет донести фактнепреднамеренного и неосознанного каузирования.
Так, Жан Тьебо, первый любов 159«вскричала она с воодушевлением» [там же, с. 66]«начала Руфь упавшим голосом» [там же, с, 164]161«воскликнула она опять, на этот раз с некоторым участием» [там же, с. 11]162«Маленький мальчик с великой душой умер» [Гюго, 1979, т.
II, с. 543].160 203 ник Катрин Симонидзе, в спектакле А. Витеза по роману Л. Арагона читает о первойночи Жана и Катрин: «Son souffle égal, dans le repos, lui fit soudain une peurabominable»163 [Aragon/Vitez, 1976, min. 37; Aragon, 1972, p. 187-188]. Жан являетсяздесь каузатором, но авторизатором высказывания является не он, а Катрин. Жан незнает об этой детали, о сомнениях Катрин из-за того, что он военный, и не предчувствует поэтому возможного разлада в отношениях. Чтение актером, играющимЖана, этой реплики подчеркивает непонимание Жаном своей возлюбленной.«Театр повествования» дает возможность также произнести сокровенныемысли персонажей, даже озвучить их бессознательное, прокомментировать такиедействия и состояния своего персонажа, в которых сам персонаж не отдает себе отчета.
Одна из реплик Анны Сергеевны в «Даме с собачкой» такова: «Она глядела нанего со страхом, с мольбой, с любовью, глядела пристально; чтобы покрепче задержать в памяти его черты. Я так страдаю – говорила она, не слушая его – я все времядумала только о вас.
И мне хотелось забыть, забыть, но зачем, зачем вы приехали?»[Чехов/Гинкас, 2001, с. 15] Героиня эксплицирует, что говорила не слушая, что глядела пристально. Если бы это был внутренний монолог героини, или она пересказывала кому-то эпизод из своей жизни, то возник бы мотив неискренности их действий. Рассказ же в третьем лице о своем герое позволяет актрисе представить своего персонажа и события, с ним происходящие не только так, как это сформулировала бы сама героиня, но и так, как она это чувствует бессознательно, не переводя впрямую речь.III. Субъект модуса не эксплицированМы рассмотрели примеры, в которых субъект модуса/диктума был выраженуже в тексте-первоисточнике. Что же происходит с предложениями, в которыхприсутствие персонажа не вербализовано?Субъект-авторизатор в тексте может быть эксплицитно не выражен, но бытьподразумеваемым, понятным из контекста. Ср.
предложение из «Дамы с собачкой»:«Анна Сергеевна, эта – «дама с собачкой», к тому, что произошло, отнеслась как-тоособенно серьезно, очень серьезно, точно к своему падению, – так казалось, и это 163 «Его ровное дыхание вдруг испугало ее» [Арагон, 1979, с. 123-124].204 было странно и не кстати». Здесь употреблены предикаты, подразумевающие наличие авторизатора (казалось, странно, не кстати), однако опущены субъектныесинтаксемы, которые бы эксплицировали субъекта оценки и мнения.
Опущениесубъектной синтаксемы в обычной речи указывает на принадлежность текстаговорящему. Однако из контекста следует, что субъектом сознания данного отрывкаявляется не повествователь, а герой, который становится здесь центром Я-модуснойрамки. В инсценировке К. Гинкаса эту фразу произносит именно Гуров[Чехов/Гинкас, 2001, с. 8]. Театр повествования выявляет субъектную организациютекста, наглядно представляя, кто есть истинный субъект речи в каждом конкретномслучае.Классический пример внутренней точки зрения в повествовательном текстебез эксплицитных речемыслительных маркеров – начало «Скрипки Ротшильда»Чехова: «Городок был маленький, хуже деревни, и жили в нем почти одни толькостарики, которые умирали так редко, что даже досадно.
В больницу же и в тюремный замок гробов требовалось очень мало. Одним словом, дела были скверные»[Чехов, 1977b, с. 297].В. Шмид так комментирует этот отрывок: «Отбор элементов (городок, старики, больница, тюремный замок, гробы, дела), их предикации (городок – маленький, хуже деревни; старики умирают так редко, что даже досадно; требуется оченьмало гробов) и соединение таких разнообразных единиц, выражающее определенноенастроение, воплощают пространственную и идеологическую точку зрения героя,гробовщика Якова Иванова, живущего за счет того, что люди умирают. Временнаяточка зрения, с которой предстает таким образом исходная ситуация, соответствуеттакже позиции героя, который выходит на сцену на пороге между предысторией(развернутой позже в его же воспоминаниях) и теми происшествиями (смертьМарфы, заболевание Иванова), которые вызывают главное событие новеллы, аименно «прозрение» сурового гробовщика» [Шмид, 2003, с.
165].В своей инсценировке (см. рис. 19 в Приложении) К. М. Гинкас дает произнести этот текст сразу гробовщику (Бронзе) [Чехов/Гинкас, 2004, с. 1], тем самым делая очевидным авторизатора высказывания. 205 Рассмотрим реплики Алексея Лаптева в инсценировке С. Женовача по повести А. П. Чехова «Три года» (см.
рис. 41 в Приложении) и Мариуса в постановке«Буря в душе» Ж. Беллорини по «Отверженным» В. Гюго:АЛЕКСЕЙ: И Лаптев немного погодя простился и пошел домой. Когда человекнеудовлетворен и чувствует себя несчастным, то какою пошлостью веет на него отэтих лип, теней, облаков, от всех этих красот природы, самодовольных и равнодушных! Ему было стыдно, что он только что говорил о медицине и о ночлежном доме,он ужасался, что и завтра у него не хватит характера, и он опять будет пытаться увидеть ее и говорить с ней и еще раз убедится, что он для нее чужой.Послезавтра опять то же самое.
Для чего? И когда и чем всё это кончится? Домаон пошел к сестре [Женовач/Чехов, 2009, с. 3];MARIUS: Marius, depuis cinq ans, avait vécu dans la pauvreté, dans le dénuement, dans ladétresse même, mais il s’aperçut qu’il n’avait point connu la vraie misère. La vraiemisère, il venait de la voir. C’était cette larve qui venait de passer sous ses yeux. C’estqu’en effet qui n’a vu que la misère de l’homme n’a rien vu, il faut voir la misère de lafemme ; qui n’a vu que la misère de la femme n’a rien vu, il faut voir la misère del’enfant164 [Hugo/Bellorini, 2010, II, p. 7].В этих репликах можно выделить три части текста: текст нарратора, в которомперсонаж – это субъект базовой модели (обозначен обычным шрифтом), текст, вкотором персонаж выступает в роли авторизатора и который переходит вовнутренний монолог героя (выделен курсивом), и текст (подчеркнутый), в которомформально персонаж не является субъектом ни модуса, ни диктума высказывания.Это авторские комментарии в форме сентенций, без выраженной модусной рамки.Этот текст можно прочитать двояко: как принадлежащий персонажу, Лаптеву илиМариусу, и как принадлежащий произносяшим реплики актерам.