Диссертация (1100405), страница 35
Текст из файла (страница 35)
31]; 114 В инсценировке так сокращенно обозначается Сергей Михайлович.144 да,онпроститменя…МАКСУДОВ: Во сне меня поразило мое одиночество, мне стало жаль себя. Былажизнь и вдруг разлетелась как дым, и я почему-то оказался в Москве совершенноодин. Из-за чего же это все? Из-за дикой фантазии бросить все и занятьсяписательством. <…> Сердце успокоилось.
И я начал писать роман. Я описал соннуювьюгу. Это не вышло у меня. Но я стал упоен. Мне очень хотелось передать мои сныи страшного человека во сне. <…> Однажды ночью я поднял голову и удивился.Боже! Это апрель! И почему-то испугавшись, я написал крупно: «Конец». <…> Ярешился на самоубийство. [Булгаков/Женовач, 2014, с.
6];NAGUI: Dans l'appartement, assis côte à côte sur le canapé du salon, nous nous mîmes àboire du vin en bavardant. J'étais anxieux. Je craignais de faire tout échouer en brusquantles choses. Pendant qu'elle parlait, je l'entourai de mes bras. Son visage se rembrunit uninstant et je sentis son corps. Je sentis la chaleur de son souffle pantelant me brûler levisage. J'eus l'impression qu'elle était au bord des larmes115 [Aswany/Martinelli, 2011,p.
50].В «Кроткой» Ф. М. Достоевского постоянно чередуются в качестве субъектадиктума и модуса «я» повествуемое и «я» повествующее. Это чередованиеповторяют в своих спектаклях Л. А. Додин и И. Керученко. В начале спектакля, каки в начале произведения, он еще солидаризируется с собой как персонажем: каксубъект модуса, «я» повествующее и «я» повествуемое не разделены: «Опятьвспыхнула, опять глаза загорелись, повернулась и тотчас ушла. Мне оченьпонравилось.
А впрочем, я был тогда уже во всем уверен и не боялся: мундштуки-тоникто принимать не станет» [Достоевский/Додин, 1981, мин. 11].В этом отрывке разграничение героя тогда и героя сейчас есть на диктумномуровне, выражаемое грамматически прошедшим временем, однако нет еще оценкирассказчиком своих поступков как участника истории. Герой заново проживаетсобытия и говорит о них теми же словами и оценками, как мог бы говорить тогда.
115НАГИ: «Мы пришли в общежитие. Сели рядом на диван в гостиной. Я волновался, боялся поспешить и всеиспортить. Когда она заговорила, я положил ей руку на плечо. Ее лицо стало бледным, и я почувствовал, какгорит ее тело. <…> я почувствовал ее прерывистое горячее дыхание, будто она задыхалась. Мне показалось,что она вот-вот расплачется» [Асуани, 2012, с.
199]. 145 Субъект модуса – «Я» повествующееВо второй части спектакля «Кроткая» в БДТ идет уже отчетливая борьба «я»сегодняшнего с «я» прошлым: «А я, главное, и бил на загадку! Ведь для того, чтобызагадать загадку, я, может быть, всю эту глупость сделал! Причем без всякойнатуги, сама собой вылилась. Да и нельзя было иначе, я должен был создать этусистему по неотразимому обстоятельству. Что ж я, в самом деле, клевещу-то насебя! Система была истинная. Если уж судить человека, так судить, зная дело! Нувот как я мог объяснить мою кассу ссуд вот такому характеру? Разумеется, я непрямо заговорил, иначе вышло бы, что я прошу прощения за кассу ссуд, а я, таксказать, действовал гордостью, говорил почти молча [там же, 30-32 мин.].Во фразе «Что ж я, в самом деле, клевещу-то на себя» местомение первоголица имеет при первом употреблении референцию к рассказчику, при втором – кперсонажу истории.
«Я» повествующее судит «я» повествуемое и одновременнопытается оправдать. С одной стороны, герой оценивает свой поступок как«глупость», с другой стороны, оправдывает свершенные поступки и критикует себянынешнего за клевету о себе-персонаже.Тот же прием внутреннего суда был в постановке Ю. П. Любимова «Обмен»по повести Ю. В. Трифонова (см. рис.
13 в Приложении). Рассказчиком становилсяглавный герой повести – Дмитриев, который при этом сам в повести нарратором небыл. Его речь в инсценировке Ю. П. Любимова и Ю. В. Трифонова вбирала в себякак текст, фокализованный относительно Дмитриева, так и повествовательный текстс отличной от Дмитриева точкой зрения. Все они становятся в инсценировке прямой(для персонажа – внутренней, для актера – внешней) речью Дмитриева.Личныеформыместоименийиглаголовполучаютдейктическуюинтерпретацию: третье лицо заменяется первым, если Дмитриев говорит о себе,остается третьим, если он говорит о другом.
Также меняются номинацииперсонажей. О себе Дмитриев говорит «я» вместо «Дмитриев», вместо «матьДмитриеваКсенияФедоровна»произноситпросто«мать»,вместо«женаДмитриева» – «Лена».Ни у кого не было такой мягкой кожи, как Ни у кого не было такой мягкой кожи,у Лены. <…> Никто не умел любить его как у Лены. Никто не умел любитьтак, как Лена.
меня так, как Лена.146 А сам Дмитриев – тот далекий, худой, с Я сам – тот далекий, худой, с нелепымнелепымкудрявымчубом–жил кудрявым чубом – жил оглушенный иоглушенный и одурманенный, как бывает одурманенный, как бывает в жару,в жару, когда человек плохо соображает, когда человек плохо соображает ине хочет ни есть, ни пить и только мается в полусне на кровати в комнатедремлет, валяется в полусне на кровати в с занавешенными окнами [Трифонов,комнатесзанавешеннымиокнами Любимов, 1982b, с. 52].[Трифонов, 1986b, с. 41].В несобственно-прямой речи меняется третье лицо на первое, так что геройэксплицитно cтановится субъектом и сознания, и речи.
В первом предложении геройизначально был авторизатором. Другая субъектная перспектива – в интерпретациисостояния героя, выраженной эпитетами «оглушенный» и «одурманенный» иметафорой человека в жару. Такую оценку точно не может дать себе Дмитриевперсонаж истории. Это взгляд другого лица. В конце повести Ю. В. Трифоноваповествователь открывает, что все это ему рассказал сам Дмитриев, когда онивстретились у общих знакомых.
Так что возможных авторизаторов в оригинальномтексте два – рассказчик и Дмитриев после трагедии. В инсценировке амбивалентность исчезает и единственным авторизатором становится Дмитриев после трагедии,Дмитриев-рассказчик. Именно этот слой текста, представляющий собой близкое кгерою, но отличное от него сознание, позволяет осуществить переход текста вперволичное повествование, в котором «я» повествуемое и «я» повествующее сутьразные инстанции, объединенные одним лицом.Внутренние голоса«Дом на набережной», другая повесть Ю. В. Трифонова, известен своейнеопределенностью статуса повествователя. С одной стороны, рассказываемыесобытия представляют собой воспоминания Глебова, о чем в повести говоритсяэксплицитно: «Вот что вспомнилось Глебову, кое-что благодаря усилиям памяти, акое-что помимо воли, само собой, ночью после того дня, как он встретил ЛевкуШулепникова в мебельном магазине». С другой стороны, в тексте, помимо Глебова,присутствует голос неназванного повествователя, его одноклассника, который 147 «очень рано распознает низость Глебова» [Кожинов, 1978, с.
40]. В несобственноавторское повествование, в котором текст нарратора существует «как бы только длятого, чтобы со всей полнотой воплотить позицию Глебова и донести его слова иинтонации» [там же, с. 42], может вторгаться голос рассказчика-одноклассника,перерастать в большие отступления о его собственных воспоминаниях, написанныхв первом лице.Переплетение «голосов автора и героя имеет предельно широкую амплитудуколебаний: от подчеркивания в речи повествователя даже временной, возрастнойхарактерности речи героя, от слияния голоса автора с голосом героя до полногоразмежевания с ним и выделения голоса автора в обособленные комментарии ихарактеристики героя» [Лейдерман, Липовецкий, 2003, с.
242-243]. На столкновенииправд и оценок этих двух героев строится произведение.В спектакле Ю. П. Любимова повествователь выведен в качестве Неизвестного, но его роль сведена к одному из свидетелей прошлого, призраков наряду с другими. Основным рассказчиком здесь выступает, как и в случае «Обмена», главныйгерой повести – Глебов. В то же время, в отличие от «Обмена», главный герой неявляется единственным рассказчиком.
В качестве рассказчиков выступают попеременно Глебов и Неизвестный, с вкраплением реплик в прошедшем времени Ганчука,Сони, Шулепникова, матери Антона, Юлии Михайловны. Все они при этомнаписаны уже от первого лица.Если в «Обмене» Дмитриев сам задумывался о произошедшем, то в «Доме нанабережной» Глебов пытается убежать от воспоминаний, но голоса из прошлого недают ему уйти от ответа – как перед собой, так и перед другими персонажами истории, а также перед всем обществом в лице зрителей:ГЛЕБОВ: <…> Мы были такими юными, такими дураками…СОНЯ: Ну, конечно, двадцать пять лет назад.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
