Диссертация (1098033), страница 78
Текст из файла (страница 78)
41)740Текст стихотворения приводится по изд.: Ахматова А.А. Сочинения в 2 т. М., Художественная литература.1990. Т. 1, С. 92.390Там с девушкой через забор соседПод вечер говорит, и слышат только пчёлыНежнейшую из всех бесед.А мы живём торжественно и трудноИ чтим обряды наших горьких встреч,Когда с налёту ветер безрассудныйЧуть начатую обрывает речь, –Но ни на что не променяем пышныйГранитный город славы и беды,Широких рек сияющие льды,Бессолнечные, мрачные садыИ голос Музы еле слышный.Впервойстрофе,благодаряумелорасставленнымавтором«опознавательным знакам», нетрудно распознать хорошо знакомую топику.Перед нами – «простая жизнь» с ее бесхитростными нравами, исполненнаяпокоя и уютной, пасторальной беспечности. В этом райском уголке всегдацарит «свет прозрачный, теплый и веселый». Эпитеты создают атмосферу,исключающую всякий намек на драматизм и трагизм.
Автору достаточнонескольких штрихов, чтобы мгновенно вызвать у нас представление обидиллическом мире. Его характерные приметы: неторопливое течениевремени, мирное веселье, задушевное уединение на лоне благосклонной к391человеку природы. Слова «девушка», «сосед» взяты из одомашненного,«фамильярного»лексикона.Присутствие«пчел»дополняеткартинупасторальной умиротворенности. Так протекает частная, укромная жизнь впространстве, отгороженном от большого (исторического) мира с еготревогами и потрясениями.Однако интонационно-грамматическая фактура первой строки («Ведь гдето есть…» и т.д.) исподволь придает всей строфе не идиллическое, а, скорее,элегическое звучание. Благодатный покой и безмятежность – «где-то», тоесть в каком-то далеком и недоступном для лирического субъекта измерении.А сам он, судя по всему, безнадежно и бесповоротно отчужден от этого«райского» пространства бытия.Начиная со второй строфы идет описание совсем других условий испособа существования, принципиально иного отношения к жизни.
Если всёизображенное в первой строфе происходит «где-то» (и с кем-то), то здесь мыперемещаемся в экзистенциальную зону самого лирического субъекта (и егосоюзников в рамках собирательного «мы» 6-го стиха741) и переключаемся вмодус его (их) жизневосприятия. Этот способ жить и мыслить явноконтрастен предыдущему, что ощутимо проявляется на всех уровняхстиховой структуры.Прежде всего обращает на себя внимание своеобразная семантическая«симметрия», состоящая в том, что важнейшим составляющим исходного(идиллического)топосасоответствуютзеркальнопротивоположныепризнаки и характеристики из второй строфы:«простая жизнь» – «живем торжественно и трудно»;«нежнейшая из всех бесед» – «горькие встречи»;741Вряд ли правомерно ограничивать это «мы» исключительно фигурами автора/героя и реальногоадресата стихов, Н.С. Гумилева (хотя некоторые особенности взаимоотношений и личных творческихориентаций Ахматовой и Гумилева здесь без сомнения отразились).392«свет прозрачный, тёплый и весёлый» – «ветер безрассудный»;«сдевушкойчереззаборсосед…говорит»(непринуждённость,фамильярность) – «чтим обряды … встреч» (ритуальность, сосредоточеннаясерьёзность) и т.д..В 6 – 9 стихах мы явственно переносимся в драматический (а еслиучитывать подтекст, то, пожалуй, в трагико-драматический742) мир,проникнутый напряженной конфликтностью, борьбой, страданием.
Ясно, что«трудная» жизнь, в данном контексте, – это не житейские тяготы (они могутбыть непосильными, но сами по себе они еще не создают возвышенноготрагизма; в житейском плане участь «живущих просто» может быть – и частобывает – намного труднее). Это жизнь против «ветра» (см. 8-й стих), противтечения, против самопроизвольной инерции бездумного существования.Подобное жизневосприятие весьма далеко отстоит от естественной гармонииприрожденно-светлых, по-детски блаженных душ.
Оно всё пронизанотревогой, муками совести и чувством трагической вины, отравленомучительным сознанием собственной немощи перед лицом абсолютногоидеала.Мы не находим в тексте явных указаний на какое-либо превосходствоживущих «трудно» над живущими «просто». Обрисованный в зачиненемудрствующий и «смиренный» образ жизни имеет, на первый взгляд,неоспоримые преимущества. Уже сам лексический каркас 1-ой строфы(«простая», «жизнь», «свет», «прозрачный», «теплый» и т.д.) косвенносвидетельствует о сочувственно-серьезном отношении лирического субъектак ценностям «простодушного» миропонимания. Оно не только не выглядитущербным, но исполнено особого рода «поэтичности», неподдельнойорганики. Если это и идиллия, то отнюдь не в уничижительно-насмешливомсмысле слова. Тон первой строфы абсолютно лишён иронического оттенка и,742Трагизм дан имплицитно, и лишь с учетом всех аллюзий и культурно-исторических ассоциацийпоследней («петербургской») строфы мы сполна осознаем его.393пожалуй, эмоционально ближе к белой зависти, чем к взгляду свысока.
Судяпо образному ряду второй строфы, в «торжественной и трудной» сферебытия имеется явный дефицит нежности, уюта, покоя, тепла, веселья и т. п.Нозавсейэтойкажущейсябезотрадностью,мучительностью«торжественного» отношения к жизни с самого начала ощущаетсяприсутствие чего-то в высшей степени ценного, значительного, почтисакрального. Уже с первых слов 2-й строфы до нас доносятся, словноприближающийся гул океана, густые вибрации каких-то возвышенных,патетических струн. Печально-мечтательные интонации элегии постепенно,нонеотвратимоуступаютместо«трагическомумажору»оды743,торжественной поступи гулко рокочущего декламационного стиха. Патетиканарастает по мере усиления драматической, агональной темы.
Начиная с 6-йстроки стихотворение переключается в совершенно иной стилевой регистр.Лексемы «торжественно», «чтим», «обряды» сильнее всего дают ощутить этуметаморфозу, рельефно подчеркивая сакрально-церемониальный характер«трудного» бытия. Да и сам ритмико-интонационный и фонетический стройвторой строфы (чеканный ямб 6-7 стихов вкупе с нагнетанием раскатистого«р» – трудно, обряды, горьких, встреч, обрывает и т.д.) вещественным,осязаемымобразомпередаётнапряженное,медленно-неуклонное,героическое движение, как бы преодолевающее сопротивление какой-тогрозной встречной силы (два пиррихия подряд в 9 стихе словно до пределанатягивают упругую «тетиву» ритма, чтобы тем сильнее «выстрелило»венчающеестрофуслово«речь»).Добавимкэтому,что«речь»сопутствующая «обряду», воспринимается не только как что-то волнующеответственное, «трудное», но и как некая сакральная обязанность,священный долг.743По-настоящему одической интонация станет только в 3-й строфе.394Итак,налицоразвернутаяантитеза(причемнестолькопротивопоставление, сколько контрастное сопоставление744) двух различныхмодусовсуществования:экзистенциально-безмятежного,органично-простодушного, обладающего неоспоримой, самобытной ценностью, нофатально невозможного для лирического субъекта745, – и драматическинапряженного, обостренно-сознательного бытия, мучительного, скорбного,но «торжественного» несения креста своего особого призвания.
(Нетруднодогадаться, что речь идет о призвании поэта, но об этом мы собираемсяподробно говорить ниже, в рамках анализа последней строфы, где даннаятема выступает на первый план.)Обратимся теперь к рассмотрению отдельных аспектов выявленнойантитезы. Едва ли не самый значимый среди них – контрастное соотнесениечастной, укромной, «приватной» жизни и жизни на виду у всех (на «ветру»),т.е. публичной, социально ответственной, исторически значимой. Это как бынепрестанное ощущение себя на подмостках, на открытой всем взглядам иярко освещенной сцене. (Ср.
у Б. Пастернака в «Гамлете»: «Гул затих. Явышел на подмостки. / <…> На меня наставлен сумрак ночи / Тысячьюбиноклей на оси. / <…> Но продуман распорядок действий / И неотвратимконец пути» и т.д.) Такой, в своем роде «театрально-сценический», оттеноксамосознаниялирическогосубъекта символизирует,судяповсему,центральную для зрелой Ахматовой (как и для Пастернака) тему осознанногои ответственного пребывания в грозном пространстве истории и культуры.Еще одну важную семантическую оппозицию образуют «нежнейшаябеседа» поселян и «речь» (обрываемая ветром) «живущих трудно». «Беседа»– обычно мирно-неторопливое, лишенное черт официальности и в744Мы не находим в стихотворении признаков того, что ценности этих двух миров взаимно враждебны.Однако термин «антитеза» в данном случае вполне правомерен с композиционно-стилистической точкизрения.745В.
Мусатов, комментируя ахматовское стихотворение, называет это «трагическим сознаниемневозможности элементарного счастья» (Мусатов В.В. «В то время я гостила на земле…». Лирика АнныАхматовой. М., 2007. С. 116).395большинстве случаев приватное общение.
«Речь» вызывает несколько иныеассоциации («держать речь», «публичная речь», «ораторская речь»),связывается в нашем сознании с чем-то торжественным, значительным.Контекст стихотворения активизирует в словах «беседа» и «речь» именнополярные смысловые оттенки и тем самым превращает две формальноблизкие, почти синонимичные лексемы в контекстуальные антонимы.«Беседе» «соседа» с «девушкой» ничто не препятствует, но их «слышаттолько пчёлы».
Произносимые ими слова не выходят за пределы«домашнего», интимного пространства. Иное дело – речь на ветру. Онаподразумевает совершенно иной хронотоп. «Ветер» ассоциируется спростором, с ширью и далью. И тут самое время вспомнить, что ветер нетолько затрудняет речь, не только «обрывает» её (возможно, это одна изпричин того, что «голос Музы» в заключительной строке назван «елеслышным»). Ветер также подхватывает и уносит сказанное. Произнесенное«на ветру» слово, даже если оно «еле слышное», становится достояниемобширных пространств. Такое слово уже суть весть.
И хотя во 2-й строфетема поэтического творчества ещё не звучит прямо и явно, она ужеподготавливается исподволь введением мотива «трудной», общественноадресованной речи.В третьей строфе обращает на себя внимание сюжетная метаморфоза,особым образом организующая всю семантическую структуру в целом. Вмоментпереходакзаключительнойчастистихотворениямыужедогадываемся, что лирический субъект (а с ним и его собратья по«торжественному» миропониманию – собирательное «мы»)746 мужественнопринимает свой «жребий» и, более того, сознательно избирает эту – такуютрудную, такую вроде бы безрадостную – судьбу.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
