Диссертация (1098033), страница 75
Текст из файла (страница 75)
Более всего, пожалуй, на этот «интерес» намекают 5-ая и 6-аястрофы, акцентирующие внимание как раз на языковых особенностяхлирического субъекта.) И статус бессмертия, соответственно, присваиваетсяименноэтому(творчески-поэтическому)уровню«речи».Возьмемсяпредположить, что ему же (как бы странно это ни казалось) соответствует имотив затрудненности-мучительности-ущербности словесного выражения.Мы не находим в тексте указаний на какую-либо затруднительностьобыденного говорения (речи вообще). Стиховое соседство «речи» и «долисобачьей моей человечьей» реализует тему изнурительной и бесплоднойжитейской суеты (включая речевую суетность), но никак не тему мук слова.
Вжитейском плане «мир человечий» (см. 1 строфу 2-ой части) «шумит»непрестанно и беспрепятственно, почти как листва на ветвях, только вмирском шуме нет и следа (с точки зрения лирического героя) того райскоговеличия, что присуще природному шуму712. (В эпитетах «человечья»,«человечий» в указанных случаях актуализируется именно обыденная,711Ср. с противопоставлением «мертвых слов» и «осиянного Слова» в известном стихотворении Н. Гумилева(«Слово»).712Интересно, что во втором стихотворении лексемы «шуметь» и «шум» («ушной»), оказываясь в разныхконтекстуальных позициях, приобретают противоположные коннотации (ср. 1-ую и 4-ую строфы).376«профанная» семантика: «человечье» в смысле слишком земное, бренное,пошлое713).Если мучительность и нищета — отличительные свойства именнопоэтической речи, то предикаты «говорю» и «раскрыть рот» (в 7–8 строфах),сопряженные с мотивом слов-«осколков»714, по-видимому, подразумеваютсобственно поэзию как творческое усилие и трудный подвиг «высокогокосноязычья»715.Итак, пошлый «человечий шум», поэтическое «косноязычье» и величаваялиственная«молва»какбудтообразуютнекийантагонистическийтреугольник, в котором каждая из трех позиций противоположна двумдругим.
Но если мирской шум сущностно антагонистичен и поэзии, иприроде, то последние взаимно устремлены друг к другу, и наличноепротиворечие между ними имеет как бы вынужденно-временный характер и,судя по всему, осознается лирическим героем как творческая проблема. Мыеще вернемся к этому вопросу, когда будем разбирать второе стихотворение.Проблема сверхличногоВ какой мере рассматриваемый случай соответствует только чтоизложенному комплексу идей?В 7-ой строфе, если принять во внимание грамматическую формувысказывания, «бессмертная сила» «словарю» сообщается не свыше, изсверхличных источников (ср.
с пушкинским решением этой проблемы в«Пророке»), но сам герой-поэт каким-то образом совершает это своеювластью («словарю придавши бессмертную силу… я… говорю»). Можнопредположить, что, вводя мотив бессмертия слова, автор не придавалабольшого значения грамматической форме высказывания и не имела в виду713Ср. с известной формулой Ф. Ницше: «человеческое, слишком человеческое».«Пни», в сущности, — те же «осколки».715Из стихотворения Н.
Гумилева «Восьмистишие» (1915): «…И, символ горнего величья, / Как некийблагостный завет, / Высокое косноязычье / Тебе даруется, поэт».714377ничегосущественно«эгоцентрического»716,однаковобъективно-семантическом плане подобная обмолвка не может быть оставлена безвнимания. В общем контексте она, пожалуй, вступает в известноепротиворечиеснекоторымимотивамииобразамистихотворения,отсылающими к сверхличному как к первоисточнику творчества.
В этойсвязи важное значение имеет уподобление куста окну (в 4-ой строфе)717.Действительно, образ окна, традиционно знаменующий прозрачный стыкпространств, взгляд вовне и расширение перспективы, — существенный (идалеконеединственный)противовесимманентистскоймодальностипроцитированного оборота (из 7 строфы). Более того, уподобление кустаокну — это ещё и важный аргумент против возможного вменения авторуидеи обожествления природной субстанции как таковой, поскольку если«куст» — «окно», то тогда он никак не конечный объект, не высший адресат,не предельная инстанция, а лишь символ чего-то, что осталось неизображенным и не названным. Это наблюдение позволяет существеннорасширить рамки интерпретации и обратить внимание на обширныйархетипический фон анализируемого сюжета.Религиозно-сакральный подтекстВдумаемся в смысл искреннего недоумения лирического героя: неужелиэта торжествующая сила может иметь во мне какую-то нужду?! И если да, токакую? Неужели могущественное может нуждаться в слабом, достойное внедостойном, бессмертное в смертном?!Если верно предположение, что куст олицетворяет некое высшее,абсолютное начало, то возникает ситуация, располагающая к определенногорода библейским ассоциациям: «Когда взираю я на небеса Твои… то что естьчеловек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь716Не исключено, что, говоря «придавши… силу», Цветаева имела в виду: получив(ши) силу свыше.
В этомслучае указанный мотив частично сближается с пушкинской трактовкой поэзии как пророчества, но, тем неменее, у Цветаевой сохраняется непроясненность в понимании источников вдохновения.717Это один из немногих образов стихотворения, характеризующих куст и героя не по отдельности (в рамкахзаявленной антитезы), но в их взаимной связи.378его?»718. Самопрезентация лирического героя, описанная нами выше какисповедание предельной немощи и нищеты («доля собачья», седины,опустошенность и т.
д.), в известной мере перекликается и с горькимипризнания Иова: «Тело мое одето червями и пыльными струпами; кожа моялопается и гноится. Дни мои бегут скорее челнока и кончаются без надежды.… Я пресыщен унижением; взгляни на бедствие моё…»719. И рядом с этимипризнаниями — почти тот же (что и в псалме) вопрос, обращенный кВсевышнему: «Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешьна него внимание Твое… ?»720.Выше уже говорилось о том, что устремленность куста к человеку имеет уЦветаевой не «сентиментальный», а требовательно-властный, почти грозныйхарактер. При чтении 3-ей строфы может сложиться впечатление, что это негерой, а куст инициирует сближенье.
Он как будто преследует человека,настойчиво добиваясь от него чего-то. Интересно соотнести это наблюдениес фрагментами из речей Иова: «Опротивела мне жизнь. … Отступи от меня,ибо дни мои суета. … Доколе же Ты не оставишь, доколе не отойдешь отменя, доколе не дашь мне проглотить слюну мою?»721. Еще определеннее:«Ты гонишься за мною, как лев, и снова нападаешь на меня и чуднымявляешься во мне. … Оставь, отступи от меня…»722. (Легко соблазнитьсявозможностью истолковать изображенную в цветаевском диптихе ситуациюв категориях метафизического эроса, но такое направление анализа,думается, увело бы нас слишком далеко от главного.)Здесь самое время отметить подспудно мерцающую в цветаевском сюжетеаллюзию (возможно — ненамеренную) на эпизод встречи пророка Моисея с718Пс 8.
5Иов 7. 5–6; 10. 15720Иов 7. 17721Иов 7. 16–19722Иов 10. 15–16. Несколько иной вариант перевода этих стихов находим у С. Аверинцева: «…Ты травишьменя, как льва, противу меня дивно велик… /…/ Отступи ж от меня и дай вздохнуть…». Интересна также егопереводческая версия 2 стиха 10 главы: «…открой, за что Ты на меня напал?» (Аверинцев Сергей. Собраниесочинений / Под ред. Н. П.Аверинцевой и К. Б. Сигова. Переводы: Евангелия. Книга Иова. Псалмы. Киев,2007.
С. 349–350.719379Ангелом Божиим, говорившим с ним из горящего тернового куста723. Еслидопустить эту аналогию, то сюжет первой части диптиха предстаёт какпопытка поэтически изобразить некое подобие «теофании» (богоявления). Вэтом случае изумленные вопросы лирического героя могут быть прочитаныкак интересная параллель к словам Моисея: «кто я, чтобы мне идти… ивывести из Египта сынов Израилевых?»724.
Тем самым актуализируется темапоэта-пророка (в аспекте посвящения грешного человека в избранникиБожии), тем более что мотив воздействия куста на «очи», «уши» и «душу»героя вызывает в памяти описание сакраментальных действий Серафима всоответствующем пушкинском сюжете (навеянном, как известно, 6-ой главойКниги пророка Исаии, где также речь идет о призвании Богом человека напуть пророческого служения).Напрашивается здесь и ещё одна важная параллель с упомянутымбиблейским эпизодом. Сокрушенное предъявление лирическим героем (какбудто самим Небесам) своего языкового, словесного бессилия ощутимоперекликается с аналогичным признанием-жалобой Моисея: «…о, Господи!Человек я не речистый… я тяжело говорю и косноязычен»725.
Такусиливается и крепнет мотив таинственного восполнения благодатьюналичной немощи и «недостоинства» призванного726.Кроме того, заслуживает внимания имеющееся в стихотворении важноеуподобление: куст — чаша727. Конечно, ближайший смысл образа «полнойчаши» — избыток, изобилие (развитие мотива «мощи» и «гущи»).
Здесьвозможна ассоциация с кубком Гебы (Ювенты), богини вечной молодости,служившей виночерпием на Олимпе. Однако с учётом факта взаимнойжаждущей устремленности (воли к слиянию) героя и куста образ «чаши»наводит на мысль и о евхаристическом архетипе. Изнемогающий и723Исх 3–4Исх 3. 11725Исх 4. 10726Ср.: «Но Господь сказал мне: “довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя в немощисовершается”» (2 Кор 12. 9).727Во 2-ой части цикла с образом «полной чаши» несомненно коррелирует образ «кувшинов Востока»,изливающихся на «лобное всхолмье».724380опустошенный, герой «прячет голову» в буйную поросль куста, словно желаяприпастькнекоему целительномуисточнику,соединитьсясним,приобщиться его животворящей силе и через это внутренне возродиться. Аизображение встречной устремленности куста (к человеку) в известной мереподтверждает и даже усиливает возникшие у нас ассоциации.
В частности,третья строфа отчасти побуждает к параллелям с известными мотивамиевхаристического молитвословия. Сравним:«А нужно! иначе б не шёл / Мне в очи, и в мысли, и в уши./ Не нужно б –тогда бы не цвел / Мне прямо в разверстую душу».«Паче же пройди во уды моя, во вся составы, во утробу, в сердце. Попалитерние всех моих прегрешений. Душу очисти, освяти помышления. Составыутверди с костьми вкупе.
Чувств просвети простую пятерицу» (молитва поСвятом Причащении св. Симеона Метафраста)728.Если допустить эту аналогию, то и мотив изумления фактом встречногодвижения могущественного к ущербному («достоинства» к «недостоинству»)вполне вписывается в евхаристическую парадигму. (Ср.: «Господи Боже мой,вем, яко несмь достоин, ниже доволен, да под кров внидеши храма душимоея, занеже весь пуст и пался есть, и не имаши во мне места достойна ежеглаву подклонити…»729).
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
