Диссертация (1098033), страница 74
Текст из файла (страница 74)
Далее в статье мы будем рассматривать образ куста как мифопоэтическийвариант дерева (древа).699Здесь можно было бы привести немало текстуальных примеров. Вот лишь несколько характерных цитатиз цикла «Деревья» (1922-1923): «Деревья! К вам иду! Спастись / От рева рыночного! …» («Когда обидой —опилась…»); «Древа вещая весть! / Лес, вещающий: Есть / Здесь, над сбродом кривизн — / Совершеннаяжизнь…» («Други! Братственный сонм!…»); «Каким наитием, / Какими истинами, / О чем шумите вы, /Разливы лиственные? (…) Что в вашем веянье? / Но знаю — лечите / Обиду Времени / Прохладой Вечности»(«Каким наитием…»).700В цикле «Деревья» лес трижды сравнивается у Цветаевой с Элизиумом.«В моих стихах, — признавалась Цветаева, — нет природы (кроме деревьев — облаков — да, особенно,главным образом — неба!)» (Цветаева М.
Неизданное. Записные книжки: В 2 т. М., 2000–2001. С. 158.).702Следует, однако, иметь в виду, что такие понятия, как «гармония», «совершенство», «блаженный»,«райский» и т. п., в цветаевском мире ассоциируются не столько с невозмутимым покоем, сколько створческо-поэтическим апофеозом.701370могущественного, стихийно-творческого начала, а в ряде случаев – символсобственно поэтического бытия703.Наряду с этим, в текстах Цветаевой можно встретить мотив решительногорасподобления (иногда – противопоставления) творящей личности иприродной субстанции. Так, в написанном незадолго до «Куста» эссе«Искусство при свете совести» (1932–1933 гг.) Цветаева, начав страдиционного для неё сближения природы и художества («произведениеискусстваестьпроизведениеприроды»),быстропереходиткформулированию принципиальных различий между ними: «Свята липрирода? Нет.
Грешна ли? Нет. … Почему же мы с поэмы спрашиваем, а сдерева – нет… (…) Потому что земля, рождающая, безответственна, ачеловек, творящий – ответствен. (…) Земля в раю яблока не ела, ел Адам.(…) И поскольку художник… не коралловый куст, — он за дело своих рук вответе»704.Тематика диптиха «Куст» ближайшим образом связана с отношениямимежду человеком-творцом и природой/стихиями/космосом (иначе: междуприродой и искусством). Вместе с тем, идейно-смысловое содержание текставсецело к данной теме не сводимо и, безусловно, ею не исчерпывается.В конечном счете (и мы постараемся это показать) смысл цикла выходит запределы темы «стихия и культура» и пусть косвенно, неявно, но всё женесомненно соприкасается с темой осмысления высших — метафизических ирелигиозных — начал творческого (и вообще — человеческого) бытия.О первой части циклаСюжет, композиция, система образов703См., например, стихотворения «Сивилла: выжжена, Сивилла: ствол…» (1922) и «В сновидящий час мойбессонный, совиный…» (1921), где лирический герой-поэт уподобляет себя дереву.704Цветаева М.
И. Об искусстве. М. 1991. С. 72–73.371Исходная, сюжетообразующая ситуация, побуждающая лирического герояк вопросам и напряженным раздумьям, задана в 4 – 5 стихах («…головупрячу / в него…») указанием на имеющий место жест приникания под сенькуста, устремленности к нему, как к некоему желанному, исцеляющему иживотворномулону.Междутемнедоуменныймонологпервогостихотворения принимает форму парадокса: не что нужно мне от куста(данный вопрос предсказуем, сам просится на язык, поэтому отложен допоры), а что нужно кусту от меня (!).Такой поворот, будучи обозначенным уже в начальной строке, сразусообщает сюжету смысловую интригу (типичный цветаевский ход: сходувзорвать, опрокинуть слишком очевидную, линейную, «эвклидову» логику).Оказывается, человек и куст связаны взаимной, обоюдной нуждой, волей ксоединению.Всё стихотворение построено как череда изумленных риторическихвопрошаний, на разные лады варьирующих основную тему: «Что нужно…? –Что нужно…? Что… находишь…? — Чего не видал…? — Чего неслыхал…?».
Это, так сказать, предикативная ось, вокруг которой происходитпостепенноеразвёртываниесодержаниядвухсоприкасающихсяинуждающихся друг в друге субстанций (герой и куст). В сопоставлении ониобразуют многоступенчатую антитезу, складывающуюся из множестваобразных оппозиций (один из излюбленных цветаевских приёмов)705.Образ куста в стихотворении реализуется как нагнетание признаковмогучей силы и бытийной полноты706. Это «мощь», «плещь», «гущь»,«имущий», «полная чаша»707; это ослепительное разнообразие форм («хотьбы лист одинаков»); это блаженная естественность роста и цветения: «наветвях молва не рождается в муках» (намёк на муки слова, свойственныепоэту) и т.
д.705См., например, стихотворение «Попытка ревности» (1924).Характерно, что собственно описания куста в его первичной, физической реальности здесь почти нет.Вместо вещественных деталей — вполне обобщенные ветви, листья и пр.707щ-щ-щ-щ-ш — яркая звукопись густого лиственного шелеста.706372Образ лирического героя — эскалация противоположных признаков:обездоленности («доля собачья»), физического увядания (седеющая день отодня голова), нищеты, опустошенности («неимущая», «место пусто»),непосильного труда, немощи и муки («преткновения пни» и пр.).В свете только что сказанного устремленность человека в объятия куставполне понятна и естественна.
«Разверстая душа» лирического героя «толькокустом не пуста», им одним полнится и животворится. Такая «нужда»закономерна как влечение слабости к силе, ущербности к целостности иполноте.Гораздоудивительнеедругое:нуждающаясяустремленностьмогущественной природной субстанции (пышущего здоровьем куста) кнемощному человеку. Особо отметим (т. к. еще не раз будем к этомувозвращаться) то, что по всем признакам это не просящая, «жалобная», аскореетребовательная,властная,дажевнекоторомродегрознаяустремленность. Куст не столько сентиментально тянется к лирическомугерою, сколько неумолимо надвигается, наступает, захватывает его, каквласть имущий (см.
3-ю строфу). Отметим также и то, что, при всей своейцарственной величавости, куст не выглядит невозмутимо-самодостаточным.Это не блаженная «нирвана», а своего рода «экспансия». На этом примерехорошовидно,что«аполлонического»романтическуюклассическойпокоя)концепцииЦветаева(«дионисийский»порывсовершенства(какрешительнопредпочитаетзадостигнутогопределы«равновесия»). Так или иначе куст видится герою как движимый загадочнойнуждой (в характеристике названной устремленности слово «нужно»повторяется 4 раза). И на первый взгляд эта «нужда» может показатьсянеожиданной и нелогичной.В этой связи существенный интерес для нас представляют мотивы иобразы, связанные с одной из ключевых тем всего цикла — темой речи(словесного дара и словесной немощи), трансформирующейся по ходу373сюжета в тему творчества и искусства или, выражаясь по-школьному, — втему «поэта и поэзии».От темы «речи» — к теме искусстваВ стихотворениях диптиха «преткновения пни» вкупе со «знаками/звукамипрепинания», намекающие (как мы постараемся показать ниже) на трудноеремесло поэта, с одной стороны контрастируют с беспрепятственной ибезболезненной «молвой» куста708, с другой стороны — соотносятся сдополняющим их (в последней строфе) образом «осколков», в которыенеминуемо превращается дословесное709 человеческое знание при малейшейпопытке его вербализации (почти тютчевский мотив неизбежности «лжи» вакте изречения мысли).Примечательно,«осколочной»)чторечиобраз—мучительно-труднойдовольноточный(«преткновенной»,«портрет»стилистикирассматриваемого стихотворения (да и всего цикла).
«Пни преткновения» и«сплошные препинания знаки» наглядно явлены в самой ткани стиха, в егосинтаксисеипунктуации:целыйкаскадинверсий,эллипсисовианжабеманов, многочисленные, теснящие друг друга скобки и тире, обилиевопросительных и восклицательных знаков — словно отчаянная попыткапутемпредельнойсинтаксическойэкспрессиивыразитьзаведомоневыразимое (наперекор утверждению о том, что любая вербализация естьискажение внутреннего целостного знания).Такимобразом,всамойнарративнойустановкеобнаруживаетсялюбопытное противоречие, отчасти уже знакомое нам по опыту другихпоэтов.
«Тезис» этой «диалектики» очевиден: речь — явленная нищета,зримое воплощение бессилия. (Не сказано ли об этом, с предельнойсаркастичностью, уже во второй строке: «Не речи ж!»?) Однако всем своимстроем и размахом текст как будто стремится превозмочь это бессилие.708Попутно отметим оппозицию «куст — пень» (целое — осколок).Понятие «дословесный» в данном случае допустимо лишь с оговорками, т. к. строго говоря слово нетождественно звучащей речи, предшествует говорению и вполне совместимо с безмолвием.709374Кроме того, вчитываясь, мы обнаруживаем и другие грани (точнее — другиеуровни) «антитезиса», и о них сейчас пойдет речь.Итак, с одной стороны, понимание словесного дара как гарантиибытийного превосходства над бессловесной природой отметается сходу, безколебаний.
«Речь» как таковая — в одном стиховом ряду с «долей собачьей»и решительно объявляется несостоятельной, ущербной («пни», «осколки») всравнении с «молвой» природы и с дословесной (либо посмертной) полнотоймолчания.Нообратимвниманиенапримечательнуюобмолвкувпредпоследнем катрене: «словарю придавши бессмертную силу». Тут-то иначинаетсясамоеинтересное.Получается,чточеловеческаяречьодновременно и немощна, и каким-то образом причастна бессмертию.Любая ли речь? Речь ли как таковая?Интересно, что в черновых набросках у Цветаевой фигурировал такойвариант концовки стихотворения:Всё лиственная болтовняБыла...
Проспалась — и отвечу:Что нужно кусту от меня?— Моей человеческой речи710.Подобное завершение, окажись оно в чистовике, если не аннулировало бысодержание второй строки («Не речи ж? …»), то, во всяком случае, смешалобы разные значения слова «речь» в одно недифференцированное понятие,превратив лирический сюжет в простое линейное движение от непониманияи отрицания бытийной ценности речи к признанию и утверждению оной. Вокончательном варианте искомое нетождество становится более осязаемым.И теперь нам уже ничто не мешает догадаться, что речь вообще (из 1-ойстрофы) и бессмертная речь (из 6-ой) в цветаевском контексте не одно и тоже и, что особенно существенно, онтологически неравноценны.710Цветаева М. И.
Собрание сочинений: В 7 т. Т. 1. М., 1994–1995. С. 326375В первом случае, судя по всему, подразумевается обыденная речеваяспособность, говорение как таковое. Полагаем, что именно ему во второмстихотворении соответствует мотив «человечьего шума» («не шумиминуточку мир человечий») — шума, только заслоняющего от слуха«музыку сфер». И ясно, что не в такого рода «речи» нуждается куст-космосуниверсум.А вот в 6 строфе (где «словарь» сближается с «бессмертной силой») уже,вероятно, имеется в виду творчество, поэтический дар Слова711. И это то, вчём — по логике цветаевского сюжета – кровно заинтересовано всёмироздание. (Хотя идея о том, что человек-поэт более всего «интересен»кусту именно со стороны своих речевых возможностей, выраженная вчерновике чересчур прямолинейно, «в лоб», звучит здесь достаточноприкровенно.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
