Диссертация (1098033), страница 63
Текст из файла (страница 63)
В этом смысле программными для раннегоМандельштама являются его стихи на архитектурную тематику («АйяСофия»,«Notreсвободен…»).СDame»,этих«Адмиралтейство»,пор«онвообще«Наплощадьмыслилвыбежав,действительностьархитектонически, в виде законченных структур…» (Л. Гинзбург – К, 267).Архитектурная топика «Notre Dame», по словам Е. Тагер, «раскрывает,,внутреннюю структуру” не готики как таковой…, а более широкого явления– спрессованного культурного опыта человечества…»605. Более того:диалектически сопряженная символика косной глыбы («тяжести недоброй»)и архитектурной твердыни образует у Мандельштама универсальнуюпарадигму, охватывающую все содержание духовной жизни. В рамках этойпарадигмы «стрела готической колокольни» (СК, 170) и «мысли живойстрела» (К, 29) в равной мере противостоят «болезненному и странному»царству «пустоты» (К, 17).603Слова из статьи Мандельштама «О природе слова» (См.: Соч.: в 2 т.
М., 1990. Том 2. С. 186). Ср. в стих.«Необходимость или разум» (1910): «…Но человек чертит алмазом, как на податливом стекле» (К, 122).604В. Соловьёв, как известно, видел в неподатливой косности камня сильнейшее возражение противгегелевской теории эволюции духа.605Тагер Е.Б. Модернистские течения и поэзия межреволюционного десятилетия // Русская литератураконца 19- начала 20 века. 1908-1917. М., 1972.
С. 324.309Символика эстетически не претворенного бытия у раннего Мандельштамамногообразна, но устойчива. В одних случаях оно может художественноассоциироваться с тяжестью, жесткостью, грубостью; в других – с немотой,пустотой, слепотой, «сумраком», миром «теней», «омутом», «бездной»,«туманом», «зияньем», забвением и т. д. Иногда – с «тоской», «томлением»и «печалью». Вычленяемые здесь при желании оппозиции «бесплотное –вещественное» или«духовное – физическое» и т.д., как и отнесенностьобразов в одних случаях к тёмному хтоническому лону бытия («глубине,где стебли тонут» – К, 133; «омуту злому и вязкому» – К, 82; «огромномуколоколу зыбей» – К, 26), в других – к плотной вещественности («камни»,«глыбы» и «скалы») либо к зыбкой душевной стихии субъекта («ненужное,,я”» – К, 25), не касаются, в данном случае, кардинального для наспротивопоставления, а именно – оппозиции укоренённого и не укоренённогов подлинном Бытии.
Всё эстетически не претворенное (теперь уже как всубъекте,такивнесубъекта),не«отвердевшее»впрекрасныхархитектонических формах, понимается как недовоплощенное и в этомсмысле как не вполне существующее, добытийственное. И только в светеэтих обобщений становится по-настоящему понятен лозунг, звучащий в«Утре акмеизма»: «Любите существование вещи больше самой вещи и своёбытие больше самих себя…» (СК, 172).«Тяжестьнедобрая»606вобозначенномконтекстеестькосный,непреображенный материал (всё равно – душевный или вещественный),аморфная масса эмпирической данности.
Но эта «тяжесть» можетобнаружить «скрытую» в ней «потенциальную способность динамики»,«попроситься в ,,крестовый свод”» (СК, 169), стать «крылатой», обернуться«кружевом»606и«иглой» (К, 29).607 Кто «радостно принимает» свою«Тяжесть» у Мандельштама амбивалентна. В одних случаях она символизирует бытийную осязаемостьявлений (ср.: «Всё стало тяжелее и громаднее» - СК, 67), в других – «сырую», непреображенную реальность,и тогда «тяжесть» предстает как «недобрая» (К, 39).607Звезда «длинной булавкою», как мы помним, вонзается «в сердце» поэта, тогда как «стрела готическойколокольни», в свою очередь, норовит у Мандельштама «уколоть небо, попрекнуть его тем, что оно пусто»(СК, 170).
Этот обмен «уколами» весьма примечателен. Отсюда неожиданно приоткрывается смысл310«тяжесть», «чтобы разбудить и использовать архитектурно спящие в нейсилы», по Мандельштаму, относится к ней как к «материалу, сопротивлениекоторого он должен победить» (СК, 169). Своеобразное преломление этогомотива находим в стихотворении «Автопортрет» (1914) (Ср.: «…чтобприрожденную неловкость врожденным ритмом одолеть» – К, 164)608.В 1913 году О. Мандельштам писал: «Будем же доказывать свою правотутак, чтобы в ответ нам содрогалась вся цепь причин и следствий от альфы доомеги, научимся носить ”легче и вольнее подвижные оковы бытия”» (СК,170)609.
Отсылка к причинно-следственной логике не должна вводить нас взаблуждение относительно симпатий поэта к элементарному детерминизму.«Цепь» здесь скорее метафора круговой поруки всеобщего бытия, символобщебытийной связи «всего со всем». Кроме того, очень важны вприведенной цитате те акценты, которые указывают на неклассический,«интерактивный» и инициативный, характер взаимодействия субъекта иобъективной данности. Во-первых – «своя правота» (не безличная). Вовторых,весьмассивмирозданиясодрогнется«вответнам…»(неотменимость диалога с всеобщим). В-третьих, в слегка измененной цитатеиз С.
Городецкого «оковы» – «подвижные» (неклассический динамизм), иносить их следует «легче и вольнее» (неклассическая свобода). Но этомуследует «научиться», т.е. это труд и премудрость, особое искусство, а непассивное или слепо-боязливое подчинение данностям миропорядка.
Врезультате действий субъекта (его «доказательств», т.е. осмысленноцелесообразных, а не произвольных акций) «содрогается вся цепь», т.е.приходит в ощутимое, взволнованное движение все сущее. В этом образеслышится новое бесстрашие и если не дерзость, то какая-то новая, отважнаяконцовки одного из стихотворений 1910 (?) года: «…И моя последняя мечта – / Роковой и краткий гулпробоин моего узорного щита» (К, 136).608М.Л. Гаспаров несколько прямолинейно трактует этот комплекс идей следующим образом:«Мандельштам находит решение конфликта между безличной вечностью и трепетной человечностью –смертный человек преодолевает свою смертность созданием вечного искусства» (Г, 200).609Из статьи «Утро акмеизма».
Мандельштам перефразирует строки С. Городецкого: «...вольней и веселее /Носить подвижные оковы бытия».311праздничность акта самоактуализации (ср. с похожими интенциями в статьеМандельштама «Скрябин и христианство»). С другой стороны, «цепь»маркируется знаками Альфы и Омеги, что исподволь возвращает весьмикросюжет высказывания в твердые рамки объективной непреложности.Бытие есть божественный «алфавит»; кроме того, «Альфа и Омега» –библейско-апокалиптический и христологический образ, возводящий всёсказанное к христоцентричной и сакральной системе координат.Девиз «мы смысловики» (свидетельство Н.
Мандельштам) остаетсяактуальным для поэта на всю жизнь, но начиная с книги «Tristia» в еготворчестве начинает доминировать динамическое и эсхатологическиисторичное понимание логосности бытия610. Предвосхищениятакогопонимания есть уже в «Утре акмеизма», где апология внятности, строгости истройной осмысленности звучит как откровение неслыханной новизны.Процитируем: «Логика есть царство неожиданности. Мыслить логически —значит непрерывно удивляться. Мы полюбили музыку доказательства.Логическая связь — для нас не песенка о чижике, а симфония с органом ипением, такая трудная и вдохновенная, что дирижеру приходится напрягатьвсе свои способности, чтобы сдержать исполнителей в повиновении» (СК,170).
Для внимательного читателя очевидно, что весь этот пассаж построеннапарадоксах.«Логика»,привычновызывающаяассоциацииспредсказуемостью, связывается с «неожиданностью». «Мыслить логически»,вопреки расхожему стереотипу, значит не вновь и вновь получатьподтверждение ожидаемому, а «удивляться». Привычный комплекс понятийвыводится из привычного комплекса представлений, и смысл самих явлений,казавшихся очевидными, преображается, звучит по-новому. Расхожиештампы-оппозиции вроде «скучная логика – вдохновенная безрассудность»,«элементарная логика – таинственная иррациональность» дезавуируются.«Логика» возводится к ее этимологическому корню – «логосу», Смыслу,610См.
главу «”Музыка” как преодоление хаоса и небытия» в кн.: Скляров О.Н. Есть ценностей незыблемаяскала…»: Неотрадиционализм в русской поэзии 1910 – 1930-х годов. М., 2012. С. 57-74.312который сам есть великая Тайна. «Логика» освобождается от избитых,стереотипных коннотаций со школярской рутинностью, схоластичностью,наглядным схематизмом и приобщается метафизической неисчерпаемостисущего.Творчество для Мандельштама 1912–1915 годов – не медитативное инарциссическое погружение в бездну собственной душевности («я не хочудуши моей излучин…» – явно отсылающая к «Незнакомке» Блокареминисценция из стихотворения 1910 г. «Змей), а конструктивное«преодоление материала», зодчество. Если и акт самопознания души, то не васпекте ее «бездонности», но в аспекте ее онтологической осуществимости,бытийственной воплощенности.
Катарсис творчества («выпрямительныйвздох»611, «рай» «неуловимого метра» – К, 140), таким образом, оказываетсянапрямую связан с фактом гармонической актуализации и онтологизациитого ценного, что смутно томится в душевной сфере. При этом искусство,некогда отдававшее «игрушечностью», напоминавшее радужный морок,«рисунок… на стеклянной тверди» (К, 9), все чаще – в лирике 1912-1915годов –трактуетсяничтожества,каккак способ преодоления наличного юдольноговозможностьвыходазапределыбренного,полупризрачного «я» в сферу сверхличного, прочно укорененного в Бытии. Издесь еще раз подчеркнем особо: в архитектурных символах Мандельштамаосновополагающими являются не «предметность» и «материальность» кактаковые,анеоспоримая,жизненноконкретнаяявленностьдуха,доказательство онтологической реальности духовного акта.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
