Диссертация (1098033), страница 36
Текст из файла (страница 36)
Иванова, Л.Гинзбург и Ю. Лотмана, – во многом продолжает, претерпевая различныетерминологические трансформации, оказывать сильнейшее влияние наисторическуюпоэтикуилитературоведческуюкомпаративистику.Показательно в этом отношении суждение О. Клинга, видящего вколебательном, маятникообразном движении творческого сознания междудвумяполюсами названнойоппозициибесспорную «закономерностьразвития искусства на протяжении всего XX в.: затяжные периодыгосподства “поэтики произвола” сменяются тяготением к неоклассицизму».«Можно предположить, – продолжает ученый, – что в чередовании периодовбунта и резкого обновления с периодами возврата к классическим традициям– источник движения всей мировой культуры».311 В.
Жирмунский, как мыпомним, почти столетием раньше склонялся к такому же пониманиюцикличности309культурногоразвития.Седакова О.А. Апология разума. М., 2009. С. 109.Там же. С. 109.311Клинг О.А. Влияние символизма… С. 56-57.310Семиотическуюверсию175разрабатываемой Жирмунским модели в свое время предложил Ю.М.Лотман. Ритмическое чередование «взрывов» и «состояний организации», поЛотману, подобны «своеобразному колебанию маятника»312.Нельзя не согласиться, что подобный ракурс рассмотрения (так или иначеразделяемый многими учеными313) несомненно имеет свои резоны. Однако,как показывает опыт, конкретные формы интерпретации и применениябинарной оппозиции «классическое – романтическое» (у Жирмунского, Г.Гуковского, В.
Брюсова, Н. Бердяева, а в аналитике последних десятилетий –у М. Гаспарова, М. Толмачева, О. Лекманова и других исследователей314)способны не только прояснять, но и в некоторых случаях затемнятьисторико-культурнуюперспективу(достаточновспомнитьхотябысклонность Н. Бердяева связывать новозаветно-христианскую ментальность сромантическимтипомсознания,чтодаетповоддлямечтательно-вообразительного, «иллюзионистского» (в терминологии Вяч. Иванова)истолкования религиозных догматов).Примечательно, что при желании указать наиболее идентичные образчикинеоклассицизма (если понимать под ним возвращение к освященнымтрадициейканонам,кстрогойпластике,внятности,стройностиисамотождественности высказывания) мы скорее обратимся к текстам Ю.Верховского, В. Комаровского, Б.
Садовского, позднего Н. Заболоцкого, аеще прежде них – к творчеству французских «парнасцев»315, нежели кпроизведениям позднего Ходасевича, зрелой Ахматовой или, тем более,312Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб.: Искусство. 2001. С. 135.Кроме работ С. Венгерова, В. Жирмунского, Ю. Лотмана, О.
Клинга, см.: Келдыш В.А. Русская литература”серебряного века” как сложная целостность // Русская литература рубежа веков (1890-х – начала 1920-хгодов). М., 2000; Матвеева О. Неоромантизм как явление русской культуры. Уфа, 2000; Зарецкий В. Поэтиканеоромантизма как продолжение культурной парадигмы. // Сб. материалов 27-1 науч.
конф. Уральскогорегиона. Екатеринбург, 1999.314См., напр.: Толмачев В. М. От романтизма к романтизму. М., 1997; Лекманов O.A. Книга об акмеизме идругие работы. Томск, 2000.313315Нельзя не учитывать, однако, что каноничность неоклассическая все же кардинально отличается отканоничности классицистской, санкционируемой внешними конвенциональными нормами. Верностьканону, реализуемая как свободный выбор суверенного творца, в сущности своей – явлениепостклассического характера.176зрелого Мандельштама, решительно прорывавшимся из тесных рамокуравновешеннойсемантическойисамодостаточнойпоэтикефункционирующему«свободнокак«пучок«гармоничности»блуждающегосмыслов»316слова»,инекновойкслову,боящемусяамбивалентности и вариативности значений317.
Ввиду этого по-новомуинтереснымивдвойнезначимымпроизошедшеговесной1910становитсягодамеждусмыслразмежевания,приверженцамисугубоэстетического понимания задач поэзии (В. Брюсов и др.) и сторонникамивосходящей к Вл. Соловьеву концепции «теургического» преображениябытия средствами искусства, озвученной Вяч. Ивановым в докладе «Заветысимволизма». Совершенно очевидно, что в достопамятном споре именноБрюсов (отходивший к тому времени от мистических и мистериальныхидеалов символизма в направлении большей отчетливости и формальнойдисциплины) и его сторонники были гораздо ближе к тому, что обычноассоциируют с неоклассицизмом, нежели Иванов, ставивший во главу угласверхличную тайну слова и профетическое призвание художника.
Главнаякаверзаздесьзаключаетсярепрезентативнымивпризнакамитом,чтотворческогоеслисчитатьмышлениянаиболеекрупнейшихакмеистов четкую предметность образов, точность словоупотребления итехническую выверенность стиха (то, к чему больше всего, как правило,приковано внимание теоретиков «неоклассицизма»), нам придется признатьМандельштама и Ахматову продолжателями брюсовской318 и, по большому316Имеется в виду мандельштамовская концепция слова, изложенная в «Разговоре о Данте» и в ряде статей(«Слово и культура» и др.). Ср.: «Разве вещь — хозяин слова? Слово — Психея.
Живое слово не обозначаетпредмета, а свободно выбирает… ту или иную предметную значимость <…> И вокруг вещи слово блуждаетсвободно, как душа вокруг брошенного, но незабытого тела» (Полн. собр. соч. … Т. 2. С. 53).317Амбивалентность и семантическую вариативность не следует смешивать с окказиональностью значений.В первом случае мы имеем дело с усложненной и нелинейной парадигмой смыслов, во втором – спроизвольностью и условностью смыслообразования.318Хотя В.
Жирмунский и подверг сомнению (в статье «Валерий Брюсов и наследие Пушкина») классичностьБрюсова, большинство исследователи в той или иной мере признавало у него «парнасское» начало. М.Гаспаров в статье «Антиномичность поэтики русского модернизма» писал, что обе тенденции («парнасскаястрогость» и «символистская зыбкость») совмещались и соседствовали в брюсовских стихах (Избр. статьи.М., 1995. С. 286 – 304).177счету, «парнасской» линии в поэзии319 и отказать им в сколько-нибудьзначимой зависимости от младосимволизма, мистические обертоны речивсегда ставившего выше элементарно трактуемой внятности и стилевойбезупречности письма (техническая виртуозность Вяч.
Иванова заметновыделяет его среди соратников, однако и у него совершенство формы истрогаяархитектурностьмыслипринципиальноподчиненысверхлитературной, бытийно-теургической, религиозной цели, а словообращено к адресату множеством неотождествимых смысловых граней). Наделе же такое предположение справедливо (да и то лишь отчасти) только вотношении самой ранней, «гиперборейской» и «цеховой» фазы акмеизма.РеализуемаязрелымиМандельштамомиАхматовой«семантическаяпоэтика», исполненная взрывного динамизма и смысловой многослойности,весьма далека от парнасского культа отчетливости и грации. Нисколько неумаляя весомости многих, в том числе и связанных с Брюсовым, влияний,воспринятых постсимволистами контравангардной формации, все женеобходимопризнать:воздействие«метафизической»линиирусско-европейской поэзии (от Данте, гётевского «Фауста», «ночных» стиховТютчева, пушкинских «Бесов» и «Странника» до Блока и Вяч.
Иванова)оказалось в их случае намного ощутимее и продуктивнее, нежеливоздействие «парнасских» идеалов. Таким образом, предложенная М.Гаспаровым система критериев различения («символистская зыбкость» /«религиозность» с одной стороны и «парнасская строгость» / «светскость» сдругой) чревата тем, что граница между важнейшими и максимальнополярнымидругдругудискурсамивотечественнойлитературенеклассического периода будет прочерчена на основании вторичных,акцидентальных признаков и в конечном итоге прочерчена неверно.Как мы помним, М. Гаспаров берет в качестве отправной точкибифуркации319модернизмаразделениевнутрисимволистскоголагеря.Идеалы «Парнаса» на определенном этапе были актуальны для Гумилева и «цеха поэтов», но длядальнейшего развития акмеистской линии, какой мы знаем ее в зрелом творчестве Мандельштама иАхматовой, эти идеалы оказались совершенно периферийными.178Комментируя произошедшее обособление «старшей» и «младшей» ветвейсимволизма, ученый обобщает: «Здесь уже был зачаток раскола… <…>старшее (поколение.
– О.С.) в лице Брюсова и Бальмонта принимало”светское” понимание слова ”символ” и видело в символизме тольколитературную школу с такой-то поэтической техникой, младшее в лице Вяч.Иванова, Белого и Блока принимало ”духовное” его понимание и видело внем ”окно в Вечность” …»320. Практически обходясь без упоминаний«классического» и «романтического», Гаспаров строит такую модельлитературного процесса 1900 – 1910-х годов, которая в ряде посылок весьмасозвучна с разрабатывавшейся Жирмунским дихотомической версиейрусского модернизма, но в значительной мере усиливает идущую от«формальнойшколы»имманентистскуютенденцию,состоящуювпоследовательном сведении всего многообразия духовных устремлений вплоскостьвнутрилитературной(языковой,стилистической,чистохудожественной) прагматики. Главным критерием разграничения ведущихтенденций для М.
Гаспарова становится факт тяготения рассматриваемыхтворческих практик к одному из двух полюсов:а) к «посюстороннему», «светскому», сугубо литературному (риторическому)пониманиюпоэтическогословаи,вчастности,–пониманиюхудожественного символа как средства выразительности321 и инструментаособого эстетико-психологического воздействия на сознание читателя322;либо –б) к сверхэстетическому, «духовному» и, так сказать, «потустороннему»пониманиюхудожественныхсмысловкаксловесныхознаменованийсверхчувственных, мистических реальностей. (Причем второй подходосмысливается320ученымкакформаидеологии,откоторойможноГаспаров М.Л.
Русская поэзия серебряного века: 1990 – 1917. М., 1993. С. 21.Ср. у Жирмунского: "Символ есть частный случай метафоры – предмет или действие (то есть обычносуществительное или глагол), взятые для обозначения душевного переживания …» (Жирмунский В.М.Поэтика русской поэзии. СПб., 2001. С. 180).322Позиция, в существе своем восходящая к формалистской концепции «искусства как приема» (ср. содноименной статьей В. Шкловского, ставшей своего рода манифестом «формальной школы»).321179абстрагироваться при анализе, как некая «идеальная», субъективнопсихологическая установка поэтов-теургов; сам же исследователь оставляетза собой право усматривать во всех претендующих на трансцендентность имистичность образах не более чем фигуры речи и языковые приемы.)Надо сказать, что эта дифференциация собственно «литературного»(относящегося к языку, поэтике и структуре текста) и «идеологического»(ментального, мировоззренческого, философского), наиболее характернаядляприверженцевформальногометода,быланамеченаужев«Преодолевших символизм» В.
Жирмунского. В гиперборейском акмеизме,помнениюавторастатьи,«…словесныезавоеваниясимволизмасохраняются, культивируются и видоизменяются для передачи новогодушевногонастроения,затодушевное настроение, породившееэтизавоевания, отбрасывается как надоевшее, утомительное и ненужное» (ТЛ –110). Этим, вроде бы вполне справедливым, утверждением почти незаметнооткрывается «лазейка» для невозможного, немыслимого с точки зрениясамих символистов допущения разрыва между «словесной» формойтворений и породившим ее мировосприятием, что в свою очередь дает поводдля истолкования всех «завоеваний» символизма как чисто стилистичских иформальных.
Далее в статье акцент решительно переносится на поэтику истилистику анализируемых явлений: на «внимание к художественномустроению слов», на сопоставление «напевности» одних и «графичности»других и т.п. (Купированные в советских изданиях Жирмунского323утверждения ученого о том, что жизнь в глазах символистов «развертывается<...> в глубокую религиозную трагедию», «поэзия есть религиозноеслужение», «поэты – это пророки», а ахматовская «религиозность… носитхарактер не мистического прозрения, а твердой и простой веры, ставшей323См.: Хализев В.Е.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
