Диссертация (1098033), страница 22
Текст из файла (страница 22)
АвторитетноеСлово, даже будучи строго определенным, оказывается просторно иобширно, ничуть не тесно.Одним из фундаментальных свойств традиционально-эйдетическогосознания является то, что оно «…утверждает существующее… в егоскрытом… часто искаженном, но всё же всегда реальном совершенстве»(МСЛ, 27).
Морально-риторическое миропонимание трезво сознавалорезчайшее расхождение реальности и идеала. Но оно сохраняется до тех пор,пока представляется, что «идеальность смысла просвечивает сквозь всеискажения и извращения его, сквозь всю грязь реального мира, что, несмотряна безобразие, застилающее лик бытия, всё же торжественно утверждает себя170Мандельштам О.Э. Полное собрание сочинений и писем в трех томах.
М., 2009. Т. 2. С. 177.104изначальнаянезыблемоговертикальимировогосовершенногосмысла»миропорядка(МСЛ,37).становитсяОтражениемпредельнаяупорядоченность художественной речи. Стройность и иерархичностьговорения-писания, по А.В. Михайлову, есть «обнаружение той смысловойвертикали, которая… сопрягает всё… жизненно-конкретное с высшимсмыслом, с высшей ценностью…» (МСЛ, 28). Риторическое слова в качествебожественного посредника по своему статусу выше человека. В этой связи С.Бройтман дает отсылку к эллинско-христианскому пониманию Логоса-Словакак ипостаси Божества.
«Таким убеждением, - отмечает исследователь, риторическая философия слова радикально отличается от позднейшейуверенности в том, что слово искажает мысль» (ИП, 142) (ср. с тютчевским«мысль изреченная есть ложь»). Риторическая (эйдетическая) культура не точтобы не догадывается о неполном совпадении слова и предмета, но эти«зазоры» воспринимает не в качестве «лжи» (Тютчев), а как ступенивосхождения к полноте истины.
Это всё та же уверенность в собственномнадежном пребывании не вне, а внутри канона, благодаря чему никакиеотклонения и промахи – при полной добросовестности говорящего – невоспринимаются как фатальные, непоправимые, как радикальное отпадение.Ведь истина никуда не делась, к ней всегда можно вернуться, поправив себяи исправив оплошность, точнее – позволив канону поправить себя. Подобноеслово не хочет быть заложником факта, упираться в представший глазуучасток действительности.
Из «всякой выбранной писателем точки» - как из«светящейся точки», «загоревшейся точки смысла» - «проявляются,освещаются контуры вселенной, мироздания» (МСЛ, 30).«Готовость» традиционного слова – не номенклатурность, а уверенность втом, что слово это «уже сбылось», причем очень важно, что оно «сбылось» нетолько «в прошлом» (главный пункт современного пассеизма), но сбылось«не в моей речи» (ИП, 142), т.е. сбылось независимо от меня или, говорясловами С. Бройтмана (опирающегося здесь на М. Бахтина), оно «сбылось» вречи «другого» («В идеале – это слово Бога…») (ИП, 142). Значит, самое105большее, на что я – в качестве говорящего / пишущего – могу претендовать, –это быть причастным этому авторитетному слову, а через него – НачалуНачал, Всевышнему.Другой очень важный момент. Задача говорящего/пишущего, имеющегодело со словом, с традиционально-эйдетической точки зрения, – «бытьадекватным… всей традиции его (слова – О.С.) интерпретации» (ИП, 142).Здесь, пожалуй, таится одно из субстанциальных свойств интересующего настипа сознания.
Суть этого свойства в том, что в мире традициональногомышления следует быть верным вовсе не пресловутому «буквальномузначению» слова (расхожее и ложное представление о традиционалистскойстрогости смыслополагания); такой буквализм – скорее изобретениесектантского мышления или возврат к безрефлексивности «синкретического»ума. Следует быть верным всей традиции понимания вещей (мира, бытия).(Ср. с контрастом между культурной памятливостью традициоцентричноориентированных писателей-модернистов и стремлением радикальныхавангардистовувидетьвещи«голымиглазами»,забывобовсехсуществующих истолкованиях. С этой же разницей в установках связаноразличие между протестантской экзегезой, абсолютизирующей текст Св.Писания, и церковно-христианской (православной и католической), склоннойрассматривать Писание как часть Предания, не понятную вне контекстаСвященной Истории.)«Свое» и «чужое» в эйдетической поэтике не разделены непроходимойчертой.
Здесь работает мощное доверие к «не мною сказанному».Авторитетное слово «здесь… это то, с чем я встречаюсь в глубинесобственной души, что является гарантом моей самости…» (ИП, 143).Вот почему для традиционалиста «общее место» – отнюдь не пустаявиньетка, а если даже и «условность», то в самом серьезном и вескомзначении этого понятия («у-словиться» - значит положиться на авторитетСлова). Следовательно, в традиционализме «…жизнь традиции … опираетсяна жизненную… общность» (МСЛ, 45), на солидарность, интуицию общей106связи и круговой поруки, а не только на идею превосходства прошлого наднастоящим. Эйдетизм – это другой формат реализма, когда нет погони заправдоподобиемивнешнимсходством,ноестьмощнейшаяконвенциональная основа, общая для пишущих и читающих, которые сообщауверены в онтологической нагруженности и неоспоримости произносимыхслов, в их плотной и прочной соотнесенности с реальностью.
(Ср. сосредневековым философско-теологическим пониманием реализма, котороепытался возродить и реабилитировать Вяч. И. Иванов.) Буйство «реализма» уСервантеса – вовсе не нарушение канонов морально-риторической системы.Эти картины действительности «реализуют то, что было заложено» в нейизначально (МСЛ, 46). Это лишний раз свидетельствует (вопреки расхожимстереотипам) о «просторности», вместимости и гибкости риторическойпоэтики. По мысли А.В.
Михайлова, и «Дон Кихот», и творчествоГриммельсхаузена, и создания эпохи барокко – «это всё еще мир смысловойвертикали, в котором человек может достичь конечного спасения» (МСЛ,46). Таким образом, пресловутая «нормативность» эйдетики – не самоцель, аестественное русло, которое не застраховано от вскипаний и поворотов, еслитаковых требует сам предмет речи. А это значит, что традиционализм,стабильный в существе своем, вариативен и открыт к изменениям в аспектах,касающихся конкретных художественных стратегий.В отличие от восточных литератур, европейская литература «с самогоначала… вносит существенные модификации» в статичную картину бытия,привнося в свое видение «феномен динамического развития, роста» (МСЛ,23).
Так, «Божественная комедия», по А.В. Михайлову, есть одновременно инечто «уникальное, небывало-дерзкое», и то, что всё-таки зиждется натрадициональном фундаменте – «вырастает, подобно готическому храму, какплод усилий нескольких веков и многих народов» (МСЛ, 23). Тем самым вевропейской традиции исподволь сглаживается противоположность междуновизнойиканоничностью,междуоригинальностьюиверностьюпервообразу. Именно это, по-видимому, создает условия для свободы поиска,107смелости, творческой раскованности, для «жмурок и пряток духа» (О.Мандельштам); созревает понимание того, что верность истоку не означаетдосконального повторения, зажатости эпигона; верность непреходящемудопускает метаморфозы своих конкретных воплощений. Интересно, что дажеиграя и «резвясь» (например, в барокко), традиционалистская поэзия«преследует … морально-поэтический универсум…» (МСЛ, 24).Ошибочно полагать, что традиционализм и символизм несовместимы.Подпочва и корень символического мышления – именно в традициональноммиропонимании, а отнюдь не в индивидуалистском, т.к.
символизацияпредполагаетединствохудожественнойисвязностьсимволизациивсегопротивитсясущего.толькоПолнокровнойосмотрительныйрационализм (как одна из акциденций традиционализма), но отнюдь нетрадиционализм как таковой. Он-то как раз, основываясь на интуициивсеединства, располагает к символизму, тогда как индивидуализм, разрываясвязи, подрубает корни всякой символизации. Это невольно наводит намысль, что художественный символизм (не в ограниченно-направленческом,а в универсальном смысле) – это своего рода энтелехия традиционализма,предназначенная раскрыться со временем во всей полноте. Эйдетизмисключаетнемногозначностькактаковую,аокказиональность,произвольность и необязательность значений. Что касается полисемии, тоэйдетизм её в сущности допускает и поощряет, признавая «многослойность»смысла.
Для эйдетизма важна не однозначность любой ценой, а твердая«решетка»взаимосвязанныхзначений.Значит,сверхзадачатрадиционального мышления – не столько смысловой нормативизм, сколько«логосность» и онтологичность смысловых актов (а нормативизм –акцидентален, вторичен). Благодаря этому эйдетический образ может векамихранить свободное пространство для новых интерпретаций.Интуиция Тайны – отнюдь не романтическое открытие. Эта интуициявызревала в традиционализме, находясь в сложных, иногда конфликтныхотношениях с другими тенденциями морально-риторического сознания. С108традициональной точки зрения прикоснуться к тайне – это не «разгадать» её,а удостовериться в ней именно как в тайне, приобрести опыт Тайны именнокак Тайны и именно в этом качестве «ввести её в свой круг зрения»; тогда«тайное входит… в состав нашего знания, однако входит именно кактайное»171.Итак, теперь мы можем суммировать сказанное о традиционализме ипопытатьсяобобщитьтрадициональногонаиболеемышления,важные,базовыесоставляющиехарактеристикиегоинвариантное,метаисторическое ядро.Онтологические основы традиционального творческого сознанияБытиемыслитсякакбезусловная,сверхличнаяреальность,предшествующая человеку-творцу и любым его представлениям о ней.
Емуне дано ни отменить, ни самочинно изменить сущностных основ этойреальности. При этом сам он принадлежит бытию и онтологическипричастен высшим (божественным) началам мироздания. Достоверностьперсональной реальности человеческого субъекта всецело опирается напредшествующуюейдостоверностьсверхличногобытия(мое«я»действительно лишь постольку, поскольку надо мною и вне меня существуетсама действительность).Объективно-сущее постулируется не как непреоборимая иррациональнаяданность, но как разумный миропорядок, логоцентричный универсум(«космос» в античности, «Божий мир» в христианстве).