Диссертация (1102223), страница 31
Текст из файла (страница 31)
И сутки растягиваются до бесконечности.Но показательно, что белые ночи имеют вовсе не белый цвет для Веги: «Ночь,словно жидкое, мутно-зеленое стекло, разливалась в высоком небе, и розоваякайма тумана тлела над Петропавловской крепостью. Пахнуло сыростью и442Синельникова Е.Н. Указ. соч. С. 11.160сиренью (курсив мой — А. К.)» (Вега, БЧ, 74: 66-67). При выборе цветовойгаммы петербургской ночи Вега «солидаризируется» с Набоковым, которыйтоже подмечал: «…Вот ветерок возник по волшебству — / и с островов какбудто бы сиренью (курсив мой — А.
К.) повеяло...»443.При анализе романа следует помнить об основном литературном поприщеееавтора – поэтическом.Ведь«воспоминанияпоэтовпредставляютсовершенно особый вид мемуарной литературы. В них в разной степени, нонеизбежно отражается присущее лирической поэзии сближение, иногда дополного отождествления правды жизни и правды творчества: «жизнь ипоэзия — одно!»444.Основываясь наранеесделанных исследованияхпрозаических произведений, созданных поэтами 445 , как и на анализе эгодокументов, написанных поэтами в эмиграции 446 , можно констатировать, чтоданномупроизведениюритмизованность,парцелляция.наличиеНоприсущипоэтическиходновременносубъективностьцитат,повествования,очевиднаяобнаруживаетсялиризация,преобладаниеповествовательного принципа с намеренной установкой на событийность ицелая система «выдуманных» персонажей.
Т. е. автор создает оченьсвоеобразную жанровую форму, в которой мемуарный лиризованный текст«провоцирует» эпическое содержание, в котором герой от автора отделен и443444445446Набоков В. Петербург: Три сонета // Звезда. № 4. СПб., 2001. С. 109-110.Терехина В. Георгий Иванов и Игорь Северянин: мемуарная дуэль // Георгий Владимирович Иванов:Материалы и исследования: 1894-1958: Межд. науч. конференция / Сост. и отв. ред. С.
Р. Федякин. М. : Издво Литературного института им. А.М. Горького, 2011. С. 186.См.: Арьев А. «В Петербурге мы сойдемся снова...»: (О стихах и автобиогр. прозе Ирины Одоевцевой, оГеоргии Иванове и Николае Гумилеве) // Перечитывая заново: лит.-критич. ст. / Сост. В. Лаврова. Л.: Худож.лит., 1989.
С. 231–255; Берковский Н. Я. О прозе Мандельштама // Берковский Н. Я. Мир, создаваемыйлитературой. М.: Советский писатель, 1989. 496 с.; Бродский И. Поэт и проза // Бродский И. СочиненияИосифа Бродского: В 4 т. Т. 4. СПб.: Пушкинский фонд, 1995; Гречнев В. Я. О прозе и поэзии XIX – XX вв.:Лев Толстой, Антон Чехов, Иван Бунин, Леонид Андреев, Максим Горький, Федор Тютчев, Георгий Иванов,Александр Твардовский.
СПб.: Соларт, 2009. 374 с. и др.См.: Дальние берега: Портреты писателей эмиграции. М., 1994. 384 с.; Кузнецова А. А. Идейное ихудожественное своеобразие мемуарной прозы второстепенных писателей русской эмиграции: Н. Берберова,И. Одоевцева, В. Яновский. Дисс. … канд. филол. наук. М., 2005. 241 с.; Местергази Е.
Г. Документальноеначало в литературе XX века. М.: Флинта; Наука, 2006. 168 с.; Шубинский В. И. Владислав Ходасевич. М.,2012. 523 с. и др.161отдален. Вот один из примеров: «Мой Петербург — это полустертаяфотография, на которой чуть проступают местами бледные контуры. Когда япристально вглядываюсь, напрягая зрение, они становятся четкими, из-за нихвыступают другие и, еще дальше, совсем непредвиденные, неожиданныерисунки. Фотография сделалась ясной, яркой <…> И еще Петербург живет вдеревянном ноже для разрезания бумаги, на который в год революции кто-топролил флакон духов. Через несколько лет, уже в изгнании, я читала книгу игрызла нож, по старой детской привычке. Щепочка откололась, и из самогосердца дерева прямо повеяло петербургскими духами. Они жили в глубиненожа, духи моего детства, моих первых стихов, и снега, и белых ночей, изеленых, влажных, сиренью овеянных Островов» (Вега, БЧ, 68: 108).
Это,конечно, вспоминает Вега, но и тот заброшенный в эмиграцию субъект, длякоторого с Петербургом связано все самое бесценное в жизни. Подобноемистическое отношение к прошлому, как отмечает П. С. Глушаков, занимаетсущественное место в историко-биографических жанрах 447 .
В нашем случае,мистическое освещение прошлого вводит читателя в лирический мир автора,что помогает развитию концепции утраченного (См.: Вега, БЧ, 76: 78). Об этом,утраченном Петербурге, Набоков уже в 1921 г. писал следующее:<…> Таких, как я, немало. Мыблуждаем по миру бессоннои знаем: город погребенныйвоскреснет вновь, все будет в немпрекрасно, радостно и ново, —а только прежнего, р о д н о г о,мы никогда уж не найдем...448.447448См.: Глушаков П. С. Указ.
соч. С. 61-75.Набоков В. Собрание сочинений русского периода: в 5-ти тт. СПб., 1997. Т. 1. С. 576.162Но Вега в отличие от Набокова верит в то, что Петербург останетсянеизменным. Она пишет о том, что лучше всего знает, — о своем родномгороде. Но пишет так, будто хочет узнать его еще глубже, проникновеннее. Онагрустит о Петербурге. Она стремится к нему. Она больна им. Так Петербургстановится одним из основных персонажей романа Веги. Но возвратившисьуже в Ленинград, она находит город изменившимся:<…> Не помолилась, не перекрестилась,Не было больше ни веры, ни силы.Только у темной иконы спросила:«Господи, что с Петербургом случилось?..»449.Ночь и молитва.
Молитва эта — о возвращении в город, стольблистательно воссозданный в набоковской прозе: «...возвращаясь за полночь, яузнавал среди каменной, морозной, сизой от звезд ночи невозмутимые инеизменные вехи моего пути — все те же огромные петербургские предметы,одинокие здания легендарных времен, украшавшие теперь пустыню <...> Яговорил сам с собой — увещевая судьбу, Катю, звезды, колонны безмолвного,огромного отсутствующего собора...»450.Как уже отмечалось, причинами обращения Веги, как и многих другихлитераторов в эмиграции, именно к мемуарному жанру явились, прежде всего,изменения окружающего мира, которые приводили к изменениям в частнойжизни, что зачастую вызывало ставшие традиционными приступы меланхолиии ностальгии по утраченному.
Необходимость высказаться как способ борьбы сподавленнымсостоянием,рассказатьотом,чтобылообыденным,естественным и казалось неизменным на века, но больше не повторится.Желание рассказать, находясь на грани крушения всего составлявшего эторанее449450надежноеиосновательное,становилосьнеодолимым.Вега М.
Ночной корабль: Стихотворения и письма. М.: Водолей, 2009. С. 166.Набоков В. Адмиралтейская игла // Набоков В. Весна в Фиальте. Харьков: ФОЛИО, 2001. 315 с.Поэтому163«признаки» родных мест проходят лейтмотивом во многих мемуарах. Вот игород на Неве у Веги и «страшный»: «…Петербург, страшный и злой» (Вега,БЧ, 69: 77), но при этом и «самый странный из всех городов земли» (Вега, БЧ,79: 108).Образ Петербурга создается через его атмосферу, погодные особенности.Зима в городе и Нева зимой — вот то, что страшит Вегу.
И здесь закономернаотсылка к Достоевскому: «Особняк на Французской Набережной отражал вблестящих стеклах свинцово-серую Неву, по которой плыло первое сало, — онаеще не замерзла, — и только у гранитных берегов, с решетками, опушеннымиснегом, установился крепкий лед. Небо повисло черно-каменными глыбами,готовясь обрушиться и завалить Петербург густыми белыми пеленами» (Вега,БЧ, 70: 122). В своей подавленности она не жалеет красок для сгущения и безтого мрачных тонов: «Ночь сизо-пепельная от луны» (Вега, БЧ, 76: 94).
И вдругом месте: «День был самый что ни на есть петербургский, — промозглый,изжелта-сивый 451 , с галками и салопницами, с мокрыми черными зонтами ичавканием копыт по шоколадной слякости; с жиденьким, грустным звономцерквей, с той невыразимой печалью, которой насыщен только петербургский,единый в мире туман, рождающий Униженных и Оскорбленных, МакараДевушкина и всех бедных людей господина Достоевского. В такой деньотступают на второй план колонны Растрелли, прекрасные линии ампира,кружева чугунных оград. Стираются туманом имперские орлы и в громкихвиршах воспетые граниты, но вылезают наружу облупленные стены и воротадешевых “номеров”, задворки с мусором, рухлядью, нищими и шарманками,мутные окна трактиров, за которыми пьяно кривятся одутловатые лица, иПетербург, пропитанный тоской и сыростью, пузырится, наподобие болота,самыми непривлекательными своими образами» (Вега, БЧ, 71: 116-117).
Как451Ср.: «…Только камни нам дал чародей, / Да Неву буро-желтого цвета…» (И.Анненский. Петербург).164видим,театрибутыгорода,которымипринятовосторгаться,Вегойпроигнорированы. Остался лишь Медный всадник. Ведь Медный всадник –символПетербурга,ачерезпушкинскийконтекст – исимволгосударственности, власти. Поэтому и возникает он перед глазами: «Белые,неживые ночи, тая, плыли над Петербургом. На горбатый мост ЛебяжьейКанавки шагом взбирался призрак тонконогого коня с лебединым изгибом шеи.В “спящие громады пустынных улиц” беззвучно катился открытый экипаж»(Вега, БЧ, 75: 81).
Но Вега снижает значимость памятника Петру как символапосредством иронически-детского восприятия: он появляется на страницахромана в качестве «альпиниста с вахты» (Вега, БЧ, 77: 72-73). Так проступаетсвойство человека ХХ века, не склонного «обожествлять» что-либо.Детское восприятие вообще многое трансформирует. Так происходит и уВеги. Ведь, как отмечает Р. Д. Тименчик, рассуждая об образе Петербурга впоэзии эмигрантов, в их стихах имперская столица часто предстает странойдетства, а «инфантилизирующая себя память позволяет монтировать образы итолки, категории предметов и навязчивые видения в порядке случайногоперебора»452. Но если, скажем, для Набокова простое перечисление городскихобразов: туманы, рысаки, шинели, огни, окошки, карниз, купол собора, вывески,мостовая, фонарь, прохожие — все же является признаками городской среды,означающей счастливое детство, хотя и оскверненное революцией, если уНабокова Петербург — чистое совершенство, рай детства, по поводу которогоавтор постоянно сомневается, утрачен ли он безвозвратно или можно что-тоеще вернуть453, то для Веги — это город грусти и печали.
Она пишет: «Нигде вмире не может быть такого печального детства, как в Петербурге. Оно кладетотпечаток на всю жизнь. Об этой печали никто не умеет рассказывать, но,вспоминая самые веселые минуты прошлого, петербуржец смотрит вдаль, и на452453Тименчик Р. Д. Петербург в поэзии эмиграции // Звезда. 2003. № 10. С. 197.См.: Мухачев Д.
А. Петербург в ранней поэзии В. Набокова // Филология и человек. 2012. № 2. С. 178-186.165лице его бродит неуловимая тень той основной грусти, на фоне которойрасцветали радости, шалости, праздники, но которая пропитала собою воздухдетства, — грусти петербургской и необъяснимой» (Вега, БЧ, 76: 85). Этимсвоим настроением она близка авангардистам (например, В.
Маяковскому), чьипереживания, связанные с Петербургом, были демоническими, утрированнонегативными, в отличие от восприятия того же Набокова или поэтовакмеистов 454 . Во второй части дилогии, романе «Бродячий ангел», героиняМуся тоскует по теряющему себя городу, отмечая, что «ни у кого из своихсверстников Муся этой тоски не видела» (Вега, БА, 89: 47). Ее ровесникизанимаются своим детским миром, «не затронутым предчувствиями <…>. Развеможно было объяснить им, что все куда-то проваливается, что дома похожи напривидения и даже теней больше не отбрасывают, а стоят, как плоскиекартонные декорации, что среди снов есть один, особенно страшный, страшнееГоголевского Вия: сон о Петербурге, где все здания как будто выпотрошили,оставив одну оболочку?» (Вега, БА, 89: 47).Как видим, Петербург занимает особое место в тексте Веги.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
