Диссертация (1102223), страница 30
Текст из файла (страница 30)
Следовательно, женская память и женские воспоминанияявляютсяопределённойформойженскогобезумия,женскойанархии,иррационального и бессознательного»429. В то же время воспоминания любойженщины, и Вега здесь не исключение, через текстуальность несут в себеисторию телаи сексуальности: «тело,плоть,кровь,роды, насилие,психосексуальное развитие и половое созревание, болезнь, беременность,любовь, ненависть, страсть, борьба» 430 . К тому же репрезентация женских идетскихпереживанийиболезней — сознательныйфеминистскийжестженского автобиографического письма 431 . У Веги это присутствует в борьбематеринского тела Аси, вынашивающей и рожающей, с ее душевным миром,тянущимся к сцене.И потому можно согласиться с Пушкаревой, уверяющей, что мемуары вчистом виде могут рассматриваться как более “мужская”, а автобиографии —как более “женская”разновидность одного и того же жанра.
Но так как границыавтобиографий и мемуаров, несомненно, очень зыбки, в “мужских” текстах429430431Chr. von Braun. Nicht Ich: Logik, Luege, Libido. Frankfurt am Main. 1990. S. 97. Цит. по: Кукес А. А. Указ. соч.С. 70.Кукес А. А. Указ. соч. С. 134.Там же. С. 135.155может быть немало “женского”. И наоборот432. Это не меняет сути гендерногоконфликта и не становится показателем взаимопроникновения текстуальности,выражаемойвсинтезегендерныхдискурсов.Такимобразом,Вегадемонстрирует нам пример женского автобиографического романа русскогозарубежья, опирающегося на документ, со всеми присущими ему атрибутамигендерности, умело заимствуя элементы западного феминизма и сочетая их срусской культурной традицией.432См.: Пушкарева И.
У истоков женской автобиографии в России // Филологические науки. 2000. № 3. С. 6269.1563.3. Образ Дома:Петербург как «персонаж» в романе ВегиМотив дома, как известно, является одним из ведущих семантическихсоставляющих любой национальной литературы. Дом в культурной традиции –это защита, спасение от враждебного, чужого, чуждого, «своя» территория, гдечеловек чувствует себя в безопасности.
В классическом русском романе темаДома обозначена как особое пространство, наполненное уютом, любовью ипониманием. Собранные В. Далем пословицы о доме свидетельствуют о том,что в русском сознании с древних времен дом понимался как неприкосновеннаяобласть, защита: «Худу быть, кто не умеет домом жить», «На стороне бывай, адому не покидай» и др.
Наблюдение над восприятием этой темы в средерусской эмиграции позволяет говорить,крометого,о его высокомсемиотическом статусе в структуре эмигрантского сознания. Ситуациябездомья в случае изгнания из России было воспринято как потерясобственного Дома.воскрешеназнаковаяПотому русскими писателями зафункцияДомакакоберегающейграницей былакрепости,какспасающего ковчега. Утрата «крыши над головой», «своего угла» лишалосоздаваемого закрытым пространством Дома ощущения защищенности, тепла иуюта. Осознание переломных событий эпохи, выразившихся прежде всего вутрате привычных ценностных ориентиров, заставило наиболее чуткиххудожников прислушиваться к изменениям времени и с тревогой всматриватьсяв новую реальность. В послереволюционной России внешние катаклизмынастолько проникли в самую глубину личного пространства человека, что, поточному замечанию В.
В. Колесова, произошло не только сближение, но инекоторое недопустимое смешение Мира и Дома — «Мир и Дом поменялись157местами, и Дом опрокинут в Мир, обеднив его»433. Сопряжение мотивов Дома иСемьиподробнеерассматривалосьнамивпервойглавенастоящегоисследования. Здесь же мы коснемся скорее понимания Дома — родного города,места, где автор вырос, где укоренился и откуда был трагически исторгнут.Так, исследовательница Резник вполне справедливо считает, что дом, какнаивысшая человеческая ценность, превалировал в эмигрантском сознании, но,вместе с тем, происходило переосмысление константности его значения —«чужбина образует реальность и постепенно заполняет пустоты эмигрантскогосуществования, прорастает своими смыслами в судьбе человека, что делает еговнутреннюю жизнь более динамичной, экспрессивной, напряженной»434.
Дом,как место, где проходит телесная, душевная и духовная жизнь семьи, былутрачен практически всеми без исключения представителями русскогозарубежья. Бездомность, сиротливость, изгнанничество — вот те чувства, чтоиспытывали писатели-эмигранты. «Я бездомный, но зато на воле»435, — писалживший в Австралии русский поэт М. Голубен, что было сознаваемо отнюдь невсеми художниками в равной степени.
Ведь, возводя собственный дом, человекструктурировалпространство,задавалособую систему ориентиров.Споявлением жилища мир приобрел черты пространственной организации. Домпридал миру пространственный смысл, укрепив тем самым статус наиболееорганизованной его части436.По мнению Полторацкой, быт становится синонимом упорядоченного,оформленного бытия, а дом можно осмыслить еще и как духовноенематериальное семантическое составляющее. Символическое значение этогопонятия воплощается в особом, дорогом человеку месте, где он рождается,433434435436Колесов В.
В. Домострой без домостроевщины / В.В. Колесов // Домострой. СПб.: Лениздат, 1992. 141 с.Цит. по: Полторацкая С. В. Мотив «потерянной» России в эмигрантском творчестве И. А. Бунина и И. С.Шмелева. Дисс. ... канд. филол. наук. Белгород, 2006. С. 56.Резник Э. Р. Указ. соч. С. 103.Голубен М. Встреча // Голубен М. На дальних дорогах.
Сидней: издание автора, 1965. С. 27.См.: Байбурин А. К. Жилище в обрядах и представлениях древних славян. Л.: Наука, 1983. С. 93.158набирается опыта, крепнет физически и духовно, учится оценивать себя иокружающиймир,гармонизируется,накапливаетдушевныесилыдлятворческой реализации, что в широком значении можно определить и какмалую родину, независимо от ее пространственной протяженности437.Именно такое свойство приобретает родной город в творчестве МарииВеги. Когда из множества мелочей складывается мозаика повествования,воссоздающая облик эпохи, то, в первую очередь, она проявляется через обликее родного Петербурга. К нему обращены многие ее стихотворения 438 , чтосближает ее с такими авторами, как А. Блок, А. Белый, К.
Вагинов, А. Ахматоваи О. Мандельштам 439 . Но и в романе «Бронзовые часы» город на Невевыступает также в качестве полноправного «персонажа», хотя в отличие отавторов, творивших в метрополии, чьи тексты являлись продуктом «рефлексийпо поводу ежедневно наблюдаемой повседневной реальности»440, Вегаописывает Петербург, уже не наблюдаемый из окна, а живущий только вавторских воспоминаниях, иллюзорный, вымышленный.При этом у нее, как и у других авторов зарубежья, наряду с антитезой«свой» — «чужой», где в роли своего выступает образ дореволюционнойРоссии, а в роли «чужого» — образ Запада, существует антитеза «свой» —«свой чужой», где своим и одновременно чужим является образ Петербурга иМедного всадника, так как представляет собой отражение европейского,западного влияния на русскую культуру441.437438439440441См.: Полторацкая С.
В. Указ. соч. С. 57.Некоторые из них: «Семнадцать зим» (1951), «Петербургское» (1952), «Петербург» (1953), поэма «КириллРадищев», «Самоцветы» (1970), «Петербургские мыши», «Балерина» (1976), «Атлантида» и др.См.: Топоров В. Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему) //Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.,1995.
С. 269-367.Мухачев Д. А. Петербург в ранней поэзии В. Набокова // Филология и человек. 2012. № 2. С. 178.См.: Синельникова Е.Н. Образы ушедшей России в периодической печати русского зарубежья 1920-1930-хгодов. Автореф. дисс. ... канд. ист. наук. Саратов, 2013.
С. 11.159Кроме того, для Веги становится актуальной антитеза «сон/явь»,«мечта/реальность» с однозначным предпочтением, которое она отдает сну имечте. В особенности это заметно при призрачном переходе сумерек в рассвет впору белых ночей: «Блеклые розовые зори, вечерняя и утренняя, почтиодновременно отражались в застывшей Неве, по которой тянулись призракибарж, оставляя за собою широкий муаровый след» (Вега, БЧ, 74: 63). Обращаетна себя внимание эпитет «муаровый», который вбирает и «призрачность»общей картины, и мерцающий свет зорей.
Таких находок будет у Веги немало.Вэтудивнуюпетербургскуюпорувзглядавтораполонжеланияисповедальности по отношению к предкам, обращен к мистическомувоплощению идей русского космизма философа Н. Федорова: «…глаза мои —окна, за которыми толпятся призраки, жадно заглядывая в наш мир, просявоплощения, тоскуя о потерянной земле.
Я дам им живой воды, и они сейчасвойдут в эту тетрадь, заговорят, будут дышать и плакать и снова умрут напоследней странице»442. Размытость граней потустороннего и этого миров, гдеземное пространство переходит в космическое, а историческое времясоседствует с вечностью, остро ощущается Вегой именно в петербургскиебелые ночи: «Под знаком белых ночей жизнь необычайна, — жизнь междунебом и землей, сердце к сердцу. Исчезло понятие о времени» (Вега, БЧ, 75:82).Итак, белые ночи размывают само понятие времени, потому что ночьстановится неотличима от дня, день продолжается в сумраке, и ночь,следовательно, не наступает никогда.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
