Диссертация (1101693), страница 8
Текст из файла (страница 8)
«Язык, в отличие от прочихзнаковых систем, является самопорождающим организмом, который из себя жесамого создает свою новую структуру. В каждую эпоху его существования в немприсутствует множество образований, не подводимых с точностью ни под однуиз его структурных категорий» [Кубрякова 1970]. Это означает, что изменение(в смысле нарушения тождества данной языковой единицы самой себе)начинается с ситуации варьирования (А-А1), приводящей к ситуации замещения(А1 < *А).
Строго говоря, язык есть причина собственных изменений. Этоутверждение, если не абсурдно, то вполне бессмысленно – оно ничего необъясняет и приводит к логическому тупику. Вопрос, который следует задавать,– вместо вопроса «как появляется В, не тождественное А» – как в даннойязыковой системе возможно А1, отличное от А? К этому типу явленийотносится, например, п ер еи н т ег ра ц и я – «нарушение одних ассоциативныхсвязей и возникновение других, не сопровождаемое изменением материальноготождества единицы» [там же: 126] – как в случае переразложения морфемнойформы.Изменениясемасиологическогохарактератакжестановятсявозможными благодаря этому свойству – сегодня это принято называтья з ы к овы мра сш и р ен и ем(Г.И. Кустова): «Человек понимает новое,неосвоенное через данное, освоенное и известное, моделирует новые объекты и37ситуации с помощью уже имеющихся у него семантических структур, «подводя»под освоенные модели новые элементы опыта.
Такого рода «расширение»…общий принцип когнитивной деятельности человека» [Кустова 2004: 23]. Обэтих двух названных типах явлений (морфологическая переинтергация иполисемия) проницательно писал еще Н.В. Крушевский: «…если наши словасвоим происхождением обязаны ассоциациями сходства, то своим значениемони обязаны ассоциациям смежности» [Крушевский 1998: 198].Из приведенных рассуждений следует два вывода. Первый – и это ответна поставленный выше вопрос – заключается в том, что язык меняется(движется), являясь системой познания и созидания смыслов. «Язык – это“умение творить”, и он меняется именно как знание» (выделено мной – Г.Д)[Косериу 1963: 219].
Иначе говоря, изменение происходит не по причиневоздействия факторов (которые являются лишь условиями того или иногопроцесса), а из возможности получения нового типа знания. Что делаетвозможным это новое знание в отношении каждой отдельной языковой единицы(уровень морфологии, лексики, синтаксиса) – этот вопрос должен решатьсячастным образом.Один из принципов таких решений как раз получаем во втором выводе:такие понятия, как «расширение», «ассоциация по смежности» предполагаютпространственную модель изменений. Сегодня эта модель успешно применяетсяв методе составления семантических карт грамматических значений длятипологически различных языков (см.
Lazard 1981, Anderson 1986, Татевосов2004). «Тот факт, что некоторые значения регулярно выражаются совместно, анекоторые другие – редко или никогда, отражает степень их близости <…> Мырасполагаем различные значения на карте таким образом, чтобы сходныезначения были близко друг к другу, а несходные – на расстоянии друг от друга»[Anderson 1982: 228] (цит. по: Татевосов 2004). Построение такой картыподчиняется п р и н ц и п у с м ежн ос т и («любые два значения…кодируютсяодним и тем же грамматическим средством тогда и только тогда, когда это же38средство кодирует все значения, расположенные между ними» [Татевосов2004]). Такое пространственное представление – довольно сильное и точноеорудие, позволяющие описать и объяснить совпадающие (универсалии) и несовпадающие способы кодирования того или иного языкового значения 10.Принциппространственногопредставлениязначенийввидесемантических карт применяется также для описания (и прогнозирования)«процессов, связанных с изменением семантической и/или грамматическойфункции языковых выражений – очевидно, что если значение грамматическойединицы начинает меняться (например, расширяться), то сначала изменениязахватят более близкие, и только потом – более далекие семантические области»[там же].
Опыт составления «диахронических карт» представляется, однако,менее обнадеживающим в смысле их применимости к семасиологическимизменениям (как определить, какое из – еще не существующих – значенийявляется «более близким» и, тем самым, более «вероятным»?). Очевиднопоэтому, что метод пространственного представления продуктивен, но не вполнеудовлетворителен: в семасиологических явлениях мы, очевидно, имеем дело собластью, где принцип непрерывного включения («принцип смежности») неявляется универсальным.
Пространственная соположимость (лексическая исемантическая сочетаемость), судя по всему, - только результат ужеосуществившегося процесса создания значения. Здесь имеет место переход отнелинейного к линейному: «Чтобы мысли были вербализованы говорящим,сначала они должны быть структурированы в соответствии с уникальнойсемантикой данного языка. Однако перед тем как превратиться в звуки,семантические структуры, в свою очередь, должны быть преобразованы в рядеотношений, чтобы затем создать соответствующую синтаксическую структуру»[Чейф 2015: 67].10Так, например, «опираясь на карту…можно сказать, что русский дательный падеж отличается от английскогопредлога to, в частности, тем, что первый, но не второй используется для выражения семантической ролибенефактива. Французский предлог à, который имеет общие функции и с русским дативом, и с английскимпредлогом to, отличается от обоих тем, что допускает употребление в позиции предикативного посессора, чтоневозможно для русских и английских единиц (Ce livre est à moi)» [Татевосов 2004: 7].39Речевая деятельность и эволюция языка.
«Не всякое изменение в системеречи приводит к сдвигам в структуре языка, но любому сдвигу в структуре языкаобязательно предшествует изменение в системе речи» [Андреев 1966: 24]. Еслиговорить о всеобще признаваемых «аксиомах лингвистики» (А.А. Кибрик), тоэто одна из них. Вопрос здесь в оценке этих изменений – утвердившиеся понятия«развития», или «эволюции» предлагают определенную точку зрения на рольэтих сдвигов: «слово “развитие” содержит оценочный компонент – это “процессперехода из одного состояние в другое, более совершенное”, то естьпредполагается, что язык всегда двигается по восходящей, и, например, русскийязык в период 1917-1925 был более совершенный, чем в предыдущий период»[Ревзина 2013: 191].Сегодня понятие «эволюции» применительно к темпоральному аспектуязыканепростобиологическаяметафора.Исследованиявобластинейробиологии и мозгового картирования позволяют обнаружить «потрясающиепараллели между диахронией и эволюцией, <которые не могут бытьслучайными>.
Они только подчеркивают тот факт, что, как и в биологии,индивидуальное адаптивное поведение является интегральным компонентомэволюционных изменений» [Гивон 2015: 101]. Представляется, однако, чтопроисходит регулярное совмещение двух различных вопросов: вопрос оразвитии языка – только частный вопрос о языковом изменении. В том смысле,что синтаксическая и грамматическая организация – это результат когнитивноязыкового развития («как в онтогенезе, так и в филогенезе человеческойкоммуникации грамматика является наиболее сложным компонентом, которыйвозникает и вступает в строй последним» [там же: 111]), говорить об «эволюции»совершено правомерно – ведь речь идет о весьма конкретном в физическомсмысле развитии нейрокогнитивных модулей. Когда же речь идет о том, какимобразом, например, слово наушник («часть теплой шапки, закрывающая ухо»)«начинает» означать «того, кто наушничает» или «прибор, соединённый созвуковым аппаратом» (см. об этом [Виноградов 1999: 15]), то утверждать, что40второе значение – более «развитое», чем первое, довольно бессмысленно.Поэтому следует, на наш взгляд, различать изменение как возможность новогознания и эволюцию как «адаптивный механизм».Понятно, что наблюдая отдельные речевые факты (то есть работая вплоскости courte durée), мы наблюдаем отдельные реализации потенциальновозможных способов «думанья», которые не «лучше» и «не хуже», чем вседругие.
Речь, как известно, индивидуальна, а речевой факт заведомо уникален иневоспроизводим в точности. Сообщает ли он в этом смысле нечто об эволюции?– Если да, то лишь будучи интерпретированным на обширном фоне прочихотдельных фактов и в отношении относительно длительного временного отрезка.Сообщает ли этот конкретный речевой факт о форме выработанного знания? –Да. Этот ответ был получен в области когнитивной семантики – начиная оттеории прототипов Э. Рош – до дальнейшей разработки теории метафоры иметонимии Дж.
Лакоффа и М. Тернера. Так, когда Дж. Лакофф, объясняетназвание своей монографии «Женщины, огонь и опасные вещи» и апеллирует кязыку австралийских аборигенов дьирбал – к имеющейся там категории balan,включающей названные объекты, – речь идет именно о категориях познания, ане о том, что этот язык, например, находится на предшествующей стадииэволюции по отношению к английскому языку.Определениеязыковогоизменения.Рассмотревпоследовательноразличные аспекты вопросов, касающихся языковых изменений, и предложивнекоторую точку зрения по каждому из них, мы сформулируем определениеязыкового изменения – по возможности, более частным образом, чемклассическое («процесс нарушения тождества единицы самой себе и результаттакого нарушения» [Кубрякова 1970: 81]).Языковое изменение – это получение языковой единицы, отсутствующейв узусе, в процессе вырабатывания индивидом нового для него знания. Этор еа л из а ц ия с м ыс л ов ог о п от ен ц и а ла д а н н ог о яз ы ка, по н и м а ем а я41к а к в ер оят н ост н ы й пр оц ес с ф ор м ул и р ов а н и я т ог о ил и и н ог о т ипаз н а н ия .При всей притягательной методологической простоте примененияфакторной модели языкового изменения (и при всей неоспоримости реальногодействия этих факторов), нельзя не признать, что они покрывают лишь малуючасть «языкового дрейфа» ― в основном связанную с фонетическим иморфологическим уровнями и почти совершенно не проливают свет на областьсемасиологических явлений (формирование языковых значений), о которыхМ.М.
Покровский писал как о «чрезвычайно сложных» и «прихотливых»явлениях «в жизни каждого языка» [Покровский, 1959: 67, 73].У. Чейф призывает лингвистов не останавливаться на «твердой почвефизических наблюдений, где разногласия устраняются на объективной основе»[Чейф 2015: 67]. Он констатирует: «Мало кто настолько безрассуден, чтоотваживается на путь в царство мыслей, где воздух разрежен, а туман густ, чтокружится голова и можно безнадежно запутаться» [там же: 68] и – однако же –призывает именно к «осуществлению нескольких вылазок в этом направлении»[там же].
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
