Диссертация (1098177), страница 50
Текст из файла (страница 50)
Фрико. Для этого исследователя автобиография Руссо – это прежде всего защита, оправдание,при этом автор хочет заставить понять себя, согласиться с собой. Такая установка и объясняет то, что автобиография у Руссо, словами критика, «имеетформу показательной выставки»; имея целью убеждать, автор «сохраняет 615Eigeldinger M. Jean-Jaques Pousseau.
Univers mythique et cohérence. Neuchâtel, 1978. Р. 233.616Lesercle J.-L. Rousseau et l`art du roman. P., 1969. Р. 370. Однако Ж.-Л. Лесеркль указывает натрудность схватывания единства «я»: «Он (Руссо – С.Л.) чувствует единство своего «я», но длянего невозможно удержать это единство в силу его субъективного метода» (Ibid., p. 374).617Ricot R. Rousseau en representation // Analyses et réflexions sur Rousseau “Les Confession”.L`écriture de soi.
P., 1996. Р. 26.174 господство над порядком своих доводов и находит способ поиска причин,приводящих к изобретению истинной психологии в письме»618.Вопрос о совпадении автора (в данном случае Руссо) с «я» автобиографического текста в современных литературоведческих трудах решается с помощью понятия письма, которое покрывает проблему дискурсивных и повествовательных практик. М.
Айгельдингер утверждает, что Руссо был убеждён в силе воздействия письма, в его установке на длительность, возможности раскрывать истину и совпадать с содержанием мысли. По мнению исследователя, для Руссо письмо – это «инструмент, благодаря которому онснимает противоречие между чувством и мыслью»619. Задача, которую ставитперед собой Руссо – сделать письмо, средство посредничающее и культурное,средством воспроизведения живости чувств, продолжением движения эмоций, выражением энергии страсти.
Среди исследований, в которых затрагивается вопрос о природе и функциях письма у Руссо, заслуживает упоминания работа Ф. Баргийе «Руссо или страстная иллюзия. "Прогулки одинокогомечтателя"». В частности, в письме он видит фиксацию обретённого авторомединства с самим собой с целью лучше им наслаждаться в одиночестве. Косвенно полемизируя с Ж.Деррида, Ф. Баргийе утверждает, что письмо, «уподобленное аппарату регистрации, не означает для Руссо деформирующегоэкрана, но верный инструмент» для передачи внутреннего состояния, доказательством чему можно считать установку писателя следовать «свободной игре» мечтаний, чтобы лучше изучить их сущность, нежелание приводить их всистему, предписывать искусственный порядок 620 .
Среди концептуальноважных работ, посвящённых Руссо, важное место занимает книга А. Висса«Жан-Жак Руссо. Звучание письма», также полемичная по отношению кутверждениям Ж. Деррида. Заметим, что слово «accent», отмеченное в названии книги курсивом, имеет несколько значений, большинство из которых иподразумевается автором: «произношение», «акцент», «ударение», «интонация», «звучание», «манера, характерная особенность стиля». Если Ж. Деррида на примере творчества Руссо разделяет «речь» и «письмо», тем самымлишая письмо экзистенциальной опоры, то А.Висс эти явления сближает, показывая насколько письмо Руссо органично связано со звучащей речью, видяв этом теоретически и мировоззренчески обоснованную позицию писателя,определяющую стилевое своеобразие его произведений.
По мнению критика,Руссо утверждает в письме «звучание», утверждая свою личностную правду, 618Fricaud S. “Les Confession” et les autres œuvres autobiographiques de Rousseau // Analyses etréflexions sur Rousseau “Les Confession”. L`écriture de soi. P., 1996. Р. 117, 118.619Eigeldinger M. Jean-Jaques Pousseau. Univers mythique et cohérence. Neuchâtel, 1978. Р.
29.620Barguillet F. Rousseau ou l`illusion passionnée. Les rêveries du promeneur solitaire. P., 1991. РР.174, 177.175 доказывая аутентичность сообщения, язык таким образом укореняется в жизни, заявляя о своей истинности621. А.Висс доказывает, что Руссо «не прибегает к письму, чтобы прятаться, но чтобы раскрывать себя», при этом он не теряет надежду выразить себя в письме с ясностью, а значит, сохранить в написанном характер звучащего слова622. При этом стиль перестаёт быть декоративным элементом, становится сутью высказывания, поскольку в нём запечатлевается особенность речи автора, а значит, его характера. Для нас особенно важно утверждение А.
Висса, что поэтика последних сочинений Руссовыстраивается согласно осознания «я», найденного в языке, письмо приобретает трансцендентную функцию: «…начиная с "Письма Кристофу Бомону",письмо Руссо стало движением, которое не нуждается ни в чём, кроме самогосебя»623. Согласимся, что в последних сочинениях Руссо само письмо удостоверяет подлинность Жан-Жака, устанавливается единство «говорить и жить»,«языка и мысли». В этом состоит величайшее достижение Руссо.«…Настоящая связь, которая устанавливается между творчеством и жизньюесть факт самого языка; это в возможности рассказать о себе открывая правду, заключены сила и обоснование философской системы Руссо, вместе сэтим – это в аутентичности философского дискурса Руссо удостоверяетсяправда, которая составляет человека»624.Итак, началом личного письма, каким оно сложилось в романтизме, является творчество Руссо, преодолевающего притяжение просветительскогорационализма и прагматизма, писателя, чья мысль и судьба стали нагляднымвоплощением напряжённейшей борьбы противоречий.
С одной стороны, сознание Руссо отличается глубокой историчностью, которая проявляется впризнании своей принадлежность к определённому политическому времени,в острой потребности в понимающей и сочувствующей аудитории (слушателей или читателей). С другой стороны, Руссо всегда пытался выйти за границы своего времени, совершив бегство за пределы общества, вернувшись ввечно неизменное безвинное состояние естественного человека, отвергнувшего пагубные искушения цивилизации. Только десять последних лет Руссобыли посвящены литературному творчеству.
Он пытался отрицать («Исповедь», «Мечтания») эти годы, считая их изменой своему настоящему предназначению, искажением своей истинной сути. Губительным искусом, уводящим от подлинного «я», представлялось Руссо письмо. Письмо как публичное высказывание становится добровольным самоотчуждением автора, неиз 621Wyss A. Jean-Jacques Rousseau. L`accent de l`écriture. Neuchâtel, 1988. Р. 52.622Ibid., p.
58.623Ibid., p. 266.624Ibid., p. 267.176 бежным самозакланием: в жертву приносится самое дорогое, глубоко личное,образ «я» ставится в зависимость от мнения читающей публики, в чьей благосклонности Руссо никогда не был уверен. Предлагая свою «Исповедь»,Руссо отдавал себя на растерзание чужому слову, всегда поверхностному,подозревающему, обвиняющему.
Казалось бы, правдивым, животрепещущим, неотчуждаемым, от начала до конца принадлежащим говорящему может быть только звучащее слово, непосредственно обращённое к присутствующему слушателю и напрямую устанавливающее эмоциональный контакт, сама мелодия, тон, ритм речи передают неподдельно искреннее чувство«я». Получается, что звучащее слово принадлежит человеку в его здесьналичном, о себе свидетельствующем бытии, тогда как письмо есть отчуждённый, искусственно сконструированный образ «я», не принадлежащий автору, но зависимый от социума (на это обращали внимание в своих работах иБарт, и Деррида, и Фуко). Но тогда возникает вопрос: почему Руссо, видявсю пагубность письма, ставившего его в зависимость от общественногомнения и, казалось бы, отчуждающего образ его «я» от него самого, до концажизни не переставал нуждаться в письме, упорно, настойчиво, почти маниакально писал о себе? Нельзя пройти мимо той очевидности, что в конечномитоге Руссо удалось сделать из письма свидетельство о неотчуждаемой экзистенциальной правде своего «я».
Руссо удалось сделать письмо выражениемглубоко личной истины, средоточием смысла жизни в её провиденциальнойсути.Таким поворотом стали «Прогулки одинокого мечтателя». Это утаённоеписьмо, скрытое от посторонних глаз, это слово, сказанное про себя, но неутратившее эстетической гармонии литературного шедевра. «Мечтания»Руссо пишет исключительно для себя, не обращая их ни к кому, даже к потомкам. Он нуждается в письме как в личном спасении, в «Мечтаниях» Руссобольше не утрачивает себя, но возвращает, он уверен в абсолютном обладании созданным им образом.
Руссо говорит на пороге вечности и говорит отом откровении, которое было явлено ему перед смертью и позволило, наконец, обрести внутреннее равновесие. Нужно помнить, что «Мечтания» – этоне одинокое признание перед небытием и пустотой. «Мечтания» Руссо естьяркое доказательство того, что личное письмо не может рождаться в абсолютном одиночестве пишущего. Вся романтическая культура доказывает то,что вопрошание о «я» о последних смыслах личного существования всегдаподразумевает диалог (пусть и не всегда явно выраженный). Любая постановка вопроса о «я», обладающего уникальной, неповторимой духовнойсущностью, всегда требует (пусть и незримого) присутствия «другого», поотношению к которому «я» себя выделяет как иное (если переводить на язык177 лингвистики, «я» требует «ты»).
«Я» как субъект утверждает себя только вактивном полагании, действии. «Я» невозможно как существующее в себе идля себя, оно должно вступать в какие-либо отношения с окружающим. Другой вопрос в следующем: где та мера, относительно которой «я» себя определяет. Может ли «я» судить о себе по мерке другого «я», внеположного емусуществования? Нет. Человеческое «ты» всегда остаётся внеположным поотношению к «я», остаётся объектом (объектом оценки, суждения, взгляда).Романтизм с выдвижением тотальности, абсолютности личностного «я» признаёт (это присутствует уже в «Мечтания» Руссо), что для такого беспредельного, всеобъемлющего «я» нужна иная мера, Я нуждается в Другом,Том, Кто будет Превосходящим (или по крайней мере равнозначным, равновеликим) собеседником.
Таким со-беседником, со-причастным «я» и одновременно Иным, может быть только Бог. Уже Руссо доказал, что личноеписьмо как последняя, конечная, предельная правда, высказанная «я» о самом себе, может быть сказана только в открытости Богу.
«Я» (не «я» каквременное, преходящее, конечное, а «я» как причастное вечности и бесконечности) может свидетельствовать о себе только перед Богом.Теперь можно вернуться к проблеме противопоставления слова и письма как противопоставления внутреннего и внешнего, сущности и формы (чтобудет актуализовано филологической мыслью ХХ века). В позднем творчестве Руссо продемонстрировано упразднение антиномичности этих явлений,он раз и навсегда снял противоречие между ними. Схожую мысль высказывает и М.
Фуко в «Предисловии» к изданию «Диалогов» Руссо. По мнениюфилософа, у Руссо слово и письмо не только спорят друг с другом, но самымтесным образом переплетаются, усиливая друг друга. Эта борьба между словом и письмом ведёт к их взаимному оправданию. Письмо становится предельно откровенным признанием перед взглядом Бога625. М. Фуко указываети на опасность: зафиксированный в письме дискурс отчуждается от автора. Идалее в статье М. Фуко показывает, какие препятствия, существующие прежде всего в сознании писателя, Руссо приходится преодолеть, чтобы присвоить себе письменный дискурс, доказать своё право им владеть, в противномслучае он начинает угрожать говорящему (используя образное выражение М.Фуко, перевёрнутое, изменившее смысл слово начинает душить автора).
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
