Диссертация (792892), страница 42
Текст из файла (страница 42)
Он обнаруживал в народе рабскоеначало. А у рабов можно все отнимать — последние рубли, скопленные затяжелые трудодни, хлеб, которым предполагалось кормить семью и детей,физические силы. И этот народ все отдает почти безропотно, поддаваясьсначала на уверения в том, что надо потерпеть, пока война кончится, потом,когда она уже кончилась, надо потерпеть, чтобы восстановить страну. Вспектакле не шло речи о народном героизме? Скорее о вековой униженности,отсутствии достоинства, боязни сопротивляться.
Хотя, как сопротивляться,если за малейший проступок — десять лет без права переписки?Додина интересовал анализ российской, затем советской истории.Поэтому он обращался к вскрытию основных корневых проблем запуганного,измученного народа. Деревня была Сталиным принесена в жертву городу.Город рос и крепчал на костях деревни. Эта жестокая политика по отношениюк самым основам российского народа, как показывал спектакль, былаполитикой варварской, безжалостной, неуважительной по отношению кчеловеку. Человек — щепка, ею можно растопить огонь в печи.209Спектакль, который показывал картины беспросветной деревенскойжизни после войны, как будто всматриваясь в лица деревенских баб имужиков, спрашивал — откуда эта жестокость власти и государства в серединеХХ столетия после грандиозного подъема классической русской культуры,после Толстого и Достоевского?Это был настоящий театр переживания, но не спокойно достоверный ипростодушно бытовой, а обуреваемый страстями, сильными чувствами.Татьяна Шестаковой настолько вживалась в роль Анфисы, настолькоглубоко и полно погружалась в предлагаемые обстоятельства, что ее играпокоряла органикой, естественностью, человечностью.Додин призывал играть себя.
Это было традиционное «я в предлагаемыхобстоятельствах», но в послевоенном театре делавшее акцент не нахарактерности, а на личностном актерском начале, на самораскрытии. От чегообразы спектакля и приобретали такую силу.В раннем спектакле «Дом» у Татьяны Шестаковой — была тожепревосходная роль. Роль молодой деревенской бабы, у которой ушел муж,умер сын, а потом возник неожиданный короткий роман с постояльцем, окотором она сама говорила, что и не знала, как это могло случиться. Врезультате всего этого у нее остались двое близнецов и одиночество.
БратМихаил, а особенно его жена, осуждали ее, считали беспутной.Потом появился ее пропавший муженек (И. Иванов). Спившийся,непутевый человек. И стало понятно, что женского счастья у нее никогда небыло.Брат Михаил — Н. Лаврова сильная личность. Он привык во всемчувствовать себя правым.
Живет по совести, растит дочерей, мечтает о сыне.Единственное, что его в жизни подвело — это его сестра с ее мальчишками безотца.Приезддвухмладшихбратьев-близнецов показалгероиню Т.Шестаковой еще с одной стороны. «Мы не судьи тебе, а братья», — сказалиони. Стало быть, не осуждают они сестру. Она впервые расслабилась, на лице210появилась улыбка, и все лицо будто бы разгладилось. Маленькая, быстрая,очень нежная и женственная она такой и останется в памяти после своейгибели.В финале спектакля раскрывался основной смысл.
После того какпосадили нового председателя, Михаил Пряслин написал письмо в органы спросьбой разобраться в этом деле, не обвинять напрасно честного человека,коммуниста. И обратился к своим односельчанам с просьбой поставитьподписи под этим письмом. Все отказались. Потому что боялись. Потому чтобыло такое время, когда «за коллективку» могли даже расстрелять. Неотказалась только сестра Михаила Пряслина, Лизавета, молодая женщина, вкоторой была гражданская смелость.
И она произнесла фразу о совести,которая и обозначила нравственный итог этого спектакля.Лев Додин ставил «Братьев и сестер» о том, что в народе-рабе, в народеугнетенном властью должно проснуться гражданское чувство, которое вернетнароду достоинство.Спектакль «Жизнь и судьба» В. Гроссмана был поставлен уже 1990-егоды. После падения социализма Льва Додина продолжали волноватьисторические судьбы страны. Снова в центре внимания — тоталитаризм.Режиссер, анализируя природу советского тоталитарного строя, сближал его снемецким фашизмом. И конечная мысль напрашивалась сама собой: обесистемы,уничтожавшиечеловека,организованныекультомвождя,агрессивные по своей сути и безжалостные системы нового социальнополитического феномена ХХ столетия, фашизма.
Это был приговор советскойистории, окончательный отказ от ее мифологии и самооправдания, от ееложных идеалов, от сложно организованной машины подавления личности,которая работает и в самом низу, и в самом верху и включает идомоуправление и кабинет в Кремле.Середину сцены разделяет волейбольная сетка. Тут же в единомпространстве и времени разворачиваются и эпизоды жизни в квартире физикаШтрума и военный штаб накануне Сталинградской битвы, и лагерь советских211зэков, и немецкий концлагерь. Это объединенное время-пространство — образнеразделенного мира, мира, в котором и советский лагерь и немецкийабсолютно подобны и зеркально отражают друг друга. Мира, в котором подразными политическими марками и ярлыками страдает одна и та жеобнаженная человеческая сущность.
Поэтому оркестр обнаженных узников вфинале спектакля, исполняющих на духовых инструментах знаменитуюсеренаду Шуберта «Песнь моя летит с мольбою», — ее до этого исполнялисоветские зэки, — как бы подытоживает разговор о человеческой трагедии вусловиях фашистского строя России и Германии.Обнаженные люди — это тоже метафора. Метафора человеческойнезащищенности, уязвимости, хрупкости. Человека очень легко уничтожить,лишить жизни, свободы. Об этом и рассказывал спектакль.Это опять был разговор о свободе, которой нет у человека.
Эта тема —одна из постоянных для режиссера. Лев Додин как представитель поколения,лишенного идеализма своих старших коллег, хорошо понимает, в какихусловиях существует и мир его детства и юности, и мир художническойзрелости. В «Жизни и судьбе» режиссер поднимает разговор о Холокосте,ставит запрещенный в советское время роман Василия Гроссмана, какразговор о судьбе нации.Основная мысль спектакля — о том, как фашистская советская системаломает личность талантливого физика, чьи разработки нужны СоветскомуСоюзу не в одних научных, а прежде всего в политических целях.
Штрум былобласкан Сталиным, возвращен к работе, которой его было уже лишилиумевшие бдить сатрапы системы. Но за полученные блага, за коньяк израспределителя НКВД, за то, что он получил свободу, он должен былрасплатиться.И вот долгий эпизод, построенный режиссером, который заканчиваетсятем, что Штрум ставит свою подпись под письмом, являющимся, по сути,политическим приговором. Он ставит подпись, потому что другого выхода унего нет.
Он, должно быть, перебирал в уме обстоятельства своей жизни.212Жена, дочь, работа…важные открытия, которые он сделал и еще сможетсделать. Он думал и соотносил. Нет, у него нет другого выхода. Он ставилподпись. Он компрометировал свое имя, вычеркивал его из спискапорядочныхлюдей.Онстановилсяжертвойсистемы,жестокой,бесчеловечной системы фашистского государства.Предательство — это всегда серьезный проступок, преступление противнравственности.
Додин и осуждает, и не осуждает своего героя. Он изображаетего именно как жертву. Такую же жертву, как и те политические заключенныев советском и немецком концлагерях, которые маршируют под музыкуШуберта. Жертвы в этом спектакле уравнены уже одним тем обстоятельством,что все они лишены свободы волеизъявления. Сопротивляться фашизму оченьтрудно. Нужно особое мужество. Но у тех, кто посажен в железную клетку,мужества уже нет.Весь спектакль идет как будто в сопровождении одной пронзительноймелодии.
Это те письма, которые читает вслух мать Штрума (Т. Шестакова),живущая далеко от него, в одном из российских городов, и загнанная немцами,оккупировавшими этот город, в еврейское гетто. Немцы собираются всехевреев уничтожить. Поэтому письма матери — это ее последние письма,написанные перед смертью. В них боль, но нет отчаяния. Мать произноситслова любви, обращенные к сыну, она хочет, чтобы после ее смерти эта еелюбовь осталась с ним, укрепляла его в тяжелые минуты, питала его чувстваи волю. Она не знает ни об успехах сына в науке, ни о его трагическомположении. Так же как и он не знает о ее трагической участи.
Голос матери,высокий, исполненный переживаний, идущих из самой глубины ее существа,эмоционально поднимает спектакль. В этом голосе слышится не только боль,но и человеческое достоинство, то достоинство, с которым ничего не можетподелать система насилия.Лев Додин — режиссер из той культурной реальности, где вопросысмысла жизни очень существенны.
Театр Льва Додина, так же как театрлюбого из режиссеров его поколения — исходит из традиционной213гуманистической традиции модернизма, в которой проблемы смысла чего быто ни было (человеческой жизни, мироздания и пр.) значимы и закономерны.Серьезное место в репертуаре театра Льва Додина занимает Чехов.Продолжая чеховские постановки, Додин обратился к чеховским «Тремсестрам». Додин поднял своих героев над историей, над конкретностьювремени, эпохи.
Он показал экзистенциальную драму, которая заключается втом, что человек мучительно пытается узнать смысл своего существования,найти ответ на вопрос о том, почему он страдает, но не находит. Его вопросыостаются без ответа. А фраза Чебутыкина (А. Завьялов) о том, что, может быть,нам только кажется, что мы существуем, повторяется в спектакле дважды извучит обобщенно. Эту фразу можно отнести ко всем героям. Потому что ихсуществование лишено какой-либо опоры, почвы. Словно они парят в темномпространстве холодного космоса.От акта к акту нарастает трагедия, уходят надежды, рушатся иллюзии.Но кто виноват в этой трагедии? В этом спектакле виноватых нет. Это ни вкоем случае не Наташа с ее расчетливостью и практицизмом. Это ненаступление пошлости на жизнь одухотворенных сестер, как считали в 1960-е— 1970-е годы. Эта трагедия как выражение состояния мира, мира в большомизмерении, значительно превосходящем масштаб какого-то отдельногогосударства.
Это трагедия человеческого существования как такового,человеческой экзистенции, некая изначальная данность, сокрытая в самомистоке бытия. Тут нет Бога и нет высшего оправдания человеческомусуществованию. Как нет первопричины, — с чего все началось? Поэтому небудет и финального ответа — чем все кончится?На сцене — стена деревянного двухэтажного дома с прорезаннымиокнам (художник А.
Боровский). Сквозь эти окна в первом акте виден стол снакрытой белой скатертью, — это именины Ирины и кажется, что в жизни трехсестер все еще может состояться. Хотя отдельные реплики, странные звуки,внезапные паузы создают какой-то тревожный фон.214Потом стена дома приближается к зрителю. Теперь в доме темные окна,за ними — пустота.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
