Диссертация (1144926), страница 10
Текст из файла (страница 10)
Это1Там же. С. 161.2Там же.3Хайдеггер М. Искусство и пространство. С. 313.4Хоружий С. C. Бибихин, Хайдеггер, Палама в проблеме энергий // Stasis. 2015. Т. 3. № 1.С. 82-109.5Хайдеггер М. Исток художественного творения. С. 161, 163.43обстоятельство подчеркивает в своем анализе «Истока», включенном в его окончательную редакцию 1956 г., Г. Г. Гадамер: «полная несокрытость сущего, полное опредмечивание всего […] означали бы, что самостоянье сущего прервалось,– все выровнено, все обратилось в свою поверхность. […] Однако, вопреки этому,каждое художественное творение учит нас тому, что есть нечто, оказывающеенесокрушимое сопротивление такой воле к овладению всем […] Так что сокрытость и замкнутость художественного творения – это залог и подтверждение универсального тезиса философии Хайдеггера: сущее, выглядывая воткрытостьприсутствующего, в то же время утаивает само себя»1.
Таким образом, «истинанесокрытость» как подлинный исток существует в динамичном режиме: «Ибо истина как несокрытость всегда есть такое противостояние раскрытия и сокрытия.Одно не мыслимо без другого»2. Это наблюдение Г. Г. Гадамера поддерживает иХ. У. Гумбрехт, также подмечая, что Хайдеггер представляет художественноепроизведение как «привилегированное место для совершения истины, то есть дляраскрытия (и удаления) Бытия»3. Собственно, это приближение/удаление и формирует основу для усложнения понимания подлинности, для размышления о еетрансформациях в современной культуре.Когда творение вновь встречается с нами как творение? В исключительныхслучаях, и прежде всего, в критическом, кризисном состоянии культуры, когдаугроза ее гибели («поворот») возобновляет смысл и предназначение уникальныхпроизведений.
В этом убеждает краткий очерк «О “Сикстинской Мадонне”»(1955), который был написан Хайдеггером примерно в то же время, в котороепроисходила работа над окончательной редакцией «Истока» (1956). Неслучайнозамечание, с которого начинается текст о картине: «Вокруг этого образа собираются все нерешенные еще вопросы об искусстве и художественном творении»4.Статья написана после возвращения «Сикстинской Мадонны» в Германию в со1Гадамер Г.
Г. Введение к «Истоку художественного творения». С. 254.2Там же. С. 253.3Гумбрехт Х. У. Производство присутствия: чего не может передать значение. М.:Новое литературное обозрение, 2006. С. 79.4Хайдеггер М. О «Сикстинской Мадонне» // Хайдеггер М. Исток художественного творения. С.419.44ставе Дрезденской галереи, перемещенной в Москву в 1945 г. (См. Приложение№ 2). Исторические события сделали картину Рафаэля заложником войны, а затем важным явлением в послевоенной советской и немецкой культуре: трагический опыт «возобновил» восприятие «Сикстины» именно как уникального произведения религиозного искусства1, свидетельством чему является отклик на судьбукартины и со стороны Мартина Хайдеггера, и в отечественной культуре, у Василия Гроссмана и Варлама Шаламова.По-своему раскрывает и мифологизирует связь Мадонны Рафаэля и ее истории в ХХ в. В.
С. Гроссман. Он мучительно усомнился в подлинности – не художественных аспектов, а самого глубинного смысла картины, олицетворяющейобраз жертвенной материнской любви2. Осмысление зрительского опыта привелок актуализации наиболее болезненных воспоминаний, связанных с концом войны,когда писатель, как военный корреспондент, посещал концлагеря на освобожденной от фашистов территории Европы: « […] Это она шла своими легкими босыминожками по колеблющейся треблинской земле от места разгрузки эшелона к газовой камере.
Я узнал ее по выражению лица и глаз […]»3. Более сдержанна, но неменее глубока реакция на картину В. Т. Шаламова, в то время лишь только недавно вернувшегося из сталинских лагерей. Для него Сикстинская Мадонна сталаобразом матери, «исполняющей свой долг – жить и страдать, жить и отдать жизньсвоего сына» 4 . Комментируя «переживаниясурового лагерника Шаламова»5 ,С. С. Аверинцев задавал себе резонный вопрос: «Шаламов перед Сикстинской1Токарев Д. В.
Дескриптивный и нарративный аспекты экфрасиса // «Невыразимое выразимо»:экфрасис и проблемы репрезентации визуального в художественном тексте. М.: Новое литературное обозрение, 2013. С. 84-91.2Гроссман В.С. Сикстинская мадонна // В.С. Гроссман. Несколько печальных дней. М.: Современник, 1989.
C. 397.3Там же. С. 398.4Шаламов В.Т. Переписка с Н.А. Кастальской. URL: http://shalamov.ru/library/24/5.html (датаобращения: 25.05.2015).5Аверинцев C.С. «Две встречи» о. Сергия Булгакова в историко-культурном контексте //С.Н. Булгаков: религиозно-философский путь. М.: Русский путь, 2003. URL: http://www.rpnet.ru/book/articles/materialy/bulgakov/averincev.php.45Мадонной – не ответ ли на вопрос Адорно о ситуации поэзии “после Освенцима”?»1Как известно, вопрос этот с внутренним вызовом и упреком был обращенАдорно к философии и к человеческой позиции Хайдеггера.
Можно сказать, чтохайдеггеровский анализ «Сикстины» дает косвенный ответ на этот упрек. Показательно, что философ определяет свое восприятие картины Рафаэля как «спекулятивное», подразумевая под этим «нечувственное» умозрительное созерцание произведения и обусловленное им размышление2. В его истолковании «Сикстина»сближается, но не приравнивается к «образу-окну», противопоставленному новоевропейской станковой картине. В этом истолковании «образа окна» Хайдеггероказывается достаточно близким к византийскому пониманию иконы3, особенно вее истолковании в религиозной философии ХХ в.: « Как светлое, проливающеесвет видение, открывается икона.
И, как бы она ни была положена или поставлена, не можешь сказать об этом видении иначе, чем словом высится. Оно сознаетсяпревышающим все его окружающее, пребывающее в ином, своем пространстве ив вечности. Перед ним утихает горение страстей и суета мира, оно сознается превыше-мирным, качественно превосходящим мир, из своей области действующимтут, среди нас»4. В этом размышлении П.
А. Флоренского особенно близкимиидеям Хайдеггера оказываются мысль об иконе как о том, что «высится», чемусозвучно хайдеггеровское «восставление», и представление о «своей области»,также находящее поддержку в хайдеггеровском понимании просвета, в которомраскрывается истина как несокрытость.Продолжая поиск аналогий в истории отечественной культуры, следует отметить глубокое проникновение в национальную жизнь и менталитет византийскогоистолкования образа, которое делает невозможным заслонение этого божествен1Аверинцев С.С. «Цветики милые братца Франциска»: итальянский католицизм – русскимиглазами //Православная община. 1997.
№ 38. С. 97-105. URL:http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Literat/aver/cvet_mil.php.2Хайдеггер М. О «Сикстинской Мадонне» // Исток художественного творения. С. 420. 3Успенский Л. Богословие иконы православной церкви. М.: Дар, 2008. 396 с.; Флоренский П.А. Иконостас: Избранные труды по искусству.
СПб.: Мифрил, Русская книга. 1993. С. 36-46. 4Флоренский П. А. Иконостас. С. 52-53.46ного «окна» каким-либо другим образцом. В этой связи показателен опыт художника В. Г. Перова, зафиксированный им самим в рассказе «На натуре. Фанни под№ 30»1, посвященном событиям, происходившим в конце 1850-х – первой половине 1860-х гг. Художник сохранил нам историю модели, приглашенной из доматерпимости позировать для выполнения одного художественного заказа (работамоделью считалась предосудительной для женщины в данную эпоху). Модельестественно чувствовала себя в мастерской художника, была довольна, что «с нейобходились не как с погибшим созданием, но как с девушкой, имеющей право науважение»2. Однако, когда она узнала, что с нее, «с женщины, которой нет спасенья»3, пишут образ Богоматери, то испытала глубокое потрясение и резко отказалась продолжать позирование. В последующем тело этой молодой женщины, погибшей от чахотки, было изображено Перовым в картине «Утопленница» (1867,ГТГ).
Примечательная история первой русской модели, рассказанная В. Г. Перовым, представляет собой уникальный случай отказа от позирования, которое ставило модель «в свету» божественного образа.В глазах Хайдеггера «Сикстина» остается абсолютно уникальным, «единственным в своем роде живописным образованием»: «Мария несет на своих рукахмладенца Иисуса так, что сама же она приносится – про-изводится им в свое пребывание — всякий раз ее выход в наглядность производит то сокровенно таящееся, что присуще ее истоку»4. В умозрительном опыте философа «Сикстина» восстанавливает и воссоздает пространство своего сакрального бытия как место литургического приношения: «Образ – это явление-свечение того временипространства, которое есть то место, где осуществляется таинство преосуществления»5. И это «место» «раскрывается», «распахивается» во внутреннем представлении, в духовном умозрении, вне церковных или музейных стен. В этомсмысле «Сикстинская Мадонна» – произведение, обладающее абсолютной под1Перов В.
Г. На натуре. Фанни под № 30 // Перов В. Г. Рассказы художника. М.: Изд. АХСССР, 1960. С. 19-32.2Там же. С. 30.3Там же.4Хайдеггер М. Исток художественного творения. С. 421.5Там же.47линностью, которое представляет художественное претворение истины в «распахнутом» им просвете бытия.Возможно, близкий опыт личного восприятия «Сикстинской Мадонны»объясняет настойчивое желание Ф. М.
Достоевского владеть качественной и соответствующей его воспоминанию о картине фотографической репродукцией1,изображающей ее фрагмент – Марию с младенцем. Такая репродукция была доставлена при посредничестве Вл. Соловьева и размещена в рабочем кабинете писателя2. Выполненная в 1881 г. фотография В. Таубе фиксирует этот интерьер какименно то место, которое стало последним в жизни Достоевского (См. Приложение №. 1).Очевидная психосоматическая насыщенность художественного образа позволяет сформировать новое представление о «месте», связанном с художественным произведением, которое трактуется не столько как реальное пространствоего возникновения и исторического бытования, сколько как «просвет» раскрытиянепотаенной истины бытия, через приобщение к которому происходит преображение духовного мира и мира культуры: «само творение в своем бытии творением есть творение восставляющее и воздвигающее […] творение […] удерживаетэтот мир во владычественной правоте пребывания.