Диссертация (1149034), страница 21
Текст из файла (страница 21)
Такой субъект берет себя и свое понимание мира за точкуотсчета всего общества, в то время как свобода возможна при условиимножественности этих точек отсчета, то есть в сообществе субъектов без четкойидентификации – «Субъективность приватного может быть семьей чрезвычайнозаострена и умножена, она может стать настолько сильной, что ее вес даст себяпочувствовать и в публичном; но этот самый семейный мир все-таки никогда несможет заместить действительность, возникающую из совокупной суммыаспектов, какие предмет в своей идентичности предлагает некоему множествунаблюдателей»142.Отсюда следует вывод, что сконцентрированная на своем внутреннем миресубъективность может быть основой для массового, по сути, безличного 140 Там же, c.
52.141 Там же, c. 53. 142 Там же, c. 75. 104 общества, а на проекте индивидуальности может быть основано толькототалитарное общество: «каждый загнан теперь в свою субъективность как визолятор, и эта субъективность не становится менее субъективной, а полученныйв ней опыт – менее уникальным оттого, что кажется размноженным добесконечности. Общий мир исчезает, когда его уже видят только в одном аспекте;он вообще существует только в многообразии своих перспектив»143.Следовательно, идеал единого и сильного сообщества оказывается утопией,как и идеал единой репрезентации. По мнению Арендт, только сфера публичногоможет внести другую точку зрения, и именно этой сфере присущи величие изначимость: «но это расширение приватного, это очарование, каким целый народокружил свою повседневность, не создает публичного пространства, а наоборот,означает лишь, что открытая публичность почти полностью исчезла из жизнинарода, так что во всем правят прелесть и очарование, а не величие изначительность»144.Ставку на разобщенность в деле создания свободного общества делает иЖ.Лиотар.
Он, как и многие авторы, в своих рассуждениях опирается на «Критикуспособности суждения» Канта, и развивает свою теорию на основе категориивозвышенного. Но, в отличие от тех, кто придерживается концепта homoaestheticus, он не ищет нового способа единства для разобщенных индивидов, аконцептуализирует само это разобщение, как принцип существования любогосообщества. На основе возвышенного, по Лиотару, невозможно создать никакогоединства, или сообщества, оно, наоборот, буквально разрушает, сводит на нетгармонизирующую и объединяющую силу воображения. Если способностьсовместного переживания зиждется на формообразующем свойстве эстетическогочувства, то в возвышенном эта способность терпит крах: « ...(возвышенное – это)шок, который бросает вызов определяющей способности разума, способностисинтезировать многообразие его элементарной памяти.
Воображение, требуемое, 143 Там же, c. 76. 144 Там же, c. 69. 105 чтобы чувственно предъявить некоторый предмет, который представлял быАбсолют, не только в этом не преуспевает, оно «рушится в пропасть»145.Согласно Лиотару, любая попытка оформить, а затем и транслировать опыт,с неизбежностью ведет к ассимиляции невысказываемого, к его стиранию. Этомупринципу следует искусство «прекрасных форм», которое, в итоге, сводится ни кчему иному, как к демонстрации китча. Поэтому единственный способ, какимсовременное искусство может сохранить свою актуальность, заключается впопытке оставаться аффективным, а значит противоречивым и бессмысленным:«неспособность к формам кладет начало и внятно артикулирует конец искусства,не как искусства, а как прекрасной формы»146.
Лиотар считает, что невозможенникакой сговор между sensorium и sensible, и поэтому единственной формойаутентичности необходимо признать репрезентацию этой невозможности.Следовательно, роль искусства заключается не в том, чтобы репрезентировать, неискажая, а в том, чтобы репрезентировать свое собственное бессилие: «Оно(искусство) не говорит несказанного, оно говорит, что не может этого сказать»147.«Искусство искусственно» – вот приговор, который Лиотар выносит любойпопытке вернуть утерянный рай и концептуализировать «sensus communis».
Онидет дальше всех описанных ранее теорий homo aestheticus, признающих главнымсвойством человека эстетического внутренний разлад, несовпадение sensorium иsensible, которые, тем не менее, пытаются его гармонизировать. Лиотар же,напротив, настаивает на принципиальной неразрешимости этого противоречия, иболее того, видит в ней общую черту всех проявлений homo aestheticus. Этообъединяет его с Х.Арендт, которая, хоть и под эгидой величия человека, но всетаки признает невозможность полного единства и гармоничного согласиясообщества. Более того, она с помощью анализа политики приходит к тем жевыводам, что и Лиотар с помощью анализа эстетики: будто бы только нанесовпадении взглядов возможно построить сообщество, или произведениеискусства.
Таким образом, если для Лиотара формой не-единства предстает 145 Лиотар Ж-Ф. Хайдеггер и «евреи». СПб.: 2001. С. 56. 146 Там же, c.73. 147 Там же, c.74. 106 искусство, то для Арендт такой формой выступает сообщество. Поэтому было быправильнее переформулировать поставленный в первой главе вопрос, и искать неновую возможность для нетрансцендентального единства, а попытаться понять,может ли невозможность единства, то есть разлад, как принцип, стать общимполем для коммуникации.Эстетика в этом контексте появляется не случайно. Это происходит отнюдьне благодаря нерационалистичной способности искусства вскрыть «истинную»,«интимную» сущность человека, а скорее за счет того, что искусствопредставляетсобойэкспериментироватьнекуюинадформуне-единства,способамитемрепрезентациисамыминадпозволяяспособамиорганизации самого субъекта.Свою интерпретацию сущности разлада дает С.Жижек так же, как Лиотар,обращаясь к концепту возвышенного, но на основе скрещивания идей И.Канта иЖ.Лакана.
Жижек рассматривает возвышенное более в политическом, нежели вэстетическом контексте. Хотя правильнее было бы сказать, что сама тема разладастирает границы между эстетикой и политикой. Жижек утверждает, что в основесубъекта заложен фундаментальный антагонизм, который и определяет егоидентификацию.
Но возвышенное призвано скрыть это противоречие, илинехватку. Оно выступает как воплощение идеологии, исходящей из полаганияцелостности субъекта и отрицая «точку исключения». Если же мы вернемся ктому, что ранее назвали пустотой, то есть к нередуцируемому остаткусубъективности, то мы обнаружим, что она как раз и может являтьсярадикальным пределом субъективности, а значит, и его идентификацией. По сути,Жижек здесь опирается на теорию Лакана, показывая, что идентификация спустотой, или с «бессмысленным идиотизмом мира», есть аннулированиесубъективности, и только такой ценой субъект может добиться того, что онназывает свободой. Свобода как отказ от идентификации.С точки зрения Жижека, функция искусства в том и заключается, чтобы бытьнеадекватной репрезентацией, чтобы не договаривать, оставаться феноменом и непретендовать на причастность Идее, чтобы не присуждать себе онтологического 107 веса. Благодаря такому чисто формальному отказу от онтологического статуса,искусственная образность парадоксальным образом как раз и приобретает этотстатус.
Только будучи искусственным, неполным, произведение остается вернымсебе, а значит, репрезентирует негативность в такой мере, что само становитсяабсолютным: «с точки зрения Платона, главная опасность — это такое явление,которое претендует на то, чтобы быть только явлением и поэтому оказываетсяничем иным, как Идеей»148.С этой точки зрения категория возвышенного является «слабым местом»идеологии. Возвышенный объект оказывается невозможным объектом потому,что является краем репрезентации, претендуя на то, что его референтомвыступает сама Идея.
Вот как об этом рассуждает Жижек: «парадоксвозвышенного состоит в следующем: в принципе разрыв, отделяющийфеноменальные, эмпирические объекты опыта от вещи-в-себе, непреодолим — тоесть никакой эмпирический объект, никакая репрезентация, представление немогутадекватноизобразитьвещь(сверхчувственнуюидею).Однаковозвышенным является такой объект, при созерцании которого мы можемпостигнуть саму эту невозможность, эту перманентную неудачу репрезентации,представления вещи»149.Таким образом, «фальшивость» искусства как нельзя лучше соотносится сидеологичностью политики, и поэтому показывает разобщенность субъекта. Приэтом, подчеркивает Жижек, ни в коем случае нельзя считать аннулированиесубъективности ее нивелированием. Попытка снять непомерное значение, азначит и ответственность с субъекта означает лишь, что за ним признается лишьправо формально означивать объекты.
И это право оказывается решающим длястатуса субъективности. Субъект никогда не станет объектом (вещью) хотя быпотому, что своей функцией означивания и причастности символическому миру,он меняет вещи на онтологическом уровне: «… субъект — это имя «пустогожеста», который ничего не меняет на уровне действительного содержания (на 148 Жижек С.
Возвышенный объект идеологии. М.: 1998. С. 199.149 Там же, c. 199. 108 этом уровне все уже произошло), жеста, который, тем не менее, должен бытьприбавлен к «содержанию», чтобы оно стало действительным»150.Таким образом, в этой чисто формальной и, казалось бы, не имеющей креальности никакого отношения (по Жижеку, реальность — это уровеньсимволического)перестановкеместслагаемыхзаключаетсяединственноприемлемое для субъекта решение – сохранить свои границы, при этом оставаясьчастью сообщества.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
