Диссертация (1148830), страница 29
Текст из файла (страница 29)
В Орлове Достоевский признал человека с волей, как более он не признавалполной воли ни в одном из своих персонажей. Резонный вопрос об эстетизации воли: к чемуможет стремиться и чего может желать человек страшной силы воли, такой как Орлов? Ответодин: свободы. Это желание свободы (воли) отражено в самой фамилии Орлова, наводящей наБадью А. Философия и событие. Беседы с кратким введением в философию Алена Бадью/Перевод сфранцузского — Институт Общегуманитарных исследований, 2013. С.59.255Достоевский. Неточка Незванова // Ф.М. Достоевский.
Полн. собр. соч. в 30-ти томах. Т.2. —Ленинград, 1972.С. 149.256Достоевский Ф.М. Записки из мертвого дома. Т.4 С.46-47.254101тот же самый образ орла, который имел Пушкин в своем стихотворении «Узник». ПерсонажОрлова представляет собой эстетизацию воли, по Достоевскому. Эстетизация проявляется здесьв удивлении самого рассказчика (по сути дела, самого Достоевского) перед волей беглого каторжника. Птица орел присутствует и в дальнейшем повествовании: «Проживал у нас тоже некоторое время в остроге орел (карагуш), из породы степных небольших орлов…Заговорили, чтонадо вынести орла…- вместимо, птица вольная, суровая, не приучишь к острогу-то…- емузнать, черта в чемодане не строй. Ему волю подавай, заправскую волю-волюшку.
Орла сбросили с валу в степь…- Знамо дело, воля. Волю почуял. Слобода значит»257. Орел вызывает удивление и уважение каторжников (в противоположность живущей в остроге собаки) своей видимой гордостью. В нем каторжники видят свою желанную свободу, поэтому выпуская его изострога, то и дело говорят о воле, на которой теперь оказался раненый орел, словно унося с собой волю каторжников к свободе.Достоевский создавал своих героев, в которых пытался сосредоточить общие черты поколения, вывести образ человека своего времени и эпохи, одним из которых становится подпольный человек, раскрывающий собой тему личного бунта против мира: «Вы кричите (еслитолько еще удостоите меня вашим криком), что ведь тут никто с меня воли не снимает; что туттолько и хлопочут как-нибудь устроить, чтоб воля моя сама, своей собственной волей, совпадала с моими нормальными интересами, с законами природы и с арифметикой. Эх, господа, какаяуж тут своя воля будет, когда дело доходит до таблички и до арифметики, когда будет однотолько дважды два четыре в ходу? Дважды два и без моей воли четыре будет.
Такая ли своя воля бывает!»258. В лице подпольного человека Достоевский полемизирует с господствующими вЕвропе концепциями о свободе воле, прописывающими на табличке открытых науками законовее условия, главным из которых оказывается соблюдение нормальности интересов.В видении ситуации следует пойти дальше, к современности, отмечая, что подпольныйчеловек заочно полемизирует с компатибилизмом — направлением, совмещающим детерминизм и свободу воли: «Задача философа, совмещающего свободу и предопределение, — показать, что предопределение соответствующими факторами (качества Бога, законы природы ипрошлое мира, методические принципы вроде принципа достаточного основания) не вредит, авозможно, и необходимо для нашей свободы: такая позиция называется компатибилизмом»259.Подпольный человек до странности раскрывает новый взгляд на компатибилизм, предугадываяи предвосхищая его возможное превращение и отождествление предопределения с нормальностью интересов.
Нормальность интересов же в лоне англо-саксонской мысли может быть поняТам же, с.193, 194.Достоевский Ф.М. Записки из подполья // Ф.М. Достоевский. Полн. собр. соч. в 30-ти томах. Т.5. Ленинград, Издательство «Наука», 1973. С. 117.259Мишура А. Поле битвы — свобода воли. // Логос. Свобода воли есть. 2016. № 5. С. 19-58.257258102та как капитализм, так что необходимо поставить вопрос о будущем этого направления мысли,которое, возможно, в конце концов, придет к предопределению свободы воли необходимой зависимостью от нормальности человеческой жизни. Что в своей сути означает история и жизньподпольного человека, который держит и видит перед собой в своем подполье свои неудачи,свои прихоти, который определяет свою жизнь как свои же довлеющие обстоятельства? «Ведьчтоб начать действовать, нужно быть совершенно успокоенным предварительно, и чтоб сомнений уж никаких не оставалось.
Ну а как я, например, себя успокою? Где у меня первоначальныепричины, на которые я упрусь, где основания? Откуда я их возьму? Я упражняюсь в мышлении,а следственно, у меня всякая первоначальная причина тотчас же тащит за собой другую, ещепервоначальнее, и так далее в бесконечность. Такова именно сущность всякого сознания имышления»260.
Подпольный человек подходит к определению сущности сознания.В феномене подполья можно увидеть инверсию тождества бытия и мышления. Бытиеподпольного человека означает превращение в довлеющие обстоятельства себя самого, борьбупротив себя самого, рождающую злобу и личный протест против мира: «Свое собственное,вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия,раздраженная иногда хотя бы даже до сумасшествия, — вот это все и есть самая, пропущенная,самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой всесистемы и теории постоянно разлетаются к черту»261. В подпольном существовании он познаетсущность сознания.
Подпольный человек не договаривает до конца свою мысль о причинахмышления (может, лжет), в конце концов, он приходит к основанию своего бытия — жизни посвоей воле.Рассмотрим тему фантастического у Достоевского. В «Игроке» Достоевский пишет отимени главного героя Алексея Ивановича: «В последнее время, этак недели две, даже три, ячувствую себя нехорошо: больным, нервным, раздражительным, фантастическим и, в иныхслучаях, теряю совсем над собой волю»262. Если болезненность, нервность, раздражительностьи замыкающая их фантастичность становятся причинами утраты воли, то уместно задаться вопросом о состоянии самого Алексе Ивановича. Оно осознается самим Алексеем Ивановичемкак стояние вблизи катастрофы, катализатором которой оказывается страстная любовь к Полине — падчерице генерала.
Поистине трагическое состояние персонажа не ведет ни к очищению, ни к освобождению. Предоставленный самому себе в своих мыслях и действиях, все чащеон произносит слово катастрофа: «Я думаю, я лежал с полчаса навзничь, закинув за голову ру-Достоевский Ф.М.
Записки из подполья. С. 108.Там же, с. 113.262Достоевский Ф.М. Игрок. Т.5. С.236.260261103ки. Катастрофа уже разразилась, было о чем подумать»263. Но именно в этом предчувствии катастрофы и постоянной беготне по улицам Рулетенбурга главный герой встречается со своимифантастическими прозрениями (после того, как Полина пришла в его номер): «Да, иногда самаядикая мысль, самая с виду невозможная мысль, до того сильно укрепляется в голове, что еепринимаешь наконец за что-то осуществимое… Мало того: если идея соединяется с сильным,страстным желанием, то, пожалуй, иной раз примешь ее наконец за нечто фатальное, необходимо, предназначенное, за нечто такое, что уже не может не быть и не случиться! Может быть,тут есть еще что-нибудь, какая-нибудь комбинация предчувствий, какое-нибудь необыкновенное усилие воли, самоотравление собственной фантазией или еще что-нибудь — не знаю»264.Сам герой не различает в своем кураже (удаче большого выигрыша на рулетке), усилиели воли (необыкновенное) это.
Если Герберт Спенсер рассматривал волю как особенное чувство, как трансформированный инстинкт, то Достоевский сближает здесь усилие воли скорее синтуицией, предчувствием, близким к озарению, пусть и в предкатастрофическом состояниигероя, которое делает эту же интуицию фатальной, соединенной со страстью любовного желания. Эта страсть является порождающим началом поведения, обреченного на страдание. По Достоевскому, вести запись своего прошлого, значит, освобождаться, очищаться от пережитогозла. Это изменение самого себя (переделывание). Так Алексей Иванович возвращается к своимзаметкам — к пути очищения: «Вот уже целый месяц прошел, как я не притрагивался к этимзаметкам моим, начатым под влиянием впечатлений, хотя и беспорядочных, но сильных.
Катастрофа, приближение которой я тогда предчувствовал, наступила действительно, но во сто разкруче и неожиданнее, чем я думал»265. Итак, рассмотрев несколько тем, мы только останавливаемся перед бытием, в котором воля получает свой смысл через творчество Достоевского.3.4 Поэзия воли ПлатоноваЧерез трактовку воли у Платонова, являющейся больше поэзией воли, попытаемся эстетически воплотить представленный в исследовании феноменальный образ воли как электричеТам же, с.
280.Там же, с. 291.265Там же, с.281.263264104ского напряжения. Иными словами, поэзия воли Андрея Платонова и станет эстетизацией воли,развивающей и возвышающей ее феноменальный образ до представления бытия человека. Вместе с тем, являясь частью исторической эпохи, этот образ уже может быть воплощенным в действительность.В рассказе «Родина электричества» читаем: «Делопроизводитель Жаренов, очевидно,поэт, а Чуняев и я были практиками, рабочими людьми. И мы сквозь поэзию, сквозь энтузиазмделопроизводителя увидели правду и действительность далекой, неизвестной нам деревни Верчовки.
И мы увидели свет в унылой тьме нищего, бесплодного пространства, — свет человекана задохнувшейся умершей земле, — мы увидели провода, повешенные на старые плетни, инаша надежда на будущий мир коммунизма, необходимая нам для ежедневного трудного существования, надежда, единственно делающая нас людьми, это наша надежда превратилась вэлектрическую силу, пусть пока что лишь зажегшую свет в дальних соломенных избушках»266.Итак, поэт из деревни пишет ученым и работающим людям письмо с просьбой технологическойпомощи народу в деревне выжить в условиях засухи и отсутствия дождей. Сами практики, рабочие люди, в народной коммунистической поэзии видят свою мечту и надежду, которая воплощает собой силу, которую герой уподобляет электричеству, уже решающую проблему в воображении.
Платонов превращает надежду в силу действия. Знание и умение главного героя,приехавшего помочь деревне (дать воду сухим полям) с представленной в виде электрическойсилы надеждой, его дело, идут в противоположность нищете, бедности и нужде, в которой живут люди в деревне: «Я и живу-то милый, по привычке, разве по воле, что ли! Сердце-то ведьсамо дышит, меня не спрашивает, и рука сама крестится: бог — беда наша… Ишь убытки какие— и пахали, и сеяли, а рожон один вырос»267.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
