Диссертация (1148754), страница 25
Текст из файла (страница 25)
Что значит «S видит некий красный предмет х»?Это значит, что S имеет визуальный контакт с х, и при этом спектр световых волн,отражаемых предметом х, смещен в сторону определѐнных частот. Аналогичнымобразом, физическое понятие цвета окажется перенесѐнным и на интерпретациюпропозициональной установки знания в консеквенте (10).
Дав однаждыфизическую интерпретацию понятию цвета, мы уже не сможем логическиперейти от него к тому феноменальному аспекту, который мы, вообще говоря, иимеем в виду в качестве экспланандума.Каково же решение Селларса? Оно состоит из двух частей: а). проведениестрого разделения между языком теории и языком наблюдений и б). введение в129лексикон языка теории понятия «внутренних эпизодов» - «privateepisodes».Последние включают в себя среди прочего два крупных непересекающихсякласса – мысли (thoughts) и ощущения (impressions). Мысли определяются какнеявные причины потенциальных речевых и иных преднамеренных действий: «врамках языка данной модели речевое поведение является кульминацией процесса,который начинается с «внутренней речи».
[…] Так, когда голодный человек вявном виде произносит: «Здесь имеется съедобный объект» и приступает к егопоеданию, подлинные – теоретические – причины такого поедания, с учетом егоголода,заключаютсяневявномвысказывании,аво«внутреннемпроскальзывании» данного предложения» ([75], с. 186-187). Мысли, по Селларсу,имеют свою внутреннюю структуру, складывающуюся из элементов различныхсемантических категорий. В дальнейшем подобные идеи привели к формированииполноценной развитой концепции языка мысли – ментализа – крупнейшимразработчиком которой выступил Дж.
Фодор[32], [31].Поскольку мысли являются причинами поведения, то, наблюдая действиядругих людей, мы склонны приписывать им те мысли, которые и должны былипривести к подобным поступкам. Таким образом, по наблюдаемому поведениюмы заключаем о лежавших в его основе мыслях другого человека.
Применительноже к себе самим нам нет необходимости ни обращаться к анализу собственногоречевого поведения, ни к анализу своих поступков, чтобы вывести из них наличиетех или иных наших мыслей. Так формируется концепция «привилегированногодоступа» к мыслям. Селларс при этом особо подчеркивает теоретический статуспонятия «мысли» - теоретический в том смысле, что данное понятие родилось наопределѐнном этапе развития человеческого языка (и мышления) не для описанияявных, наблюдаемых объектов или процессов, а для описания их неявных,скрытых причин.
Таким образом, по Селларсу четкую границу между языкомнаблюдений и языком теории следует проводить не только в рамках языка науки,но и в рамках значительно более древнего по происхождению естественногоязыка.130Однако кроме своей первичной функции объяснения скрытых мотивовповедения иных людей («Василий взял с тарелки муляж яблока, потому что онголоден и думал, что оно настоящее»), теоретический язык, описывающий мысли,стал использоваться также и в целях вербальных отчетов о себе («Я думал, что этояблоко было муляжом, хотя Василий впоследствии убедительно показал, что онобыло настоящим, съев его»). Ключевой момент в том, что сама целесообразностьвведения в обращение подобных отчетов продиктована потребностью винтерсубъективных коммуникациях.
Для того, чтобы знать свои мысли, нам ненужно понятие мысли, какое-либо специальное слово подобного рода. Онотребуется прежде всего для того, чтобы донести до окружающих те скрытыепричины наших поступков, которые представляются нам подлинными (если мы,конечно, искренни в своих отчетах).Аналогичным образом обстоит ситуация и в случае ощущений. Специальныйпонятийный аппарат, описывающий их в рамках естественного языка, также былизначально сформирован, во-первых, для описания причин поведения другихлюдей («Василий кричит и бежит, потому что увидел медведя»), а во-вторых, дляпередачи другим людям информации о собственном опыте субъекта («Никогда неходите в пещеру у моря, потому что я видел в ней дракона»).
Соответственно,когда мы говорим «S видит, что p» – это означает, что мы приписываемS наличиенекоего «внутреннего эпизода» ощущения, который, вероятно, привѐлS к мысли,что p, что в свою очередь привело субъект S к произнесению суждения «Я вижу,что р», дабы поделиться своим опытом с окружающими в рамках вербальнойкоммуникации, либо к иным релевантным действиям, на основании которых мы ипришли к нашему выводу.Как пишет Г.С.
Рогонян, «термин «означает» в данном случае характеризуетне отношение между словом, или предложением, и некой невербальнойсущностью (или фактом); на самом деле, он указывает на(в широком смыслелогические) причины и следствия использования определенных слов членамиодного или двух разных языковых сообществ. Иными словами, «означает»говорит о функциональной роли определенного языкового выражения, т.е.
о его131инференциальных связях с другими выражениями данного языка или же двухразных языков» ([136], с. 7).Доставшись нам от древних предков, подобный язык породил у позднихисследователей философии восприятия массу теоретических проблем преждевсего потому, что казалось, что его термины имеют простое и ясное на уровнездравого смысла значение, в то время как в действительности ситуация несколькосложнее.Схожие по природе трудности мы имеем и в случае попыток интерпретациитаких понятий как «самосознание» и «интроспекция».
В этой связи опять жепредставляется весьма перспективной точка зрения Г.С. Рогоняна, согласнокоторой «не самосознание как некая изначальная субъективная способностьобеспечивает (и, тем самым, объясняет) рефлексивные способы использованияязыка, а наоборот – рефлексивное функционирование языка обеспечивает такойфеномен, как самосознание, обуславливает его и объясняет» ([136], с.5).Аналогичнымобразоминтроспекция–«этооднаизлингвистическихспособностей, а именно – способность делать непосредственные сообщения осодержаниях собственного сознания (о «мыслях» и «чувственных впечатлениях»),которые изначально являлись чисто условными теоретическими сущностями,входящими в специальную объяснительную модель» ([136], с.5).Уточним: мысль нельзя наблюдать, еѐ можно только, во-первых, мыслить, аво-вторых, о ней сказать, отчитаться. Аналогичным образом дело обстоит и сощущением: наблюдать его – это, как мы помним еще по мысли Райла, всѐ равночто поедать надкусывание печенья.
Причина же путаницы кроется в нашейспособности сообщать о нѐм окружающим (а заодно и самим себе) как о чем-токонкретном и наблюдаемом, в то время как в действительности мы имеем делоисключительно с инструментальными понятиями.Однако заметим, что при таком понимании языка ощущений он уже никак неможетболеевыступатьвкачествесредства,годногодляпостроениянеоспоримого фундамента научного знания, как того желал неопозитивизм,132поскольку его термины оказываются принадлежащими уже не к числу терминовчистого наблюдения, а к числу терминов особого рода теории. Как и другойвыдающийся критик неопозитивизма, У.В.О.
Куайн, Селларс – неопрагматик. Онпишет: «картина эмпирицизма обманчива по причине еѐ статического характера.Кажется, что необходимо сделать однозначный выбор между конструкцией изслона, который опирается на черепаху (что же тогда поддерживает черепаху?) иобразом гегелевского змея знания, хвост которого находится у него во рту (где онначинается?). Но в таком выборе нет необходимости.
Эмпирическое знание, наукаявляется рациональным занятием не по причине того, что она имеет нерушимыйфундамент, а потому, что она является самокорректирующимся предприятием,которое может подвергнуть сомнению любую свою посылку, хотя и не все сразу»([75], с. 170).§2.5 У.Куайн и возрождение американского прагматизмаОбойти вниманием в нашем изложении личность У. Куайна решительно непредставляется возможным.Ведь именно он был тем автором, кто окончательно«похоронил» движение неопозитивистского фундаментализма(и без того ужеклонившееся к закату) в своей широко известной работе «Две догмы эмпиризма».Влияние Куайна на аналитическую философию второй половины ХХ векачрезвычайно велико.
Как и всегда в подобных случаях, в этом явлении можноусмотреть как позитивные, так и отдельные негативные черты. К позитивнымпоследствиямможно отнести укрепление позиций физикализма и общего трендана тесное взаимодействие между различными науками и философией, а такжевозрождение традиций американского прагматизма, снимающего с нас бремяпоиска абсолютных и окончательных истин как в науке, так и тем более в133метафизике.
Обе тенденции могут быть подкреплены следующими словамиКуайна: «как профессиональный физик, я верю в физические объекты, а не вгомеровских богов, и считаю научной ошибкой верить иначе. Но с точки зренияэпистемологической опоры физические объекты и боги различаются только постепени, а не по природе. Оба вида сущностей входят в нашу концепцию только вкачестве культурных постулатов.
Миф о физических объектах эпистемологическилучше большинства других тем, что он доказал большую эффективность, чемдругие мифы в качестве инструмента для разработки управляемой структуры впотоке опыта» ([111], с.78).В этом же отрывке могут быть прослежены истоки и третьей, скореенегативной тенденции – тенденции привнесения в аналитическую философиюэлементов социокультурного релятивизма с возможностью последующегосближенияспозициямипостмодернизма.Неслучайносредипрямыхпоследователей Куайна, лишь особым образом расставившего акценты в рамкахфилософии неопрагматизма, называют Р.
Рорти[137].Как и в случае с Селларсом, проследить исторические корни, косвенноувязывающие Куайна с представленным выше дискурсом, не так уж и сложно.Достаточно сказать, что его научным руководителем в Гарварде был Уайтхед, даи в целом еще в студенческие годы общий интерес к тематике основанийматематики родился у Куайна именно под впечатлением от работа Рассела иУайтхеда.Как и Айер, Куайн многим в своѐм философском становлении обязанВенскому кружку.В 1930 году в Гарвард, где работал над своей PhD-диссертациейКуайн, прибыл на стажировку Герберт Фейгл, ученик Морица Шлика. Подвпечатлением от общения с ним Куайн в1932 году в возрасте 24 лет, уже будучипост-доком Гарвардского университета (т.е.
Harvard Junior Fellow), отправился вначале в Вену, где был тепло принят. Там он выступил с докладом перед членамикружка, презентовав ключевые идеи своей диссертации, которая впоследствиибылаопубликованавкачествемонографии«Системалогистики».Затем134последовал переезд в Прагу, где в то времяв Карловом университете работал Р.Карнап. Он как раз закончил работу над фундаментальной работой «Логическийанализ языка», и обсуждение данной книги послужило началом долгой дружбымеждуэтимивыдающимисямыслителями.Ихсовместнаяпереписка,опубликованная в 1991 году, служит ценным источником для уточненияизвестныхразногласиймеждуними,рассматриваемыхвдинамическомразвитии[15].По возвращении в Гарвард Куайн решает плотно сосредоточиться напроблемах оснований математики и разрабатывает новую аксиоматику для теориимножеств –NF, «NewFoundations», –и лишь после длительного периодапребывания Р.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
