Диссертация (1148754), страница 29
Текст из файла (страница 29)
Принципиальная разница в том, чтореальный Василий может полагать о чем угодно, в том числе и о нас, такие вещи,которые нам не известны, в то время как все мысли и убеждения Василия,существующего в нашем представлении, нам доподлинно известны и не могутбыть от нас скрыты. Потому что это наши собственные мысли о том, что думаетдругой человек. Он не может думать ничего иного кроме того, что думаем от его148имени мы. Он полностью зависим от нас, он – часть наших представлений одействительности, часть нас самих.Тем не менее, нам вполне может не нравиться то, что думает Василий,существующий в нашем представлении.
Нам может не нравиться тот образ нассамих, который, по нашему мнению, существует среди представлений Василия.Например, мы можем полагать, что Василий считает нас лжецом, хотяотносительно себя мы доподлинно знаем, что это не так. При этом сам реальныйВасилий может так вовсе и не считать. Как мы уже не раз видели, это совершенноне важно. Таким образом, в наших представлениях могут сосуществовать дваобраза себя – наш собственный образ, и тот образ, который имеется увоображаемого нами Василия. Эти два образа могут кардинально различатьсямежду собой, отличаясь при этом и от того, кем мы являемся в действительности.Теоретически, ничто не мешает образу воображаемого Василия иметь большеобщих черт с реальными нами, чем наш собственный образ. То есть, мы можемприписывать образу Василия, существующему в нашем представлении, болееадекватные убеждения, чем имеем сами (контингетным образом).
В том числе, и осебе самих. Таким образом, в данном случае мы имеем дело уже с четырьмяобъектами, возможно обладающими различными наборами свойств: мы (т.е.внешний наблюдатель, автор этих строк); наше представление о себе;представление Василия о нас; наше представление о представлении Василия онас.
Очевидно, отождествить между собой эти объекты, являющиеся значенияминекоего концепта в разных мирах, в общем случае снова нет никакойвозможности.Кроме того, в нашем представлении Василий может как знать о том, что мыполагаем, что он считает нас лжецом, так и не знать об этом. Таким образом,воображаемый нами Василий может не знать многого из того, что знаем мы; онможет полагать многое такое, с чем мы не согласны; он может полагать многое изтого, с чем не согласен реальный Василий (или о чем тот не знает); но он неможет полагать ничего такого, о чем мы не знаем, что он так полагает.Воображаемый Василий не может иметь никаких скрытых от нас убеждений.149Разработанный Монтегю формализм, подробно освещать который нам вданном случае нет никакой необходимости, позволяет сравнительно легковыражать все описанные выше нюансы в символической форме.
Для наших целейв данном случае важно лишь то, что язык, описывающий воображение,галлюцинации, а также нормальное чувственное восприятие вполне может иметьмодель. Строение такого языка не является внутренне противоречивым.Как пишет Барбара Парти, «Монтегю осознал, что Мэйтс рассматривалхорошее решение (nice solution) сформулированной им же проблемы, но отвергего, потому что оно требовало квантификации внутри косвенных контекстов, вотношении которой до работ Монтегю считалось, что она не можетосуществляться вразумительным образом.
Таким образом, Монтегю былмотивирован на развитие интенсиональной логики и на демонстрацию того, чтоона имеет полезные приложения в рамках таких проблем» ([63], p. 432).Чтоможетсказатьнаэтотипичныйубеждѐнныйпротивникинтенсиональных и прочих производных от них сущностей? Очевидно, преждевсего он скажет, что никакой синей коровы, воображаемой Василием, в пределахфизической реальности не существует, а потому высказывание (2.6.1) является неистинным, а либо ложным, либо бессмысленным в зависимости от той стороны,которую занимает исследователь в рамках известной полемики Рассела иСтросона.
А это, в свою очередь, обессмысливает весь проделанный вдальнейшем анализ.В действительности за подобными возражениями скрываются вовсе нелогические или семантические, а самые что ни на есть глубокие метафизическиерасхождения по поводу самого понятия существования. Наиболее четким ипрямолинейным физикалистским критерием существования для всякой сущностивыступает еѐ пространственно-временная локализованность и как следствиевозможность каузального с ней взаимодействия. Хорошо известно, чтоабстрактные объекты, такие как число е, не являются пространственнолокализованными. В сущности, именно этот факт и является критерием150принадлежности к абстрактным сущностям.
Что ж, в таком случае, исходя изпоследовательных физикалистских взглядов, мы вынуждены признать такиеобъекты (в том числе и число е) несущесвующими в действительности, т.е.фиктивными. Это пустые имена и дескрипции, используемые нами в языкеисключительно в инструментальных целях – в целях построения и применениянекоторых успешных и эффективных теорий. Однако здесь же кроется и основноезатруднение – нам следует найти какое-либо объяснение тому, что ЮджинВигнер назвал«непостижимой эффективностью» использования таких фиктивныхпонятий в практике. В рамках своего анализа он приходит к заключению, что«описанные выше обстоятельства показывают, что математический язык следуетрассматривать как нечто большее, чем просто язык, на котором мы должныговорить; они показывают, что математика является правильным (подходящим)языком» ([96], с.
541).Но ведь то же самое касается и сферы чувственного восприятия. Возьмѐмутверждение, фигурировавшее в докладе Б. Мэйтса и подвигнувшее Р. Монтегюна его разработки:(2.6.4) «Джон видит единорога примерно такого же роста, как и реальныйстол перед ним» ([55], p.170).Посмотрим на него с позиции такого критика.
Как он полагает, никакихединорогов, также как и воображаемых коров, в действительности не существует.Однако это вовсе не обязывает его отбрасывать (2.6.4) как бессмысленное. Ведьмы уже выше оговаривались, что его истинностный статус, по всей видимости, вбудущем можно будет устанавливать эмпирически, на основании наблюдений запоказаниями приборов, используемых нейроучеными. Условия истинности(2.6.4), вероятно, могут быть выражены (определены) в другом языке.
Например,(2.6.4) истинно тогда и только тогда, когда показатель на приборе Nприблизительно равен показателю M.Параллельно с этим мы можем формализовать (2.6.4) по Р. Монтегю:151∃x (Table [x] & Before [x, Jones] & Seems [Jones, Jones, ^λu∃y (Unicorn [y] &Sees[u,y] & Has-the- same-height-as [y, x]])22А затем сконструировать семантическую модель для интерпретации такойформализации,элементамикоторойбудуттеперьабстрактныесущности,отождествляемые нами с единорогами, являющимися обитателями некоторыхмиров.
Такая ситуация ничем по сути не отличается от конструирования моделивещественной прямой, среди элементов которой имеется и число е. Модели, накоторой истинно утверждение(2.6.5) = −1,полностью состоящее из абстрактных (возможно, фиктивных) сущностей.Повторимся, вопрос заключается лишь в том, почему теории, отвечающиетаким «интеллигибельным» моделям, являются эффективными на практике.Применительно к языку, описывающему чувственное восприятие, ответ на него всущественной мере дал нам, как мы видели выше, У. Селларс. Он же по сутилегитимизировал употребление интенсиональных терминов в естественнонауныхтеориях, таких как «мысли» и «ощущения» с оговоркой фикционалистскогопонимания природы этих понятий.
И он же указал на тот факт, что последствиемподобногофикционализмаявляетсяневозможностьобретенияпрочногофундамента эмпирического знания (на роль которого ощущения и отчеты о нихкак раз и претендовали). Желая укрепить наше целостное физикалистскоемировоззрениеи«псевдопроблем»,стремясьмывизбавитьитогенашиподрываемтеориисамыеотосновыфилософскихпозитивнойэпистемологии. На фоне подобной картины конкурирующие концепции, несвязывающие себя ограничениями строго физикалистских установок, такиекак,например, построения Дж.
Фостера [33]или Г. Робинсона[69], могут оказатьсявесьма и весьма перспективными.22См. подробнее [55], p. 170. Как уже говорилось выше, особенности синтаксиса данного языка для наших целейсущественной важности не представляют.152§2.7Итоги второй главыПодведение итогов, как и в заключительном параграфе первой главы, начнѐмс краткого резюме проделанной работы.
В целом, возражения критиков теориичувственных данных можно условно разделить на две группы – логикометодологического характера и те, что опираются на базовые установки иприемы, характерные для философии обыденного языка.К числу первых относится рассматриваемый в параграфе 2.1 аргумент отфеноменальных соритов, демонстрирующий глубокую проблематичность понятиячувственных данных как ментальных объектов-посредников и носителей некихсобственныхсвойств.Разбираемыемысленныеэкспериментынагляднодемонстрируют, что интуитивно оправданные допущения о постоянствефеноменальных свойств, отвечающих определѐнным носителям, ведут клогическимзатруднениямвформенетранзитивности,встречающейсявсуждениях об идентичности таких свойств в разных контекстах (контекстуальнаязависимость феноменальных свойств).В ходе анализа показывается, что подобные аргументы находятся в теснойсвязи с таким явлением как нечеткость информации, на основании которойорганизм выстраивает своѐ представление об окружающей действительности.Соответственно, для моделирования суждений, выносимых на основаниипроцессов, характеризующихся нечеткостью, требуется применение специальногоаппарата – в данном случае, нечетких логик, активно разрабатываемых такимиисследователями как Т.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
