Диссертация (1148275), страница 28
Текст из файла (страница 28)
Мамфорд,помещаягородвцепьестественногоприродногокруговорота.Навозможность объяснения гибели Царства грез в аспекте естественногокруговорота уже было указано В. Рашем, который отмечал: «Закат империигрез – это не наказание за падение нравов или чрезмерность, некуюбезалаберность или какую-либо другую провинность, он предзадан самимфактом существования империи, аналогично процессу смены жизнисмертью»378. Но если в рассказе Германа Гессе «Город» («Die Stadt», 1910)379закон природной цикличности осознается как вечная, но последовательнаясмена фаз возникновения, роста, культурного расцвета, кризиса и полногоразрушения, а затем строительства нового города, то у Кубина эта«неразрывная взаимосвязь» между полисом и могилой приобретает особыеформы, выступая константной характеристикой Перле, где жизнь и смерть,строительство и разрушение, старое и новое не следуют одно за другим, аоказываются синхронны друг другу.
Тема непрекращающейся борьбы двухсил выражается в романе с помощью уже упоминавшегося гротескнофантастического мотива живого мертвеца, а также мотива женщины-смерти,снискавшего особую популярность в культуре рубежа веков.376Kandinsky W. Über das Geistige in der Kunst. S. 109.Mumford L. Die Stadt. S. 62.378Rasch W. Die literarische Décadence um 1900. S. 124.379Hesse H. Die Stadt // Hesse H. Die Erzählungen.
In 2 Bdn. Frankfurt a. M., 1973. Bd. 2. S. 7-11.3771251. 1. Вариации мотива женщины-смерти: женщина-город,женщина-паук, фаланга смертиЖенщина-городЗависимость между образом героини и окружающим ее пространствомхарактерна еще для литературы второй трети XIX в. В рассказе Эдгара По«Лигейя» («Ligeia», 1838) устанавливается параллель между мертвойвозлюбленной и мертвым городом: смерть героини происходит «в туманном,ветшающем городе на Рейне»380. Трансформация города под стать состояниюгероини происходит в романе Жоржа Роденбаха «Мертвый Брюгге», где«мертвой жене должен был соответствовать мертвый город»381.В.Н. Топоров по этому поводу отмечает: «Образ города, сравниваемогоилиотождествляемогомифологическойсженскимперспективеперсонажем,представляетвисторическойсобойичастный,специализированный вариант <...> более общего и архаичного образаМатери-земли как женской ипостаси Первочеловека или ведийскогоПеруши, что предполагает (по меньшей мере) жесткую связь женскогодетородного начала с пространством, в котором все, что есть, понимается какпорождение (дети, потомство) этого женского начала»382.
Таким образом,фигуру матери-земли можно рассматривать как один из источников,повлиявших на формирование мотива «мертвого города» в европейскойлитературе, прежде всего, той его вариации, где выявляется очевиднаязависимость между разрушающимся городским пространством и гибнущей внем женской героиней.Трансформации пространства, обусловленные присутствием женщины,зачастую приобретают характер мистических, необъяснимых явлений, какэто, например, происходит в фантастическом романе Г.Г. Эверса «Альрауне»(1910). Старый дом на Рейне, где из корня мандрагоры появляется на свет380По Э.А. Лигейя.// По Э.А. Рассказы. Архангельск, 1981. С. 59.Роденбах Ж.
Мертвый Брюгге. Томск, 1999. С. 216.382Топоров В. Текст города-девы и города-блудницы в мифопоэтическом аспекте // Исследования поструктуре текста. М., 1987. С. 123.381126приносящая смерть героиня, также обнаруживает следы разрушения, дышитпредчувствием неизбежной катастрофы, в то время как разрушающая сила,как и в романе Кубина, описывается как метафизическое нечто, неуловимыйкошмар, живущий в этом доме и разрушающий его изнутри: «Что-то кралосьвокруг большого дома на Рейне. Кралось по саду мимо сломанных скамеек ихромых стульев. <…> Кралось вокруг дома.
Царапало твердыми когтямистену, - и кусок ее с шумом падал на землю. <…> Потом зашло в дом.Поднялось по лестнице, осторожно прокралось по комнатам. Остановилось,оглянулось вокруг, беззвучно рассмеялось. <…> Что-то кралось через весьтихий дом. И куда ни пробиралось, всюду что-нибудь ломалось иразбивалось. Правда, пустяк. Почти незаметный, ненужный. Но все-такиоставались следы»383.Процесс необъяснимого разрушения, затрагивающий в «Альрауне»Эверса лишь дом на Рейне, где родилась героиня, охватывает весьпредметный мир империи Патеры у Кубина, приводя его к полномууничтожению: «Распад. Им было охвачено абсолютно все.
<...> все то, чтобыло оплачено золотом повелителя, - все было обречено на уничтожение<...> Болезни неживой материи – гниение и тление проникали даже в самыеухоженные дома; похоже, какая-то неведомая разлагающая субстанцияразлилась в воздухе. <…> Многие здания покрывались паутиной трещин, ижильцам приходилось их покидать в срочном порядке.» (188). Ниже мыукажем на зависимость между разрушающимся пространством, затронутым«невидимой разлагающей субстанцией», и состоянием и образом действийженских героинь в романе Кубина.Очевидной представляется взаимосвязь между пространством города имертвой женой художника, напоминающая констелляцию романа «МертвыйБрюгге».
Возобновив после похорон общение с людьми, художник,констатирует, что «дела в стране грез шли все хуже» (141), первым деломуказывая на смерть их недавней прислуги фрау Гольдшлегер. Ряд мотивов,383Эверс Г.Г. Альрауне. CПб., 1995. С. 16.127сопутствующих смерти супруги художника, повторяется и в связи скартинами разрушения Царства грез. Подобно жене художника, засыпающейперед смертью, в глубокий сон перед началом своего распада погружается ивсе царство Патеры.
Серебряные трубы, звучащие посреди цветочноговеликолепия в рассказе художника у постели умирающей, вновь возникают виллюстрации к его собственному сну, который традиционно трактуют какпророческий, предвещающий грядущую гибель империи Патеры: в центреиллюстрациипомещениграющийнагорнефакир,отсылающийкапокалиптическим звукам горна в третьей части романа: «Я подумал, сейчасзазвучат трубы и начнется Страшный суд» (252).Х. Липпунер указывает на общность судьбы города и другой женскойгероини - Мелитты Лампенбоген, чей жизненный путь от красивой,порядочной дамы до уличной женщины и в итоге ужасающего образачеловеческого тлена – черепа с копошащимися в нем червями - тождественсудьбе Перле.
Имя героини (Мелитта), отсылающее к упомянутомуГеродотом храму Мелитты в Вавилоне (где каждая горожанка должна былаоднажды отдаться чужому мужчине для того, чтобы пожертвоватьвырученные за это деньги храму)384, ее красота, ее выступления в варьете вобразе Евы, ее нимфоманство и содомия, с одной стороны, и полныйразличными богатствами город, который превращается в поле развалин, сдругой, указывают на конкретный и узнаваемый прототип, которому следуетКубин, а именно, библейский сюжет о Вавилонской блуднице из Откровенийсв.
Иоанна Богослова на острове Патмос (Апокалипсис). «МелиттаЛампенбоген и город грез могут быть приравнены друг другу», - заключаетХ. Липпунер385. При этом образ Мелитты наделяется в романе характернымичертами madame Mors, притягательной и одновременно смертельно опаснойкрасавицы.384385Petriconi H. „Die andere Seite“ oder das Paradies des Untergangs. S. 116Lippuner H. Der Roman von A. Kubin „Die andere Seite“. S.34.128Женщина-смерть из рассказа «Весть» (сборник «Гашиш», 1902) ОскараШмитца, который уже при выходе в свет привлек внимание Кубина 386 ,вероятно, послужила одним 387 из прототипов Мелитты Лампенбоген в«Другой стороне».
Вероятно, под воздействием этого рассказа Кубинобъединяет черты женщины-смерти и женщины-блудницы в едином образе.Героя Шмитца, находящегося под наркотическим воздействием, смертьблудница преследует по улицам Парижа, превращаясь в олицетворениегородской жизни с ее бессмысленностью, суетностью, безумием: «Это жесмерть», ˗ подумал я и невольно ускорил шаг, чтобы добраться до дома.Существо пропало, или мне скорее показалось, что оно как будторастворилось в воздухе и заполнило теперь собою все улицы, парило наддомами и над деревьями, над несколькими людьми, которые встретились мнев первых утренних сумерках»388.
В отличие от рассказа Шмитца, в «Другойстороне» нет прямых указаний на смертоносную силу Мелитты, котораяпроявляется опосредованно, через детали внешности, вступающих с ней вконтактперсонажей,засчетееособой,синтетичнойприроды.Олицетворением смертоносности Мелитты становится связанный с ней образпаука, уходящий своими истоками к древнегреческому мифу об Арахне389.Женщина-паукВ качестве возможных претекстов, повлиявших на разработку мотивапаука в литературе и искусстве рубежа веков, следует назвать, прежде всего,рассказ швейцарского писателя Иеремии Готхельфа (1797-1854) «Черныйпаук» («Die schwarze Spinne», 1842), возникший под влиянием народныхпреданий, но прежде всего, одноименной новеллы немецкого писателя386К четвертому, лимитированному изданию сборника, вышедшему в 1913 году, Кубин делает 13иллюстраций.
См.: Schmitz O.A.H. Haschisch. Mit 13 Zeichnungen von A. Kubin. München, 1913.387Другим прототипом могла стать героиня рассказа «Мадам, или Темная сторона нежных чувств»(«Madame oder Schattenseiten zärtlicher Gefühle») немецкого писателя Курта Мартенса (1870-1945). Врассказе юный художник по приглашению одной из поклонниц его таланта по имени Адель Гек попадает внебольшую швейцарскую деревушку и оказывается пленником ее необузданной страсти. В завершениерассказа дом героини и она сама сгорают, художнику удается бежать, он остается жив. См.: Martens K.Katastrophen. Berlin, 1904.388Schmitz O.A. H. Haschisch.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
