Диссертация (1145201), страница 36
Текст из файла (страница 36)
Это сопоставление порождает фактотвержения тех знаний, которые теперь стали ступенью для нового восхождения и овеществления истины.В ходе такого смыслового разделения проглядывается скрытность и непостижимость истины, усугубляющая внутренний разлом устаревающего облика человечности, за которым открывается его новое видение, требующееуже иного размышления и удивления, питающего самые невообразимые философские чувства.Первые истоки человечности начинают постигаться уже в античной философии. Как отмечает Э. Гуссерль108, со времен Сократа человек становитсятемой как личность, в его специфической человечности, в духовной жизнисообщества. Он включается в объективный мир с удивительной противоречивостью: человеческое принадлежит миру объективных фактов, но как личности Я, люди ставят цели и задачи, располагают традиционными нормами инормами истины, т.
е. вечными нормами.Платон, воспринявший учение Сократа, встал перед выбором, в которомодна сторона влечет его к отождествлению истины с дружбой, а другая - кразделению их. Что делать Платону - продолжить истину казненного учителя и друга фактом своей самостоятельной философской жизни, или же казненный учитель заблуждается, не владеет истиной и его трагическая смертьлишается своего возвышенного смысла? Платон получает для себя самыйтрудный и трагический урок в том, что казнь Сократа вдруг незримо пере-108См.
Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия // Вопросы философии. 1986,– №3.178растает в смиренную готовность к смерти. Ведь Сократ с помощью многочисленных друзей и последователей мог избежать казни, но увы, он предпочитает смерть. Ведь вся жизнь, для Сократа, - это подготовка к смерти. Платон сполна измеряет на себе трагический удар судьбы, обрушившийся на Сократа.Анализируя жизненную драму Платона, русский философ В.С.Соловьевобращает внимание на две смысловые формы понимания Платоном своегоположения – логическую и психологическую. Как же быть Платону? - ставитриторический вопрос В. С.
Соловьев. «Из-за трагической смерти Сократа отказаться от той самой истины, которой Сократ посвятил свою жизнь — этобыло бы и логическим противоречием и психологической невозможностью.Логически неизбежна была дилемма: или Сократ действительно был учительистины, и значит — должно было его слушаться и не убивать себя вопрекиего учению; или он не был провозвестником истины, и тогда его смерть, какбы она ни была печальна, теряла свое особое принципиальное и роковое значение, являлась лишь смертью хорошего и замечательного, но заблудившегося, неправого, человека, и здесь не было причины для безвыходного отчаяния; в первом случае самоубийство было бы делом непозволительным, вовтором — это был бы поступок без достаточного основания».109В психологическом же смысле, - продолжает В. С. Соловьев, - «и фактсмерти учителя, и высота нравственного достоинства, обнаруженная им в обстоятельствах этой смерти, должны были до чрезвычайной степени усилитьвосторженную и благоговейную любовь Платона к умершему, а это не допускало его ни усомниться в истине учения, ни изменить ей малодушным отчаянием.
Если не навсегда, то, во всяком случае, на первое время, влияниеСократа умершего должно было еще сильнее, чем влияние живого, действовать на сознательные решения его ученика»110.109110Соловьев В.С. Жизненная драма Платона // Соч. В 2т. Т.2. – М., 1988. – С. 604Там же.179Почти вся античная философия, по крайней мере, до Аристотеля, не разделяла этическое и гностическое начало в человечности. Мудрость Сократа и по духу, и по букве - отождествляла их, полагая как одно целое, нерасчлененное. Поэтому, формула Сократа «Я знаю, что ничего не знаю», хотя ивыглядит на первый взгляд гносеологической, но по своей сути и содержанию - это, скорее всего, этическая формула, демонстрирующая разумныйнравственный отказ от интеллектуального превосходства над близкими соучастниками диалога.
Да и вся жизнь Сократа - это пример господства нравственного начала над голой умозрительной софистикой. В диалогах Платона(«Парменид», «Федон» и др.) Сократ тоже показан через три стадии. Сначалаон вступает в прямую схватку с софистикой, затем Сократ учит других истинным нравам, и, наконец, - жертвует собой во имя не «истины вообще», а«нравственной истины», нравственно оправданной истины.Сократ полагал, что иметь знание о справедливости и быть справедливымозначает одно и то же. Этот этико-гносеологический синкретизм античноймудрости оправдывался не только растущим убеждением в тождестве мышления и бытия, но и тем, что добро и истина проистекают из блага, а не изчистых метафизических основ бытия.
Таким образом, античность выделяла вцентре своего сюжетного внимания очевидную натуралистичность дружбы илюбви, а не сокровенную метафизичность истины.Трагизм античности сосредоточен в противоборстве двух несовместимыхгармоний мира. Сократ прививает своим ученикам гармонию социальноэтического начала, которому подчиняются все ценности - и добро, и истина,и красота. Он ставит социально-этическую гармонию мира превыше всего.Нозаэтойсоциально-этическойгармониейпроизрастаетдуховно-метафизическая гармония, в которой истина, добро и красота получают иноезвучание. Ведь дружелюбие является объективной необходимостью социального бытия, а истина скрывается в недрах разумного сомнения, в одухотворенных зарослях души.
Об этой стихийной феноменальности, питающейкорни философии, размышляют Ж. Делез и Ф. Гваттари в книге «Что такое180философия?»: «Философия - это искусство формировать, изобретать, изготавливать концепты. ...Концепты нуждаются в концептуальных персонажах,которые способствуют их определению. Одним из таких персонажей является друг; говорят даже, что в нем сказывается греческое происхождение философии - в других цивилизациях были Мудрецы. ...Именно греки окончательно зафиксировали смерть Мудреца и заменили его философами, друзьямимудрости, которые ищут ее, но формально ею не обладают»111.Не мудрец, а философ; не сама мудрость, а любовь и привязанность кмудрости - вот базис античности, из которого затем произрастает вся западная цивилизация.
Этот базис утверждает любовь и дружбу в качестве высшейцели существования всего античного уклада человечности. Мудрость и истина на таком фоне воспринимаются в качестве идеального средства в переходек цивилизованной деятельности.Сократ, как прирожденный мудрец, примером своей смерти, по приговорусуда, демонстрирует страдающую ущербность истины, жертвенно преклоненную перед торжеством дружбы и любви к «безусым юнцам», человечность которых он лелеет и пестует своим примером, - отказываясь от всяческой возможности своего спасения.
Внутренний вызов интеллектуальногодолга перед учениками реализуется у Сократа в моральную агрессивность,повлекшую за собой столь великую витальную жертвенность.Что же должно быть выше - дружба или истина? Эйдетический взгляд намир, который открывает Платон, возникает и развивается внутри дискурсивного потенциала его субъективности. Поэтому эйдетическое постижение истины Платоном открывается в виде духовно-дискурсивной акциденции человека. У Аристотеля же истина впервые начинает рассматриваться в аксиотическом облике, в качестве объективной и самодостаточной ценности, порождающей принципы аксиологизма в познании мира. Здесь истина выступает111Делёз Ж., Гваттари Ф.
Что такое философия? / Пер. с фр. и послесл. С.Н. Зенкина. – М.: Институт экспериментальной социологии, – Спб.: Алетейя, 1998. – С.11-12.181как духовная субстанциальность и метафизическая самодостаточность. Аристотель переводит истину из лона атрибутивности познания в лоно познаваемости атрибутов чистого, абсолютного бытия. Он впервые попытался логически объективировать ценностное содержание истины, которое до него,особенно у Платона, имело сколь угодно высокий, но все же субъектнодискурсивный и, в характерном случае, межсубъектный, диалоговый, порою,диалогичный характер, находящийся в прямой зависимости от социальныхсвязей, дружеских привязанностей, симпатий и антипатий между людьми.Платон ищет истину в отношениях между людьми.
Да и вообще всякоепознание, по Платону, - это припоминание того общения души с богом, которое душа человека «имеет» до своего врождения в тело. Платон широко использует для отыскания истины философские диалоги, светские, просветляющие споры, дружеские беседы, рождающие общее, а значит и истинное понимание предмета. Тем самым Платон, подобно своему кумиру Сократу, полагает, что истина существует между разными понятиями («истина рождается в споре»).
В отличие от Платона, Аристотель ищет истину не между понятиями, а внутри понятия. Поэтому для обретения истины он проводит бесконечные логические расчленения понятий и инструментально высматривает вних утонченные терминологические значения.Логически расчленяя понятия и высматривая в них то или иное «сочетание мыслей», Аристотеля, очевидно, проясняет для себя метафизически важный факт того, что истина самой вещи отличается от истины, данной нам припомощи понятия об этой вещи, даже если это понятие сверено с тем, что онособой выражает, а также с теми, кто и каким образом это понятие используетв познании. Этот факт, с одной стороны, дезориентирует этически предписанный синкретизм античного восприятия мира, а с другой – требует «приучиться к тому, как воспринимать каждый предмет, ибо нелепо в одно и тоже время искать и знание, и способ его усвоения»112. Таким образом, данный112Аристотель.
Метафизика // Соч. в четырех т.т. Т.1. Ред. В.Ф.Асмус. – М.: Мысль, 1976. – С. 98.182факт, с одной стороны, заметно поколебал те философские убеждения, которые опираются на принцип тождества бытия и мышления, а с другой стороны, он позволил открыть «второе дыхание» для теологической стадии развития этого принципа. Ведь, «в какой мере каждая вещь причастна бытию, в такой и истине»113.Приобретая сначала культовый, а затем и общекультурный статус, превращаясь в безусловную ценность общественного бытия, истина как бы безвозвратно теряет свою чистую метафизическую сущность, которая в ходепрямого столкновения с социальной сущностью совершает великий взаимный переход.
Здесь облик социальной сущности, благодаря истине, впервыеполучает величественные метафизические черты, а идеальная и непорочнаясущность вечной истины низвергается до бренных и преходящих конвенционально-релятивистских очертаний.Но вернемся к взглядам Аристотеля, который привел античность к апогею, к той точке, в которой сразу же оказалась утраченной ее привычно восходящая самодостаточность. Небрежно брошенная фраза о том, что истинадороже дружбы, открыла перед умозрительным взором Аристотеляэнциклопедиста непостижимый ранее факт того, что дружба, благодаря истине, вдруг теряет непосредственно данный физический облик и обретает метафизический смысл.