Диссертация (1145195), страница 39
Текст из файла (страница 39)
2016. Т. 16, № 1. С. 97—101.190Когда дело касается инвалида, понимаемого как лишенного полноты человека, метонимия желания, то есть акта взаимного сотворения двух «Я», обнаруживается во всей своей остроте. Стремление, жажда восполнить собой обоюднуюоткрытость-пустоту, находящую также и физическое выражение, многократноувеличивает потенциальную силу желания, превращая его во всеобщее и необходимое условие восприятия человеком самого себя как личности.Мы полагаем, что феномен инвалидности распадается на две группы: инвалидность духовную и физическую. Желание, исходя из его связи со второй группой, необходимо рассматривать, исходя из феномена восприятия тела. Тело,несомненно, не может находится в нашей собственности, поскольку, хоть мы иуправляем им, но сами от него несвободны.
Обратный ход здесь невозможен. Тело является инструментом, который актуализирует наши поступки и переводитэнергию воли и желания из режима потенциального в актуальное. Тело определенно является инструментом желания, но никак не просто объектом его: желатьтело само по себе было бы столь же странно, как испытывать эротическое влечение к неодушевленному предмету. Полноценная практика любви, как показываетЭ. Фромм, заключается в том числе и в заинтересованности овладения любовьюкак искусством, в котором телесность оказывается лишь залогом успеха.293Безусловно, тело может стать источником сексуальной привлекательностии, по существу, является таковым. Мы даже способны редуцировать объект любвик определенной телесной подробности, выражающей его притягательность длянас. Так происходит потому, что мы сами своим желанием насыщаем тела возлюбленных или только их физические качества определенного рода смыслами,которые близки нам самим и соответствуют нашим представлениям о прекрасном.В этой ситуации мы говорим: «Мне нравится».
Когда же мы говорим: «Я люблю ихочу», — здесь подразумевается полное и безраздельное принятие нами тех, накого направлено наше чувство. В этом отношении физическая неполноценность293См. Фромм Э. Искусство любить. М., 2013. Гл. IV «Практики любви».191возлюбленного, не важно, врожденная или приобретенная, становится в любвиодним лишь из качеств, подобным цвету волос или глаз, и воспринимается нами вэтом человеке наряду с прочими.Что касается первой группы, то ментальная инвалидность, с нашей точкизрения, означает временную или полную утрату того, что в античной традицииназывалось «возницей души» или «мехами души» — потерю разума. Но и такаяпотеря, хотя и не способствует проявлению отпечатка души, не свидетельствуетоб утрате желания или любви. Напротив, порой при утрате внутреннего контроля,чувственность и эмоции оказываются для страждущего последним оплотом человеческого — несмотря даже на то, что окружающие его люди страдают от их проявления.
В любом случае чувства всегда направлены на человека, следы котороголюбовь способна отыскать и во мгле неразумия.В качестве контраргумента можно привести суждение о том, что далеко невсякое ментальная или физическая неполноценность (приобретенная или врожденная) не является преградой для эротического влечения. Внешность или поведение человека способны произвести настолько отталкивающее впечатление, чтоне о какой сексуальной привлекательности в данном случае не может идти речи.Впрочем, известно, что Эрос — не только слепая энергия фертильности, но и волевая энергия, которая исходит от личности.
В контексте античной мифологиикрасота или уродство воспринимаются в качестве «печати богов», раз и навсегдаотмеченная данность. Тем не менее, у Платон, например, в диалоге «Пир» сказано, что любовь прозревает не тело, но устремляется к изначальному, ненаглядному, тому, что наделяет плоть аурой желания. Тот, кто столкнулся с этом желанием, при сближении с другим может «припомнить» первоначальную ауру милойему души («Пир», 208а—с). В этом и заключается задача эроса — позволить каждому человеку «высветить» свою суть, оказать помощь в припоминании самихсебя.192Эрос, направленный на Другого — это «Я», страстно умоляющее об удостоверении своего бытия посредством акта любви.
Именно в связи с этим осознание инвалидом эротического желания и возможное осуществление этого желанияв любви становятся не менее, а может быть и более важным шагом на пути к исцелению, осмыслению и облегчению его положения, нежели какая бы то ни былодругая помощь. Полноценное бытие требует и полноценной чувственности.В христианском сознании сила любви является чудотворной, преображающей страдание. Недаром поэтому в западной иконографической традиции лицамногих мучеников выражают высочайшее блаженство, исходящее, разумеется, неот переносимых физических страданий, а от осознания Того, за Кого эти страдания претерпеваются.
Приняв свою мученическую судьбу, святые упиваются вовсене страстями своими (ибо речь не идет о мазохизме), но мгновением практическинедосягаемого для нас глубочайшего со-бытия с Господом. В этом отношении унас нет ни малейших сомнений в том, такое со-бытие зиждется на эротическомначале.В трактовке любовных игр христианская цивилизация не всегда склоняласьк мистической их подоплеке. Наблюдая за влюбленными, как бы из-за кулис, Йохан Хейзинга в частности констатирует: «Выражение сексуального в терминахцерковного культа практиковалось в Средние века с особенной легкостью.
Авторы “Cent nouvelles nouvelles” [“Сотни новых историй” — фривольная книга XV в.)употребляют в неприличном смысле лишь такие слова, как “bénir” или “confesser”[“благословить” или “признаться” — очевидно, как эвфемизм интимной близости], либо игру слов “saints” и “seins” [“святые” и “грудь”], повторяющуюсянеустанно. Однако при более утонченном подходе церковно-эротические аллегории развиваются в самостоятельную литературную форму. Это поэтический кругчувствительного Шарля Орлеанского, который несчастную любовь облекает вформы монашеской аскезы, литургии и мученичества: поэты именуют себя, в со-193ответствии с незадолго перед тем проведенной реформой францисканского ордена, “les amoureux de l’observance” [“соблюдающими любовные клятвы”]».294В эпоху позднего средневековья «…переживание печали связывалось не сэротической неудовлетворенностью, а со злосчастной судьбой.
И только в куртуазной любви трубадуров именно неудовлетворенность выдвигается на первое место. Возникает эротическая форма мышления с избыточным этическим содержанием, при том, что связь с естественной любовью к женщине нисколько не нарушается. Именно из чувственной любви проистекало благородное служение даме,не притязающее на осуществление своих желаний. Любовь стала полем, на котором можно было взращивать всевозможные эстетические и нравственные совершенства. Благородный влюбленный — согласно этой теории куртуазной любви —вследствие своей страсти становится чистым и добродетельным.
Элемент духовности приобретает все большее значение в лирике; в конечном счете следствиелюбви — состояние священного знания и благочестия, la vita nuova [новой жизни]»295.С точки зрения светской культуры в средневековых образах мучеников существует несомненный, хотя и не выраженный напрямую эротический подтекст.Тем не менее, здесь наблюдается характерный ход: сексуальность, на первыйвзгляд не сопоставимая в христианстве с божественным началом, трансформируется в этой традиции в особого рода трансцендентное событие.
Не становится ли вэтом смысле подобным событием и вообще близость любящих друг друга людей,испытывая которую они отдают плоть во власть своего взаимного желания во искупление друг друга и тем самым приближаются к божественному началу? Вот всвязи с чем мы говорим об эросе как о причастности (со-причастности) Абсолютному бытию: соединение, врастание обоих людей в единую плоть и единый дух,которое изначально дано людям в чуде творения и таинстве Причастия, когда сам294295Хейзинга Й. Осень Средневековья. СПб., 2011.С. 189.Там же, с.183—184.194Господь (которого и олицетворяет возлюбленный) прибывает в человеке, а человек — в Нем.Важно помнить и об обратной стороне эротического — о противоположномполюсе желания, на котором располагается смерть.
Так, понимание эротическогоначала, например, в философии Батая непосредственно связано с переживаниемстраха смерти: эротическое как цель, как получение немедленного удовольствиясопряжено в его мысли со страхом смерти, который испытывал древний человек,точнее говоря, — с понимаем того, что смерть может наступить в любую минуту,то есть экзистенциальным осознанием, которое таит в себе ужас. Вот почему«эротический отклик» оказывается «тайной, слепящей, спящей целью», которая,согласно Батаю, лежит в основании всех человеческих поступков.«Отклик на эротическое вожделение — так же как на, возможно, более человечное (менее физическое) вожделение поэтическое, или экстатическое (но какотграничить эротизм от поэзии или эротизм от экстаза?), — так вот, отклик наэротическое вожделение и есть цель. <…> Часто, во мне удовлетворение какогото страстного желания противится интересу.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
