Диссертация (1145195), страница 27
Текст из файла (страница 27)
По, Э. Т. А. Гофман, Ф. Шиллер, Ф. Кафка, Т. Манн, Ф. С. Фицджеральд имногие другие порою красноречивее, чем любой врач, описывают страхи и причудливые галлюцинации. Кроме того, бытует мнение, согласно которому «психоз…куда больше говорит о человеке, чем так называемая нормальность».201 Поэтому то, что Ж. Делез говорит о творчестве Л. Фон Захер-Мазоха, нам представляется справедливым и для любого другого писателя, в своих произведенияхимеющему дело с безумцами: «Будучи скорее врачом, чем больным, писательставит диагноз, но это диагноз целому миру; шаг за шагом он прослеживает болезнь, но это родовая болезнь человека; он оценивает шансы на выздоровление,но, возможно, это зарождение человека нового».202Когда речь заходит о таком явлении, как душевная болезнь, нельзя не признать, что в случае с такого рода больными мы неизбежно оказываемся в ситуации, когда недуг маргинализирует человека, то есть, выносит его вовне, за рамкиобщества.
Ценность жизни душевнобольных по существу никем не оспаривается— на словах; однако зачастую существование таких особых, изолированныхбольных предпочитают предавать забвению.Понятие «душевной болезни» заменяется термином «психическое заболевание» только в первой трети XX столетия, высвобождая проблему психическибольного человека из-под ига разнообразной мистической интерпретации. Движение в сторону психологии объясняется, в частности, психиатры охладели к исследованию головного мозга и обратились к философским учениям, занявшим ве201202Мазин В. Введение в Лакана.
М., 2004. С. 32.Делез Ж. Критика и клиника. СПб., 2002. С. 40.132дущие позиции в психиатрии (среди автором этих влиятельных учений профессорА. В. Снежневский назвывает А. Бергсона, Э. Гуссерля, Фрейда и даже Фому Аквинского).203 После победного шествия психофизиологического учения, у истоковкоторого стояли И. М. Сеченов и И. П. Павлов, на сцене вновь появляется не дающий покоя психиатру, который вторгающегося своими рациональными техниками исследования в область неразумного, образ кликуши, духовидца, изгоя.
Однако вместе с тем этот образ вызывает и живейший интерес ученых: «Современная зарубежная психопатология является в значительной мере эклектической. Рядсовременных зарубежных психопатологов, не стесняясь, вполне откровенно говорят о том, что сущность и природу психических расстройств можно понять толькона основе положений идеалистической философии (неофрейдизм, экзистенциализм и т.
д.)».204 Тем более проясняется обстоятельство того, что «сумасшествие»представляет собой отдельный, обособленный культурный пласт; например, ведущий немецкий психиатр, а впоследствии и философ К. Ясперс рассмотрел природу творческой деятельности и психической болезни на примере выдающихсяшизофреников Ван Гога, Стриндберга, Сведенборга и Гельдерлина, применив экзистенциально-патографический подход.205Часто, как отголоски мыслей, изложенных Шопенгауэром и Ницше, до слуха доносятся разговоры о «вечном возвращении». Для многих в этом феноменезаключена возможность выхода из-под власти закона, который реализуется в повторении.
Другими словами, если произошла какая-то неприятность, все возможно исправить, сделать по-новому, ведь, согласно Екклесиасту, нужно «отпускатьхлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его»(Еккл. 11:1). Такого рода события, будто бы открывают новую галерею неподлежащих исправлению изменений, внутренних трансформаций, претерпев и пре-203Снежневский А. В. Общая психопатология: курс лекций.
М., 2013. С. 12.Там же, с. 13.205См.: Ясперс К. Стриндберг и Ван Гог. Опыт сравнительного патографического анализа с привлечением случаевСведенборга и Гельдерлина. СПб., 1999.204133одолев которые, уже нельзя возвратиться к прежнему состоянию. К подобнымслучаям относится и болезнь.В том же случае, когда речь заходит о нервном, или психическом недуге,необходимо отметить, что последствия такого рода болезней не только необратимы и неисправимы. Как и симптомы таких заболеваний, их последствия оказываются, а зачастую и отчасти сохраняются в личности больного на всю его жизнь. Вто же время важно иметь в виду принципиальную взаимосвязь между больным иврачом не только на субъективном (интенциональном, то есть когда речь идет оналичии и у пациента, и у психиатра намерений), но и на уровне коммуникации.Подобный синтетический подход, раскрывающий проблему субъекта в психической болезни, предлагает Е.
В. Косилова. С одной стороны, утверждается, чтосубъектом может быть тот, кто обладает интенциональностью — иначе говоря,способен проявлять свои намерения. Понятно, что безумец интенционален в тойже степени, что и здоровый психиатр. Однако, с другой стороны, едва ли психически больных (в отличие от психиатров, с готовностью и осмысленно идущих налюбой контакт) можно признать субъектами коммуникации. Существуют описанные в литературе примеры, того, как психиатры вступали в коммуникацию с неконтактными шизофрениками, намеренно входя в «ненормальное» состояние.206Однако, Е.
В. Косилова отмечает: «Мы вынуждены сказать, что многие из больных, которых наблюдатель безусловно относит к субъектам в интенциональномсмысле, не могут быть им отнесены к субъектам в коммуникационном смысле.Ибо врач не приписывает им адекватного понимания себя, и скорее всего, он делает это совершенно верно, ибо они на самом деле не могут быть названы адекватно понимающими себя».207 Показательно, что исследователь также связываетвозможность больного вступить в контакт именно со способностями и волевым206Историю о шизофреничной девушке и контакте с ней Р. Лэйнга см.: Clay J. R.
D. Laing: A Divided Self. London,1996. P. 170—171. О деятельность и методике Р. Лэйнга см.: Власова О. А. Рональд Лэйнг: между философией ипсихиатрией. М., 2012.207Косилова Е. В. Психиатрия: опыт философского анализа : монография. М., 2014. С. 82.134усилием психиатра: «…степень субъектности больного зависит от таланта и доброй воли психиатра».208Вначале необходимо установить границы, в которых мы употребляем термин «безумие», обращаясь к примерам из литературных произведений.
Мы воспользуемся неконвенциональным, но весьма близким нам пониманием безумия,предложенным Ж. Ипполитом: он был убежден «в глубокой связи безумия и сущности человека вообще: эта связь выражается в том, что безумие есть крайнеепроявление отчуждения, а отчуждение вообще принадлежит сущности человека».209 Важно помнить, что для него психически ненормальные еще до возникновения классических работ М. Фуко составляли антропологический интерес: «Япридерживаюсь идеи, что изучение безумия — отчуждения в глубоком смыслеэтого слова — находится в центре антропологии, в центре изучения человека.
Сумасшедший дом есть приют для тех, кто не может больше жить в нашей бесчеловечной среде».210 Эти слова были сказаны в 1955 году.В такого рода отчуждении, выходе из себя, экстатике обнаруживаются достаточно разветвленные корни, а потому мы должны упомянуть о них en passant.В первом приближении безумие представляется двояким: с одной стороны, эторазрушительная потеря рассудка (так называемая «пелена Гекаты»), с другой —священное неистовство, которое является неотъемлемой частью оргий и вакханалий. Вакхический характер зачастую оказывается свойственен и самой литературекак явлению, причем вакханалия эта распространяется как на пишущего, так и начитающего.
Литература в чем-то сродни психическому расстройству: автор осуществляет, то есть придает своим переживаниям и видениям сущностный статусхарактеров.211 Мы же, читатели, своим вниманием к художественному произведению и его героям сообщаем им частицу себя. Так происходит даже в том случае,208Там же, с. 83.Фуко М. История безумия в классическую эпоху. С. 10.210Там же, с.
9.211Об этом см.: Хубулава Г.Г. Тема безумия в русской литературе. // Вестник Санкт-Петербургского университета.Серия 6. Политология. Международные отношения. - Выпуск № 1, 2014. С. 61 – 70.209135когда нам приходится не по нраву то, что мы читаем. Мы в любом случае(вос)принимаем реплику или образ, а кроме того неизбежно интерпретируем их идаже примеряем их на себя. Другими словами, чтение книгу оказывается инымспособом выйти за пределы нашего «Я».Едва мы возвращаемся к указанному выше феномену вакхического, как обнаруживаем подтверждение высказанной мысли: оргийное безумие, будучи плодотворной почвой для всякого рода художественной образности, требует аполлонического оформления, сообщая посредством этого своему носителю статус трагического героя. Последний, ставший дионисийским безумцем, обнаруживает себя во власти чар; соединяясь с окружающим, он в нем перерождается, и ужевследствие этого как бы играет свою особую роль.Мы хотели бы поговорить о феномене безумия, пользуясь несколькимипримерами, заимствованными из традиции русской классической литературы.Наше исследование будет касаться едва различимой границы между безумием игениальностью, которые находят свое отражение в произведениях художественного творчества.
Вот почему мы будем сталкиваться с необходимостью удержатьравновесие на тонкой грани между выходом за пределы себя, или слиянием совсем сущим, которым характеризуется священнодействие, и утратой здравогорассудка. Для того, чтобы достигнуть более полного понимания проблемы, намнеобходимы будут обширные цитаты из текстов отечественных авторов, писавших об интересующей нас теме.В качестве первого «пациента» мы исследуем образ героя рассказа Н. В. Гоголя «Записки сумасшедшего» Аксентия Ивановича Поприщина. Перед нами,несомненно, духовидец. Он представляет собой мелкий, низкий чин (сродни Акакию Акикиевичу Башмачкину), но он не просто грезит продвижением по службе.Поприщин оказывается то королем Испании (которому, впрочем, «не нужно никаких знаков подданничества»), а то безропотно терпит побои инквизиторов и«испанских депутатов» (на поверку оказывающихся обыкновенными врачами):«Сегодня великий инквизитор пришел в мою комнату, но я, услышавши еще из-136дали шаги его, спрятался под стул.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
