Диссертация (1145018), страница 30
Текст из файла (страница 30)
Работа А. К. Идаятова – пример того, какнеосторожный перенос концепта из одной ветви политологической теории вдругую может породить методологическую базу, вряд ли пригодную длярешения поставленных в исследовании задач.Другиеавторы,согласныестранснациональнымхарактероммедиакратических феноменов, идут еще дальше и говорят о формировании«транснациональноймедиакратии»какглобальногофеномена,чьихарактеристики размыты (это элитарная группа? режим управления?состояние социальной среды?) Так, Ю. Маркина со ссылкой на И. Н.
Панаринаутверждает, что в конце XX столетия сформировалась англо-американская«НоваяБританскаятранснациональныйимперия»,капиталвкоторойпостепенно«[а]мерикано-британскийсоздалтранснациональнуюмедиакратию, с помощью которой осуществляется навязывание определенныхстереотипов всему населению планеты» (Маркина 2011: 17-18). С.
Б. Никоновв полемике с нашей работой 2013 года (Медиакратия: современные… 2013)утверждает, что мы пытаемся «описать медиасистемы как медиакратию, ностоящую отдельно от государства, выступающего в роли политическогосубъекта» (Никонов 2014: 40). Далее автор утверждает, что «СМИ – этоинструмент власти, такой же, как армия» (Никонов 2014: 41). Но мы никак неможем согласиться с такой позицией. Во-первых, как мы уже показали выше,наша позиция состоит в том, что медиакратия – это не совокупностьмедиасистем и даже не совокупность медиасистемы и еще чего-либо, а особыйтип политического режима; во-вторых, сводить медиакратизацию к простойинструментализацииСМИозначаетредуцироватьеепониманиекак146взаимонаправленного процесса между двумя социальными подсистемами(медиасистемой и политической системой).Некоторые авторы пытаются примирить глобалистский подход снационально-ориентированными через интерпретацию медиакратии каквласти коммуникационных элит, «приобретающей в условиях глобализацииконфликтный характер» (Стеклова 2011: 99); то есть властное распределениеосуществляется внутри политии, но при решении элитой внешнеполитическихзадач приводит к столкновению медиаполитических комплексов, решающихантагонистические задачи.
Безусловно, такая интерпретация возможна (и былабы, вероятно, близка А. К. Идаятову), однако она требует гораздо болеевнимательного и подробного изучения, которое позволило бы избежатьголословных утверждений о наличии мировой медиакратической закулисы.Но следует отметить и то, что, как и в западных работах, у некоторых изроссийскихавторовпрослеживаетсяотношениекмедиакратиикакглобальному феномену не в смысле наличия на планете транснациональнойили англосаксонской медиакратической элиты, а в смысле того, чтомедиакратизация является универсальной чертой современных демократий.Поцелуев в этой связи совершенно верно подчеркивает, что глобальнаяполитическаяструктурымедиакультуранадемократических«довольносложившиесярежимов»агрессивнонакладываеткультурно-политические(Поцелуев2010:231),чтосвоиразновидностиснижаетихнациональное своеобразие.
Наш опыт исследований говорит о том, чтонесмотря на большие культурно-исторические и социетальные различиямедиакратизация Великобритании, США, Италии, Франции, Нидерландов,Дании, России, Украины, Польши, Венгрии идет примерно по одной и той желогикеитраектории,различаясь,вероятно,толькоскоростьюиинтенсивностью. В этом смысле медиакратизация действительно являетсяглобальной «болезнью», которая поражает государства с демократическимиили переходно-демократическими политическими режимами, вступившие вэпоху сатурации медиапотребления.147Иные подходы к термину «медиакратия». В заключение отметим, чтотермин «медиакратия» уже достаточно часто используется в российскихработахкакконцепт,позволяющийинтерпретироватьреальностьзапределами собственно властных отношений.
Так, можно найти этот термин вработе о церковных медиа в России (Рогозянский 2013) и экстремизме(Сальников 2007). Встречаются и необычные трактовки, такие как, например,у В. П. Конева: медиакратия – «власть информационных систем, являющаясяорудием в руках «большого бизнеса» (Конев 2009: 154).Нельзянеупомянутьиоработах,отказывающихконцепту«медиакратия» в содержательности и научности. Такой точки зренияпридерживался,например,проф.С.А.Михайлов,долгоевремяпреподававший на кафедре международной журналистики СПбГУ.
Он полагалэтот термин специально внедренным в коммуникативистику в качествеотвлекающего маневра (Михайлов 2002: 43-44) – для «фетишизациимассмедиа и их манипулятивной деятельности» (Маркина 2011: 17). Инаяразновидность отрицания медиакратии как особой формы власти может бытьнайдена, на наш взгляд, в статье известного политолога-международника Т. Л.Ровинской.
Автор указывает на то, что Россию нельзя назвать страной сустановившейсяпостоянноепрактикойполитическоенезависимостидавлениесоСМИ;сторонымедиаиспытываютистэблишментаиэкономическое давление со стороны медиасобственников и рекламодателей.Если рассматривать работу Т. Л. Ровинской с «этимологической» точкизрения, то описывается «антимедиакратия», где СМИ лишены свободы воли,независимости в профессиональной деятельности и возможности выражениясоциальных интересов, противоречащих интересам политэкономических элит.С точки же зрения «маркетингового» подхода позиция Т. Л. Ровинской неучитывает той логики системных дефицитов как в политической, так и вмедийной системах, о которой мы говорили выше, и это, конечно, приводитавтора к тому, что СМИ отказано в праве голоса в обществе.148В целом нужно заметить, что сегодня российская теория медиакратиигораздо более разветвлена и обширна, чем еще пять лет назад.
Можноутверждать, что в России в достаточной степени освоены и оценены западныеконцепции медиакратии и ведется разработка собственного, специфическогопонимания этого термина и явления. Тем не менее и российской, и западнойшколам не хватает как теоретического единства, так и эмпирическойподтвержденности. Поэтому наш призыв к коллегам состоит в необходимостиобъединения усилий для дальнейшей разработки как теоретических, так иэмпирических аспектов концепта медиакратии.2.8. Социальные последствия медиакратизацииК 2010-м годам абсолютное большинство развитых демократий мира такили иначе прошли этап увлечения медиакратическими практиками. Этопривело к комплексу медиакратических эффектов, отраженных в большомспектре литературы.
Их следует разбить на эффекты в политическом поле,медиасистеме,аудитории;всеонипредставляютсобойдеформацииантидемократического характера. Но при этом следует помнить о том, что иханализ должен всегда проводиться в связке. Во-первых, все три элементапредставляют контекст друг для друга, и анализ отдельных явлений вполитической, медийной и аудиторной сферах будет обладать не самымбольшим объяснительным потенциалом. Во-вторых, изменение системногохарактера в одном из элементов ведет к неизбежным переменам в двух других,чтоипозволяетвыявитьсистемныйхарактермедиаполитическоговзаимодействия.Деформациив политическом пространствевключают несколькотенденций, значимых настолько, что без них не обходится ни один приличныйучебник политологии.
Суммируем их, поскольку они затем послужат длявыработки критериев медиакратизации и поиска кейсов.1. «Взрывное» развитие политической коммуникации под влияниемобщеймедиатизацииполитическогопространства.Политическая149коммуникация подвергается трем «-циям»: технологизации («утончение»коммуникационныхтехник),стратегизации(ростролиполитическойкоммуникации в процессе принятия и продвижения решений по вопросамповестки дня, а также разработка стратегий коммуникации на основепроактивности) и институционализации (количественно: рост числа и объемаинститутов политической коммуникации в верхних эшелонах власти иэкспоненциальный рост кадрового обеспечения этих институтов, качественно– их вертикальная интеграция и иерархизация, общее усиление ихинституциональной структуры).Все эти трансформации политической коммуникации хорошо известны иописаны в большом перечне исследований.
Но, как нам кажется, этитрансформации имеют результатом эффект, о котором еще не было сказано.Разграничение политической коммуникации как зоны доставки смыслов ижурналистикикакзоныпорождениясмысловпозволяетобъяснитькачественные изменения в политической системе. В процессе медикратизациив политическом поле вырастает зона, претендующая на производствополитически значимых смыслов вместо работы по их распространению. Этазона (какправило,подразделенийинституциональностратегическойоформленнаякоммуникациииввиде высшихполитическогопиар)стремится заместить собой журналистику как систему, работающую наинтерпретациюсобытий.Такподрываютсяоснованияжурналистскойавтономии в интерпретации социальной полезности любой инициативы исоздаются основания для инструментализации СМИ (Hallin&Mancini 2004:37): журналистике остается только роль коммуникатора, работа по доставкесообщениявместоработынадсмыслами;институтыполитическойкоммуникации и журналистики меняются ролями.
Это согласуется и с логикой«добровольного отказа» медиасистемы от роли независимого интерпретатора,о чем писал С. П. Поцелуев.2. Ускорениеполитическогопроцессаиприобретениеимперформативных черт, зависящих от коммуникативной составляющей, что150выражается в распространении таких терминов, как «performance politics»(Clarke, Sanders, Stewart, Whiteley 2009), «event politics» (Meyer T. 2002),«horse-race politics» (Cappella&Jamieson 1997). Системные дефициты, ведущиек искажению нормативной модели медиаполитического взаимодействия,проявляются, например, следующим образом. «Журналисты (Под давлениемэкономической необходимости продать свой продукт как можно шире. – С.Б.)сообщают только о тех вопросах повестки дня, которые, как они ожидают,привлекут большое общественное внимание, а не о политически важныхвопросах.
Это, в свою очередь, влияет на политиков, которые действуютстратегически, желая привлечь внимание журналистов. Политикам сегодняболее, чем когда-либо, приходится реагировать на краткосрочные вопросыповестки дня, чтобы обрести внимание со стороны журналистов, вместо тогочтобы сосредоточиваться на содержании политических вопросов, которыепривлекают меньше внимания» (Hoppe 2014: 48).
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
