Диссертация (1137625), страница 14
Текст из файла (страница 14)
Однако, как станет ясно в дальнейшем, это были лишь первые подступы к оформлению самостоятельного философского учения, первые попытки выработать собственную методологию и терминологию. Это время – переходный период в философии Шопенгауэра, содержание которой пока эклектично, а строгая форма – отсутствует.§ 2.1. Первый Берлинский этап2.1.1. Критика натурфилософии и наукоучения.
Задачи философииПод впечатлением от лекций Фихте, чтения Шеллинга и, видимо, занимавших его в товремя «Метафизических начал естествознания», Шопенгауэр стал резко противопоставлятьсвою мысль «натурфилософам» (под этим словом подразумевая, вообще говоря, только Шеллинга). По его мнению, они «впали в заблуждение, будто их познание – познание абсолютногоБытия, а не обусловленного, видимости», и их незаконные догматические построения, «хлам»их научных фантазий может спасти лишь «какой-нибудь фокус-покус»2. Он обвиняет Шеллингав «настоящем догматизме», поскольку тот ищет «какого-нибудь абсолютного гвоздя, чтобы повесить на него мир,… не имеет ни малейшего понятия о великом духе Канта, делает важныйвид, не зная даже алфавита»3.
Натурфилософы для него – это особый класс одержимых: одержимых природой (Natur-Narren), потому что нечто относительное (природу) они возвышают доабсолютного и играют в метафизику, «как дети играют в солдатиков»4. Система тождества же,согласно Шопенгауэру, «бессмысленна» потому, что, пытаясь объединить идеальное и реальное,привносит в это отношение понятия, свойственные только пространственно-временному миру, а1См.
§§ 1.1-3.HN I, 19, Nr. 30; HN II, 233. См. также о «безосновном»: HN II, 309.3HN V, 147.4HN I, 27, Nr. 47; HN V, 144.246именно, понятие «объединение». Противоположностью этому «вавилонскому смешению языков» (т.е. языковой подтасовке) выступает «истинный критицизм»1.Вскоре после первого знакомства с Фихте, Шопенгауэр стал относиться к его мысли с резким неприятием и даже язвительностью, называя «сущность (Wesen)» его учения «уродцем(Unwesen)»2. Он обвинял своего лектора в приписывании законов, действующих в мире явлений,вещи самой по себе, в плутании в сети собственных фантазий, лицемерной подтасовке фактовради спасения собственных конструкций и том, что в случае провала тот взывал к интеллектуальному созерцанию как к ultimo ratio3.
Вскоре даже убедившись в «априорной невозможностинаукоучения», Шопенгауэр считает: утверждать, что в деятельности человека (человеческогосознания) уже содержится весь мир – так же глупо, как пытаться дедуцировать его из ночногоколпака или всю физиологию из одуванчика4. Вечный же упрёк Шопенгауэра в адрес своих противников – упрёк в путаности и темноте (как языка, так и мысли) – проходит красной нитьюсквозь каждую его ремарку в конспектах к лекциям Фихте5.Опыт столкновения с мыслью Фихте и Шеллинга оттолкнул Шопенгауэра от спекулятивного философствования.
Этому способствовало, впрочем, и кантовское учение, которое он использовал поначалу только для критики положений своих оппонентов. И всё же то, что их учение противоречит основным законам рассудка, считал Шопенгауэр, не даёт оснований вообщеоставить попытки постичь сверхчувственное. В этом ношении для Шопенгауэра оказался полезным кантовский скептицизм в отношении возможностей теоретического разума, с одной стороны, и его апелляция скорее к этическому измерению, связь с которым не может быть прерванауказанием разуму его границ и сущность которого лежит вне «объективного» познания – с другой. Заостряя тезис учителя и обосновывая собственные утверждения, выходящие за пределывозможного опыта, Шопенгауэр утверждал даже, что практический и теоретический разум являются, вопреки Канту, не двумя проявлениями одной и той же способности, а двумя фундаментально отличными6.
В конечном итоге, благодаря этому ограничения в отношении познаниясверхчувственного, установленные критикой разума, оказываются, считал Шопенгауэр, недействительными. Последний тезис своим основанием, очевидно, имел кантовское утверждение орегулятивном характере этического, поскольку он открывает дорогу не стеснённому критикойразума познанию сверхчувственного – посредством его этического измерения.1HN I 35, Nr.
66.HN II, 173. Подробнее см.: D’Alfonso, M.V. Schopenhauer als Schüler Fichtes // Fichte-Studien 2006. Vol. 30. S.201-211.3См., напр.: HN II, 20; 142-143, 173.4HN V, 53; HN II, 354-355.5См.: Weimer, W. Schopenhauer. Wissenschaftliche Buchgesellschaft, Darmstadt 1982. S. 37-53.6HN I, 26, Nr. 44; HN II, 309.247На данном этапе Шопенгауэр перестал отождествлять с религией ту неясную духовнуюдеятельность по постижению сверхчувственного, которая казалась ему наилучшим и божественным в человеке, будучи одновременно связанной ещё и с философией, и с моралью, и сэстетикой. Напротив, он ещё более чётко провёл границы между познанием сверхчувственногои религией, хотя и оставляет им в качестве общего объекта познания «божественное». При этом«рассудочная философия» (т.е.
философия оппонентов Шопенгауэра) должна отречься от божественного, т.е. уступить место некоей иной способности, могущей познать это божественное1.Шопенгауэр уверяет: человек «должен либо мыслить как философ, либо молиться как религиозная личность; можно выбрать одно из двух, но не объединить»2. Главное отличие между этимиальтернативами состоит не в их предмете (их предмет – сверхчувственное), а в способе его познания: философия оперирует абстрактными понятиями, в то время как религия основана наобразах. При этом именно благодаря этой разнице, говорит Шопенгауэр, познанию сверхчувственного не помешает, а только поспособствует, когда под натиском науки рассудок достигнетдостаточной зрелости, чтобы религия пала окончательно3.Отбросив религию, Шопенгауэр не связывал познание сверхчувственного и с априорнымиспособностями познания.
С одной стороны, такого познания не может дать нам чувственныйопыт, ибо, хотя он является началом всякого познания, однако люди не отличались бы от насекомых, если бы он был высшим в человеке4. С другой стороны, разум тоже неспособен выполнить эту задачу. Конечно, Шопенгауэр подспудно солидаризовался с проектом критическогоидеализма, заявлял, что дело философа – понять опыт в целом, а не его частности, выяснив механизм, по которому происходит внутреннее «вычисление»5, а говоря о том, что «мышление всобственном смысле очень схоже с разбором слогов: понятия – знаки представлений, слова –знаки понятий», даже риторически связывал задачи своей философии с Кантом6.Каким же образом человек способен познать сверхчувственное? Именно с ответом на этотвопрос связана формулировка замысла ранней философии Шопенгауэра. Отбросив описанныевыше способности познания, поскольку на них наложила ограничения кантовская критика, он1HN I, 20, Nr.
31.HN II, 259.3HN I, 20, Nr. 32. Ср. с: Novembre, A. Il giovane Schopenhauer e Fichte. La duplicità della coscienza. Mainz, 2011.(Diss.). P. 276-277.4HN II, 321.5HN I, 21, Nr. 33. Ср. с: Фихте И.Г. Философские произведения. М.: Академический проект; Гаудеамус, 2013.С. 322.6HN I, 29-30, Nr. 54. Ср. с: «Чистые рассудочные понятия… служат лишь, так сказать, для разбора явлений п оскла да м , чтобы их можно было читать как опыт» (Кант, И. Сочинения в 6 т. М.: Мысль, 1963-1966. Т.4.
Ч.1. С.132). Однако познание сверхчувственного, с точки зрения Шопенгауэра, не является дедукцией, поскольку выведение системы опыта из принципов противоречит самому понятию опыта, потому что опыт сам должен быть «принципом», первым в познании, см.: HN II, 315.248пишет: «И всё же человек познаёт сверхчувственное с помощью других способностей рассудка(Kräfte vom Verstande). Обособление этих способностей рассудка: сообщение познанного с ихпомощью рассудку в соответствии с его природой (имманентным образом), которая, возможно,восприимчива только к негативной передаче (negative Mitteilung). Эта передача навсегда заключит разум в его границы, так что его прогресс не сможет повредить теперь уже чистому познанию сверхчувственного, как раньше вредил образному познанию – это и есть Философия.
Изэтого понятия явствует, что она может быть только одной-единственной и что явится последняясистема, которая и будет истинным критицизмом»1.Неслучайно Шопенгауэр называет познание «божественного» и «сверхчувственного» «истинным критицизмом», взывая к авторитету Канта. В самом деле, и само намерение, и его непоследовательность были оправданы в глазах молодого философа профетическим тоном самогоКанта, пророчествовавшего о неизбежно наступающем «времени её [метафизики] возрожденияпосредством основательной и законченной критики разума»2.
Шопенгауэра не смущало, что«новое рождение метафизики» должно происходить по «совершенно неизвестному до сих порплану»3 – не известному даже самому Шопенгауэру. Напротив, он был уверен, что способность«негативно» высказываться о сверхчувственном будет одновременно и соответствовать требованиям разума, и укажет ему его границы.Более того, Шопенгауэр был уверен не только в том, что такая почти божественная способность познания сверхчувственного может существовать, но и в том, что её существованиенеобходимо и логично вытекает из «Критики чистого разума»: «[Если бы мы] стали считать нашопыт единственно возможным способом познания вещей… [то] принимали бы принципы возможности опыта за всеобщие условия вещей самих по себе»4. По-видимому, он, как и Кант, верил в возможность достижения на этом пути «золотой середины» между догматизмом и критицизмом5 (без обиняков, впрочем, называя такое знание именно «критицизмом», а не чем-тосредним).
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
