Диссертация (1137593), страница 15
Текст из файла (страница 15)
Для Риккерта и Вебера претензии на полный контакт с действительностью выглядели антинаучно; в то жевремя, чрезмерное отдаление от неё грозило потерей специфики идиографического знания.Как отмечалось выше, Риккерт пытался решить эту проблему с помощью своей философии ценностей, разделения царства ценностей и царствасмысла и вытекающей отсюда процедуры отнесения к ценности. Вебер перенял этот подход, однако его радикальная антиметафизическая установка породила проблемы при перенесении этого подхода собственно на почву методологии социологии.
По Веберу, задача социологии, которая позволяет отдифференцировать её от других наук о действительности, состоит в том, чтобы «истолковывая, понять социальное действование и тем самым дать причинное объяснение его протекания и его результатов» [Вебер 2008: 90] 25. Этоопределение представляет собой своего рода синтез позитивистских, неокантианских и виталистических воззрений: в нём сходятся задачи герменевтического понимания и исследования детерминации.
Для Вебера оба компонентапредставляют трудность и требуют методологического разрешения. Понимание социального действования означает понимание его смысла. Смысл дей25Ср. у Риккерта: «подобно тому, как мы различаем три царства: действительности, ценности и смысла, следует также различать и три различных метода их постижения: объяснение, понимание и истолкование»[Риккерт 1910: 53].71ствования (субъективно предполагаемый смысл) атрибутируется действующему, и только ему. Он не существует независимо от действования, а следовательно, может быть познан только из этого акта.
Но как это возможно?В отличие от Зиммеля, Вебер не полагается на то, что понять субъективный смысл поможет некий общечеловеческий элемент, которым пронизаны все культурные содержания – в таком случае понятие «смысла» означалобы «объективный смысл», а этот гегельянский конструкт, с точки зрения Вебера, носит метафизический оттенок. Неокантианская философия ценностейподсказывает, что исследователь должен опираться на значимые для него какдля культурного существа вещи для того, чтобы сформировать свой интерес,а уже затем трактовать свой объект с точки зрения того, какой смысл вкладывался этим объектом в заинтересовавшее историка действование.
Но можно ли рассчитывать на то, что те ценностные содержания, которые составляют смысл поведения объекта, будут доступны исследователю? Можно липредставить себе, что мировоззрения субъекта и объекта как ценностных существ будут настолько различны, что понимание субъективного смысла станет невозможным? Если это так, то перед социальной наукой вновь возникает опасность историзма, релятивизации всех культурных содержаний – та самая опасность, которой Дильтей стремился избежать в своей позднем движении к герменевтике.Иными словами, требуется общий знаменатель, который служил бы залогом того, что между субъектом и объектом возможно минимальное взаимопонимание на уровне субъективного смысла.
Ценности должны обладатьобъективной общезначимой иерархией – в противном случае любое понимание смысла может быть адекватным лишь в той мере, в которой субъект иобъект объединены общими ценностями. Для Риккерта такой универсальнойценностью, определяющей движение истории, является ценность истины,ценность знания. Вебер соглашается с Риккертом в этом логоцентризме, нолишь отчасти.
Ведь утверждение всеобщей значимости истины – телеологи72ческое утверждение, его принятие означает, что познающий субъект связан сдействительностью не только посредством её понятийной обработки, но иблагодаря тому, что сам действительность обладает некоторой динамикой,имманентным движением к познанию, и субъект сам включён в это движение. В таком случае философия истории вновь проникнет в эпистемологическое основание социальной науки, вместо того, чтобы логически следовать заэтой наукой, опираться на открытые этой наукой причинные связи.
Отделение науки от метафизики вновь оказывается проблематичным 26.Исходя из этих соображений, Вебер соглашается, что признание ценности познания является необходимым предварительным условием для занятийнаукой. Иными словами, в среде тех, кто занят научным познанием, в принципе невозможно обнаружить волю, не хотящую познания. Однако это неисключает того, что вопрос о том, достойно ли познание являться последнейценностью, может быть поставлен [Вебер 1990а: 730]. Другое дело, что этотвопрос невозможен в научной аудитории – однако отсюда не следует безусловная для человечества необходимость познания, на которой настаиваетРиккерт. Для Вебера ценность научного познания стоит в ряду прочих ценностей и является очевидной только для того, кто её принимает (как, впрочем, и всякая ценность).С точки зрения Вебера, не существует абсолютных ценностей, которыебыли бы общезначимыми для всех людей.
История представляет собой скорее арену борьбы богов, арену противостояния несоизмеримых ценностей инесоизмеримых логик. Это ясно противоречит метафизической установке наутверждение единой логики смысла. «Высшие идеалы, наиболее нас волнующие, - пишет Вебер, - во все времена находят своё выражение лишь в борь-26О различиях между аксиологическими позициями Рикерта и Вебера см., напр.: [Wagner 1987; Ringer 1997;Bruun 2007].73бе с другими идеалами, столь же священными для других, как и наши длянас» [Вебер 1990б: 353] 27.Это небольшое различие между аксиологическими воззрениями Вебераи Риккерта обозначает решительный отказ Вебера от неогегельянских решений. В соответствии с аксиологической позицией Вебера, наука даёт такойметод для понимания субъективного смысла, который позволяет истолковатьи объяснить его, что было бы невозможно сделать, полагаясь лишь на способность интерпретировать объективный смысл, непосредственно данный вконтакте с действительностью.
Иными словами, Вебер указывает на необходимость разрыва с действительностью для того, чтобы приблизиться к схватыванию действительности в понятиях; в противном случае её научное познание станет невозможным. Сама по себе действительность не может выступать гарантией такого познания. Благодаря устранению метафизическихгарантий, освобождению от оценочных суждений за социальной наукой закрепляется статус позитивной науки.
Однако взамен она сталкивается с проблемой утери действительности. Непроходимая граница между научнымипонятиями и действительностью превратилась в ключевую методологичеСуществует известный анализ этих проблем, предпринятый Г. Оуксом. Этот анализ ошибочен как в отношении Риккерта, так и в отношении Вебера. С точки зрения Оукса, Риккерт утверждает, с одной стороны,несоизмеримость ценностей (к примеру, теоретических и этических), а с другой – примат ценностей науки.Это противоречие подрывает риккертовское обоснование возможности объективного исторического познания [Oakes 1988: 141-142]. На самом деле никакого противоречия не существует: невозможность вынесенияморального суждения с теоретических позиций не исключает существования «сверхлогической воли», которая обосновывает теорию.
Эта первичная сверхлогическая воля не является собственной ценностью науки(что не исключает существования отдельной ценности науки). Она не предполагает «интеллектуализма»(исключения вненаучных ценностей на научных основаниях) и не участвует в «войне богов». Ценность познания утверждается ей не за счёт других ценностей, а наряду с ними. Трудность с эпистемологией Риккертасостоит не в том, что решение через «сверхлогическую волю» неконсистентно, а в том, что оно вводит весьма сильную дополнительную предпосылку, снижающую ценность итогового результата.27В том же, что касается Вебера, Оукс настаивает, что выбор теоретического объяснения зависит от ценностной позиции учёного.
Поскольку Вебер отрицает существование абсолютных ценностей, объективное теоретическое объяснение невозможно [Oakes 1988: 148-150]. Однако Оукс недооценивает эффективность процедуры отнесения к ценности. Проблема, которая вытекает отсюда, заключается вовсе не в выборе средитеоретических объяснений, а в эмпирической процедуре понимания смысла.
Исследователь может элиминировать «оценочные суждения», однако это даётся ему слишком дорогой ценой – ценой потери контакта сдействительностью.74скую проблему, которую пытался решить не только сам Вебер, но и многиеего последователи. Но не исключено, что эта проблема вообще не имеет решения, поскольку отмежевание от действительности, и в то же время напряжённый поиск пути к ней составляют два источника постоянного теоретического напряжения в неокантианской социальной науке.Подтверждением этому может служить то, что с аналогичными трудностями столкнулся Э. Дюркгейм, пытавшийся выстроить социальную наукуна несколько иных основаниях.
Поскольку спор о разделении наук протекалпреимущественно в Германии, его воздействие на французских интеллектуалов было поначалу несущественным. Напротив, Дюркгейм не слишком высоко ценил немецкую историческую школу (так называемых катедерсоциалистов), которая в целом подготовила практическую почву для философского обоснования научности исторического знания. Среди немецкихпрофессоров гораздо большее влияние на Дюркгейма имел В.
Вундт, который оставался на натуралистических позициях и не участвовал в дискуссии одемаркации гуманитарного знания [Jones 1999: 221-225]. Казалось бы, поскольку для Дюркгейма не существовало опасности утери автономии гуманитарной науки вследствие её натурализации, это могло позволить ему избежать трудностей, с которыми столкнулись попытки обоснования социальнойнауки в Германии.Однако перед лицом необходимости решить две упомянутые выше задачи, необходимые на пути к обоснованию социологии – методически гарантировать её научную объективность и выделить её собственный предмет –Дюркгейм также делает выбор в пользу неокантианского решения.
Рассмотрим предложенные Дюркгеймом ответы последовательно. Ключом к решению первой задачи становятся понятие общества как «реальности suigeneris», а также понятие социального факта [Дюркгейм 1995: 34, 41]. Эпистемологическая позиция Дюркгейма состоит в том, что залогом научностидля социологии является подход к социальным фактам как к «вещам», т.е.75как к тому, что «дано, представлено или, точнее, навязано наблюдению»[Дюркгейм 1995: 51].