Диссертация (1137017), страница 18
Текст из файла (страница 18)
На уровне властного дискурса акт переименованиярассматривался как одна из мер, которая позволила бы привлечь в городиностранныеинвестиции,посколькубренд«Ленинград»былнепривлекательным для иностранных инвесторов. Так, Марин ссылается наречь мэра города А. Собчака, где он обосновывает переименование какнеобходимое условие для создания зоны свободного предпринимательства вСанкт-Петербурге [Marin 2003]. Кроме того, на этом уровне переименованиеявлялось составной частью политики по формированию нового имиджагорода как культурной столицы и в целом соответствовало духудемократических и либеральных реформ того времени.Говоря о дискурсе жителей города, Марин подчеркивает его болеесложныйикомплексныйхарактер,связанныйсвопросамисамоидентификации и коллективной памяти, что становится обоснованиемнедопустимостиредуцированияанализатопонимическихпрактиккединственному измерению властного дискурса, которое характерно длябольшинства работ в области критически ориентированных топонимическихисследований.Вцентредискурсажителейгорода,помнениюисследовательницы, находится вопрос самоидентификации, связанный сопределением локальной и национальной идентичности, а также ееисторической преемственности.
Она выделяет два возможных взгляда напереименование,которыесоответствуютразличнымспособамеговосприятия в публичной сфере: в соответствии с первым переименование –это противопоставление Санкт-Петербурга и Ленинграда, выраженное вформе противоречия, когда одно исключает другое; второй взгляд – это93признание реформистского характера произошедших перемен, в основекоторого лежит представление о единой идентичности города во все временаегосуществования.Этоколлективной памяти.осуждениеодногоразличениесвязанотакжесвосприятиемДля одной позиции характерно неприятие иизпластовпрошлого(ЛенинградскогоилиПетербургского), в то время как другие принимают прошлое во всем егоединстве и целостности.Анализируя обширный массив эмпирических данных, Марин приходитк выводу о доминировании в публичном пространстве Петербурга первойпозиции,всоответствиискоторойвыстраиваетсядихотомияЛенинград/Санкт-Петербург и формируется ряд городских мифов, лежащих восновеаргументацийпротивоборствующихсторон.Так,противникипереименования, основную часть которых составили коммунисты и рабочиепромышленных предприятий пенсионного возраста, в ходе общественноймобилизации апеллировали, в первую очередь, к мифам о «Ленинграде –колыбели (сыне) Революции» и «Городе-герое Ленинграде, пережившемблокаду» [Marin 2003].
Сторонники переименования обращались к мифу о«Санкт-Петербурге – окне в Европу», что обусловило тот факт, что их костяксоставилигорожане,имеющиедемократическуюилиберальнуюполитическую ориентации, а также мифу о богоугодности названия СанктПетербург ввиду его религиозных коннотаций (название было дано в честьсвятого апостола Петра – покровителя города), что обеспечило поддержкуинициативы со стороны верующей части горожан.В завершение своихразмышлений Марин ставит вопрос о том, нашел ли символический актпереименования отражение в реальной ситуации, был ли он подкрепленреальными социальными реформами, которые позволили бы реализоватьпроект превращения города в европейскую культурную столицу, и, вслед заЙоенниеми, дает на этот вопрос отрицательный ответ.В более поздней работе Марин интерпретирует топонимические чисткив Санкт-Петербурге в 1990-2000-х годах как попытку выстраивания94символических границ между старой (советской) и новой (постсоветской)историческимиэпохами, которая призвана заложить основаниядляконструирования новой национальной идентичности в современной России[Marin 2012].
Фиксируя ориентацию проводимой топонимической политикинавозвратдореволюционныхназваний,Маринподчеркиваетхронотопический характер устанавливаемых в ходе переименований границ,основанный на возврате к идеализированному мифу о Санкт-Петербурге «окне в Европу» в противовес господствовавшему ранее мифу о Ленинграде– «колыбели Октябрьской революции». Противоречие между двумя мифамираскрывается через рассмотрение лежащих в их основе оппозицийконсерватизма/реформизма,автократии/демократии,коллективного/индивидуального и т.д., а также геополитических дихотомиймы/они, Запад/Восток, Русский/Европеец. Рассматривая переименования какпрактику выстраивания временных границ (temporal boundary-makingpractice), исследовательница указывает на то, что эта практика носитпроцессуальный характер – это «динамика наборов дискурсов, символов иинституциональных практик, направленная на создание средств длясамоидентификации» [Marin 2012: 193].
При этом, ссылаясь на концепции«гегемонии» А. Грамши и «символической власти» П. Бурдье, онаподчеркивает, что, несмотря на ключевую роль властныхтопонимическихизменениях,простыегорожанетакжеэлит вявляютсясоучастниками этих процессов. Анализируя эмпирический материал, Марин,как и другие авторы, указывает на незавершенность и двойственностьреализованного проекта преобразования топонимических ландшафтов всовременной России, который приводит к размыванию идеологическихимперативов не только на институциональном уровне, но и на уровнесамоидентификации простых горожан.Изучение постсоветской топонимии также привлекло вниманиесоциальных и культурных географов [Туровский 2003; Дахин 2004, 2011;Соломина 2012].
В отличие от критических топонимических исследований,95эти работы фокусируются на концептуализации топонимов как важныхэлементовкультурныхэмпирическоманализеландшафтов,смещаетсяи,оттакимобразом,рассмотренияакцентвполитическихимпликаций актов наименования/переименования и их агентов в сторонуизучения историко-культурного контекста возникновения и существованияназваний. Политический характер топонимических практик при этом неотрицается. Концептуальную основу такой исследовательской перспективы,помимо понятия культурного ландшафта, составляют понятия социальнойпамяти и локальной и региональной идентичности.Р.
Туровский обращается к анализу двух ключевых составляющихкультурных ландшафтов – топонимии и памятников [Туровский 2003]. Вцентреработынаходитсярядвопросов,касающихсясущноститрансформаций, которые претерпели российские культурные ландшафты в1990-е годы, и их роли в конструировании региональной идентичности.Отвечая на них, исследователь указывает на преемственность постсоветскойтопонимической традиции, допускающей переименования только в случаеобщественного отторжения «явных советских деформаций» [Туровский2003: 5], таких как Ленинград, Свердловск, Куйбышев. Отмечается, чтовосстановление исторических названий было ограничено масштабамикрупных городов – исторических центров, которые сопротивлялисьпопыткамприсвоения новыхназванийещев советское время, ипроизошедшие изменения стали только одной, пусть и самой мощной, изволн отторжения.
В этом смысле, эти трансформации имеют отношение, впервую очередь, не к радикальному пересмотру советского наследия, а кузкому возрождению и регенерации традиции, и не отличаются по смыслу от«топонимических чисток» в сталинское время. Советский топонимическийпласт, за исключением некоторых наиболее одиозных названий, былсохранен. В качестве основного объяснения этого факта Туровскийуказываетнаинертностьиконсерватизмобщественногосознания,превратившего советскую историю в новую традицию, равноправную96дореволюционной:«традиционныйландшафтпослесоветскойтранфсормации-модернизации стал лишь одним из слоев, который дляобщественного сознания не является единственно ценным и адекватновоспринимаемым в рамках бытующей ценностной системы» [Туровский2003: 5]. Следствием этого становится сопротивление переменами иконсервация советского, которая приводит к появлению городов с двойнойтрадиционно-советскойидентичностью,таких,какКиров/ВяткаиУльяновск/Симбирск. Исследователь также отмечает, что постсоветскийхарактер российской топонимической политики находит отражение вчастичном восстановлении советской символики, которое происходит в рядерегионов, а также в интеграции советского в «неприкосновенный запас»культурного наследия, которая производится за счет замены советскихназванийнановые,новчестьсоветских-жедеятелей(пример:переименование подмосковного Калининграда в Королев).Схожий взгляд на топонимические процессы представлен в работахкультуролога и географа Андрея Дахина [Дахин 2004, 2011].
В более раннейработе, посвященной анализу восстановления исторических названийроссийских городов в 1990-е годы, он рассматривает переименования вконтексте общей структуры социально-исторического памятования горожан,проявлениямикоторойявляютсяфоновыепрактики–«способыповседневной публичной активности, повседневной профессиональнойдеятельности, коммуникаций во внутреннем пространстве города» [Дахин2004: 25], и локальная самоидентичность.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
