Диссертация (1137017), страница 17
Текст из файла (страница 17)
Казакевич всвоеманализетопонимическоголандшафтапостсоветскогоМинска[Казакевич 2011]. Реконструируя историю топонимических изменений встолице Белоруссии в 1990-2000-ые годы, он отмечает отсутствие единойлинии в их реализации и фиксирует всплеск переименований в начале 1990-хгодов при практически полном их отсутствии в более поздние периоды.Отмечаяхорошуюсохранностьсоветскоготопонимическогопласта,Казакевич говорит о том, что большинство советских названий с течениемвремени были усвоены жителями как свои белорусские, что привело к тому,что во время национального подъема, связанного с обретением Белоруссиейнезависимости, их существование не вызвало острого отторжения имасштабных протестов.
Относительная пассивность властей и жителей вотношении топонимических изменений объясняется также тем, что основную88часть советского топонимического ландшафта Минска составляют названия вчесть героев Второй мировой войны и деятелей культуры как советского, таки досоветского периодов, в отношении которых сформирован определенныйобщественный консенсус, основанный на признании их положительной ролив истории.
Дискуссии и протесты вызывают в основном названия в честьсоветских коммунистических деятелей периода до второй мировой войныввиду наличия устойчивой политической базы, лежащий за их поддержкойили отторжением. Таким образом, фиксируется фрагментация восприятиясоветских названий в зависимости от их содержания [Казакевич 2011].Кроме того, исследователь подчеркивает, что в последнее время вбелорусском обществе происходит размывание представлений о советском иего символическом значении: оно начинает восприниматься как частьистории безотносительно позитивных или негативных коннотаций, с нимсвязанных. При этом часто изначальный политический и символическийсмысл,вложенныйвназвания,перекрываетсяновымизначениями,появившимися в постсоветское время.Вопрос о том, почему советский топонимический пласт до сих порявляется системообразующим в социальном пространстве российскихгородов, находится также в центре работы российского антрополога ифилософа М.
Немцева [Немцев 2014].указываетнаинертностьОтвечая на него, он, во-первых,российскогообщества,котороеявляетсяпостсоветским по своей сути, и во-вторых, рассматривает эту инертность какрезультат слабости публичной политики на региональном и муниципальномуровнях,котораяприводиткневозможностиформированияновыхсимволических политик. Помимо советских названий Немцев рассматриваеттакженесколькокейсов,касающихсяприсвоенияназванийновымгеографическим объектам. В частности, он анализирует ситуацию синициативой о наименовании одного из безымянных скверов в честь ИосифаСталина и присвоением одной из улиц имени певицы Татьяны Снежиной.Сравнивая эти два случая, исследователь указывает на то, что успех одного89(наименование улицы в честь Снежиной) и неудача другого (наименованиесквера в честь Сталина) обусловлены наличием/отсутствием публичныхдискуссий вокруг этих названий.
Так, если инициатива ряда общественныхорганизаций о присвоении безымянному скверу имени Сталина вызвалаширокий общественный резонанс, то наименование улицы в честь Снежинойбыло «по-тихому» принято в узких властных кругах. В результате делаетсявывод о том, что общественные дискуссии препятствуют топонимическиминновациям, а к положительным результатам приводят только максимальнодеполитизированные инициативы.Несколько в стороне от рассмотренных выше исследований находитсяработа российского историка Н.
Ломакина «Пять лет до вечности.Регламентация топонимики российских городов в 1990-2000-х годах», где онобращается к анализу топонимического законодательства в различныхрегионах России [Ломакин 2014].Хотя в ее фокусе находятся не саминазвания и/или дискуссии вокруг их изменения, для нее, как и для другихрассмотренных работ, характерен критический взгляд на топонимическиепрактики,которыепроблематизируютсякак«следствиепроцессовполитического взаимодействия социальных групп и как способ утверждениясимволической власти над территорией» [Ломакин 2014: 19].Сравнивая региональные топонимические законодательства, Ломакинвыделяет две основные концепции топонимов, которые лежат в их основе. Всоответствии с первой названия воспринимается как мемориалы, основнаяфункция которых заключается в увековечивании памяти о событиях и людях.Вторая модель предполагает рассмотрение топонимов в качестве отдельныхсущностей, которые должны являться «воплощением городской социальнойткани» [Ломакин 2014: 23] и быть максимально деидеологизированными.Историк отмечает, что эти концепции лежат в основе отдельных нюансоврегламентации топонимических решений в законодательствах, связанных с(1)определениемотношениюкпринциповобоснованностикоммеморативнымназваниямпереименований,и(3)(2)процедурным90особенностями принятия топонимических решений.
Так, «идеологическая»концепция топонима предполагает активную поддержку переименований,которые воспринимаются как органичное продолжение изменений вполитической картине мира. Кроме того, она обосновывает лояльноеотношение к именным названиям в честь исторических деятелей и обычнопредполагает такой механизм принятия топонимических решений, когдаитоговоепостановлениеобщественноговыноситсяузкойгруппойлицбезучетамнения. В рамках другой концепции постулируетсянедопустимость переименований, и единственным возможным случаемтопонимических изменений становится случай восстановления историческихназваний.
Наградные, или коммеморативные названия в такой перспективестановятся неприемлемыми, а механизм принятия решений значительноусложняется за счет учета общественного мнения и привлечения кобсуждению широкого круга заинтересованных лиц.Промежуточноеположение занимает такой подход, когда названия рассматриваются впервую очередь как след ушедшей и требующей восстановления илиуничтожениякультуры.Длянегохарактернаактивнаяподдержкапереименований, преимущественно в форме восстановления историческихназваний, однако возможно и рассмотрение новых названий в качестведопустимых альтернатив. Основной мотив топонимических изменений в этойперспективе – избавление от советского идеологического балласта.
Именныеназвания рассматриваются как допустимые, однако принцип определениязаслуг того или иного человека опирается не на общегосударственныеофициальные иерархии, а неформальную память о нем. Процедура принятиярешений в рамках такой перспективы не предполагает опоры наобщественное мнение, однако предоставляет возможность возникновениянекоторых частных инициатив, которые могут быть реализованы послепрохождения через многоступенчатую систему фильтрации.Иной фокус рассмотрения топонимических практик характерен дляработ финских политологов П. Йоенниеми и А.
Марин, где они91прослеживают геополитические импликации и последствия переименованийв Санкт-Петербурге [Joenniemi 2003; Marin 2003, 2012]. Так, лейтмотивомработы Йоенниеми становится ответ на вопросы о том, каков символическийсмысл восстановления первоначального названия Санкт-Петербурга в 1991ом году, и имеет ли это переименование реальные последствия вполитической сфере. Отвечая на них, он указывает на то, что переименованиебыломотивированостремлениемквозврату отсоветскоймоделиконструирования территориальной идентичности России в целом и СанктПетербурга в частности как автономной и самодостаточной структуры кимперской модели, когда Россия позиционировалась и воспринималась каксоставнаячастьединойевропейскойцивилизации.Такимобразом,исследователь рассматривает переименование как выражение более широкихи фундаментальных процессов, связанных с глобальными изменениямиполитическогопереименованиедискурсавпостсоветскойявляетсяотражениемРоссии.Вэтомпостсоветскойсмыслемоделигеополитического позиционирования, в основе которой лежит заявка накультурную открытость и ориентация на европеизацию.
При этом онвыделяет две возможных интерпретации этого сдвига: в соответствии содной переименование символизирует не просто возврат к «старым добрымвременам», но и готовность справиться с вызовами нового времени, всоответствии с другой – возврат к прошлому рассматривается как«замыкание в ловушке времени» (trapping in time) [Joenniemi 2003: 584-586].Анализируя актуальную ситуацию, исследователь приходит к выводу о том,что в отношении Санкт-Петербурга более справедливой является втораямодель интерпретации, поскольку город так и не смог преодолеть груз эпохимодерна и остался во времени больших нарративов и устойчивых границ,характерных для имперской эпохи, но не актуальных для современной емуэпохи постмодерна и транснациональной Европы.Переименование Ленинграда в Санкт-Петербург как одно из наиболеезнаковых событий постсоветской топонимической истории становится также92объектом рассмотрения в работах финского политолога А.
Марин [Marin2003]. На основании анализа общественных процессов и дискуссий,возникших вокруг переименования, исследовательница пытается осмыслитьего социальный и политический смысл. Она выделяет два ключевых уровняанализа, которые необходимо учитывать при изучении топонимическихпрактик: (1) уровень анализа властного дискурса и (2) уровень анализадискурса жителей.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
