Диссертация (1102082), страница 47
Текст из файла (страница 47)
В этихпоэмахпредставленаголова,уподобленнаяптице,тело,уподобленноекораблю/лодке/челну. Произошла смена элементов в одной парадигме – само телочеловеческое выражает космическую модель. Таким образом, поэт не простоследует за фольклором, а перерабатывает его, вступаете в диалог-спор. Крометого, в этих поэмах четко выделяется травестийный мотив, связанный сархетипом Луны и скоморошеской топикой, ставшей стержнеобразующей длячетырех поэм: «Пугачев», «Страна негодяев», «Анна Снегина», «Черныйчеловек». В этих произведениях за внешним историческим или интимнолирическим планом скрыта инвертированная реальность, веселый хаос,организованный героем демиургом-трикстером.
В одном случае это Пугачев, вдругом случае это Номах, в двух последних поэмах мир навыворот связан сприходом духов-предков («Где-то плачет // Ночная зловещая птица»), обрядовопогребальной действительностью, с языком дема («Довольно! // Найдемте другойязык!»), семиотически выраженным в луне («Луна хохотала, как клоун»). Однакотакое приобщение к миру навыворот, к космическим знаниям наблюдается нетолько в позднем творчестве.Есенинский герой «маленьких поэм» травестирует Русь, землю – небом,отеливает ее. В этом сказалось не влияние имажинизма, не пафос образностираннего Маяковского, а, скорее всего, глубинная фольклорная традиция.Подобную формулу оборачивания себя небесными светилами находим вфольклоре, в заговорной поэтике.
Эта формула «небесного ограждения»(«железного тына») особо выделяется среди других заговорных формул и связанаона с перенятием сил природы, космическим приобщением человека. Кроме того,оборачивание животным (коровой, в данном случае) генетически связано ссолнечным мифом, с оборачиванием животным-тотемом, о чем писал ещеА.Н. Афанасьев, рассматривая отношения мифа и сказки.
Таким образом, толькопоследовательный тщательный анализ фольклорных элементов, архетипических221структур, наполняющих произведение, может дать верное представление о томили ином образе или, по крайней мере, дать новое направление в выявлениискрытого смысла. В этой связи метафорика Есенина все-таки нуждается в весьмасерьезных разъяснениях и сюжетика, например, «Черного человека» значительнопроясняется при обращении к фольклорной традиции.
Однако нужно отметить,что фольклоризм Есенина представляет собой целую систему и многие образы,того же черного человека, «сада черепов», за которыми исследователи видят чащевсего крах жизнетворческой установки, «безумие и болезнь», генетическивосходят к погребально-обрядовому комплексу, к иномирной действительности.Наконец, начало поэмы, ее провоцирующая строчка «осыпает мозги алкоголь»,которая дезориентировала многих литературоведов, связана с генезисомритуального опьянения, миром навыворот, а не бытовыми категориями«пьянство» – «трезвость».
Есенинская метафорика требует не только «бытового»посредственного понимания, но и восприятия через «голову быта»: она носитусловно «простой» характер. Всё это полностью отразилось в разных жанрахрусского фольклора; в первую очередь, в эйдологии «иного царства» русскойсказки, к которой в то революционное время обращались и Е.Н. Трубецкой, иМ.И.
Цветаева, и В. Хлебников, и С.А. Есенин.Если говорить о фольклоризме Есенина сравнительно просто, не смотря наво многом латентное существование устно-поэтической традиции в еетрансформациях в поэтике, если у исследователя творчества Есенина естьуверенность в том, что фольклорное начало, так или иначе, актуально как длясамого поэта, так и для его художественной системы, если исследователь можетвсегда ответить утвердительно на вопрос «знал или не знал» Есенин фольклор икаковы источники такого знания, то о фольклоризме русских поэтов-футуристовразмышлять гораздо труднее. Среди них выделяется, пожалуй, В.
Хлебников,сознательно ориентировавшийся на фольклор, архаику, миф или, лучше сказать,на фольклорное мировоззрение. В своей статье, посвященной пользе изучениясказок, поэт непосредственно соотносит возможности поэтического мышления спрозрениями сказки, древним мировидением. Что же касается фольклоризма222В. Маяковского, то этот вопрос, на первый взгляд, не носил дискуссионныйхарактер. Творчество Маяковского ещё в прижизненной критике и потом, в 30 —40-е гг., связывали с народным началом.
Однако внимание было уделено главнымобразом поэме «150000000» и драматургии – в них видели ориентацию на эпос.Глубинные формы фольклоризма не анализировались, и даже вопрос неподнимался в этой плоскости. В свою очередь, И.П. Смирнов и А.М. Панченкообратили внимание на травестийный мотив в поэтике ранних поэм Маяковского,который сохранился и даже усилился в его позднем творчестве. Кроме этогонаблюдения, важен один биографический факт – поэт хорошо знал грузинскийязык и фольклор с детских лет и жил в южной части Грузии, где по побережьюрасполагались фигуры рыб, напоминающие о тотемических культах, верованиях впервопредков, что отразилось в поэме «150000000» в образе человека-коня,Ивана-рыбы. Кроме того, если все-таки говорить о возможном влияниифольклора на поэта, то можно предположить, что Маяковский опосредованнознакомился со многими фактами фольклора, заговорами, например – происходилоэто через грузинскую художественную литературу.
Так, связь с заговорами нашлаотображение в поэме Ш. Руставели «Витязь в тигровой шкуре», конечно же,хорошо известном произведении не только грузинским поэтам, но и мировойчитающей образованной публике. Помимо того, в архитектонику заговора (вэпический зачин) нередко включена абракадабра, предшествующая основномутексту. Заумь футуристов отчасти восходит именно к такому темномуритуальному языку, на что, по крайней мере, указывали грузинские футуристызаумники. Видимо, многие вызывающие образы Маяковского как «облако вштанах», «солнце моноклем», голова и руки, замененные солнцем, генетическисвязаны с заговорным универсумом.Поэтика русского заговора характеризуется поиском героя Мировой оси(город/гора/камень или другой топос может служить моделью), погружением виномирную действительность, спуском в страну первопредков, отсюда –временная слепота, немота ищущего. Герой ранних поэм Маяковского нередкослеп, нем («Глаза слепые // голос нем»), причем эта «слепота» носит не условный223характер, а иномирный – осуществляется выход из тела («Облако в штанах»),временная смерть с возрождением в новом качестве.
Сам поэт, комментируя идеибудетлянства В. Хлебникова, указывал на необходимость возрождения Новогочеловека,человека-будетлянина.Поэтика грузинской магической поэзиипримечательна «формулами невозможного» и формулами неопределенногосостояния, что связано с картинами невозможного, нашедшими отображение нетолько в заговорах, но и в сказке – как в грузинской, так и в русской.
Герой поэм«Облака в штанах» и «Человек» травестируется: переодевает себя небеснымисветилами (в этом проявляется одна и та же фольклорная традиция в поэтикераннего Есенина и раннего Маяковского), а также представляется «сплошнойневидалью», способной «выдумать» новое, небывалое животное. В последнем исказывается другая заговорная формула – «формула невозможного», генезискоторой объясним, по всей видимости, только через иномирную природуфольклора, через поиск неведомой страны, находящейся за пределами данного(Е.Н.
Трубецкой). Говоря об игровом коде в поэтике Маяковского, об образахтипа:«флейта-позвоночник»,«облаковштанах»,«солнцемоноклем»,«выворачивании себя», чтобы были «сплошные губы», «придуманном животном»– образах, поражающих на первый взгляд своей невероятностью, то необходимообращение не только к эстетике авангарда, но и к заговорной поэтике.Как русская, так и грузинская заговорная поэтики связаны с посещением иприобщением героя мира усопших, но это нашло свое отражение не только взаговорной поэтике, хотя она и ближе всего оказалась к поэтике Маяковского.Ранний Маяковский, несомненно, связан с этими представлениями. Однакопоздние поэмы «150000000» и «Про это», неоднозначно воспринятыеприжизненной критикой, получившие главным образом историко-литературный,социальный комментарии в литературоведении, заслуживают особого внимания всвете фольклорной традиции.Образы человека-коня, Ивана-рыбы, «омедведившегося» героя генетическисвязаны,во-первых,срусской сказкой,во-вторых,стотемическимипредставлениями, которые, в свою очередь, латентно отразились в сказке.
Кроме224того, в грузинском фольклоре особенно актуален образ коня/козы/овцы, которыйотвечает за культ усопших, за временную смерть с перерождением в новомкачестве. По всей видимости, в поэмах «150000000» и «Про это» образ героя,уподобленного животному, не случаен. Не вызывает сомнений парадигма медведьи плот («Про это»), поскольку в этом случае проводимы довольно прозрачныепараллели не только с русской сказкой, несущей в себе следы тотемизма, но и споэтикой Есенина, с «мудростью звериной» Пугачева, обращающегося именно кмедведихе и лунной символике.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
