Диссертация (1102082), страница 44
Текст из файла (страница 44)
Появление на свет. Иван – Медвежье Ушко // Бернштам Т.А. Герой и его женщины: образыпредков в мифологии восточных славян. СПб.: МАЭ РАН, 2011. С. 189.487204В связи с поэмами «Пугачев» и «Черный человек» мы обращались кпушкинским произведениям, показывали типологическую связь архетипическихмоделей: Луна, мотив отрубленной головы и сон Татьяны. Так, в поэмеМаяковского также можно выявить архетипический смысл, который близокпушкинскому. Вспомним, что во сне Татьяны появляется медведь. Какотмечалось уже ранее, это связано с прозрением своей высшей сути, медведь – этоживотное-тотем Великой богини (во многих культурах мы найдем отголоски этихтотемических верований; стоит отметить, что и в Грузии существовал культмедведя, связанный с женщиной-покровительницей охоты, природы 488). Однаковажным является (это почти не заметили исследователи), что Татьяна попадает взаснеженную страну, и дело здесь не только в том, что сон снится ей зимой:Идет по снеговой поляне,Печальной мглой окружена[V, 90]Заснеженное пространство – в данном случае иномир; в фольклоре, втекстах обмираний, находим, что человек попадает на снеговую поляну.
УМаяковского человек-медведь, во-первых, переправляется на плоту, во-вторых, оноказывается на снегу:Глуше, глуше, глуше...Никаких морей.Я–на снегу.Кругом –вёрсты суши.[IV, 153]И в этом пространстве он вновь встречает самого себя:сама походка моя! –в одномузнал –близнецами похожи –себя самого –самя.[IV, 161]488Вирсаладзе Е.Б. Грузинский охотничий миф… С.
44.205На приобщеннось героя к другому миру также указывает следующая деталь:Пустите к зверю в сторожа.Я люблю зверье.Увидишь собачонку –тут у булочной одна –сплошная плешь, –из себяи то готов достать печенку.Мне не жалко, дорогая,ешь![IV, 183]Русская сказка знает сюжет о поедании животным, птицей человеческойплоти, причем в народном сознании этот акт всегда воспринимался каксакральный, жертвенный. Е.Н. Трубецкой в своей лекции «Иное царство и егоискатели в русской народной сказке» 1919 г. подробно рассматривает сюжет«подъема в иное царство», с которым связана жертвенность, поглощение зверемтотемом: «Образ Царевича, который скармливает птице собственное тело, чтобдостигнуть цели своего полета, опять-таки принадлежит к числу любимых врусской сказке и повторяется в ней не раз» 489.
Думается, что здесь можноговорить, следуя теории В.Я. Проппа, об усвоении сказочной традициейархаических тотемических верований. При такой постановке вопроса речь идет впоэтике Маяковского о священном поглощении животным-тотемом (в поэмесобакой) и здесь абсолютно прав Е.Н. Трубецкой, который подчеркивает, что длярусского народа в этом акте виделась священная человеческая жертва – цена заприобщение к знаниям первопредков: «<…> съеденная икра по окончании путинеизменно возвращается ее обладателю и прирастает к его ноге: цена подъема внебеса – не человеческое мясо, а человеческая жертва. Пока эта жертва непринесена, птица всякий раз грозится опуститься, не долетев до цели <…>» 490.Возвращаясь к образному строю маленькой поэмы Есенина «Кобыльи корабли»,обнаруживаем в ней подобный сюжет:Если голод с разрушенных стен489490Трубецкой Е.Н.
Указ. соч. С. 22.Там же. С. 22.206Вцепится в мои волоса, –Половину ноги моей сам съем,Половину отдам вам высасывать.[II, 79]Итак, и Пушкиным, и Есениным, и Маяковским использованы одни и те жеархетипические структуры. Маяковскому, думается, была необходима такаямодель, обращение к глубинной фольклорной традиции в борьбе за новогочеловека и, главным образом, за новый быт, который в данном случаесакрализуется, перестает быть мещанским.Мы выявили механизмы функционирования фольклорной традиции в раннихи двух поздних поэмах Маяковского. В таком контексте поэмы не только непротивопоставляются друг другу, но скорее объединены внутренним сюжетом,связанным с одним обрядовым комплексом.
Постановка вопроса о фольклорнойтрадиции в позднем творчестве поэта значительно осложняется, обусловливаетсясоциально-историческимконтекстомвременинаписанияпоэм,однакопристальный анализ, извлечение архетипического смысла произведений помогаетснять уже излишний «социальный налет», частично разрешить многие спорыотносительно творчества Маяковского и рассмотреть его в принципиально новомконтексте, живой русской литературы и фольклора.Поэмы «150000000», «Про это» кажется необходимым рассматривать всвете одной фольклорной традиции – русской былины и сказок.
Маяковский«угадал», зашифровал поэму про «социалистическое государство», назваав ееизначально «Былиной», но сделав главного героя Иваном, а его alter ego,подлинную суть, этого нового человека представил в другой поэме – медведем.По замечанию специалистов, в русской сказочной традиции Иван, медвежий сын,«стал олицетворением русского предка-богатыря» 491. Сопоставление в этомслучае текста Маяковского с эпической архаической и сказочной традициейпозволяет, по словам И.П.
Смирнова, «извлечь архетипический смысл текста».Все это дает нам возможность с определенной долей уверенности поставитьвопрос о трансформации фольклорной традиции и в позднем, послеоктябрьском491Бернштам Т.А. Указ. соч. С. 209.207творчестве В.В. Маяковского, когда связь поэта с фольклором не только непрекратилась, но, вероятно, углубилась и проявилась на разных уровнях текста.§5. К вопросу об источниках фольклоризма В. Маяковского:«заговорный универсум»Когда основной анализ поэм Маяковского осуществлен, говорить обисточниках фольклоризма в его поэтике кажется нелогичным, однако в таком«обратном» путии мыслилась теоретическая часть нашего исследования.Литература начала XX в.
являлась открытой системой по отношению к мифу ифольклору. Мифотворчество символистов, поэзия избяного космоса Русиновокрестьян, заметки о сказке В. Хлебникова и заговорные формулы, лежащие воснове заумного языка грузинских футуристов – всё это свидетельствует опрямом обращении к мифу, о потребности в архаическом мышлении,«провидении сказки», по словам Хлебникова. Однако вопрос о фольклоризмеМаяковского осложняется ещё и вопросом, который часто возникает в сознанииисследователей: «знал или не знал» поэт фольклор, и каковы источники такогознания?Знакомство с фольклором у Маяковского происходило опосредованно, черезгрузинскую литературу. Так, связь с заговорами нашла отражение в поэмеШ. Руставели «Витязь в тигровой шкуре» 492, конечно же, хорошо известной нетолько грузинским поэтам, но и любому образованному человеку.
Кроме того,архитектоника заговора построена на абракадабре, предшествующей основномутексту. Абракадабра обычно включена в эпический зачин. Заумь футуристовотчасти восходит именно к такому языку, на что, по крайней мере, указывал всвоей статье Асатиани 493.Гагулашвили И.Ш. К вопросу заговоров в грузинской художественной литературе // Гагулашвили И.Ш.Грузинская магическая поэзия. Тбилиси: Изд-во Тбилисского университета, 1983. С. 31.493Никольская Т.Л.
Рецепция идей ОПОЯЗа в Грузии // Никольская Т.Л. Авангард и окрестности. СПб.: Изд-воИвана Лимбаха, 2002. С. 154.492208Итак, поэт был знаком с фольклорным наследием, но более важно, как этоотразились в его поэтике. Учитывая в целом игровой код культуры началапрошлого века, авангардистской эстетики, на что часто обращают вниманиелитературоведы 494, можно прочитать и многие ранние поэмы Маяковского такимобразом. Однако, возвращаясь еще раз к положению А.М. Панченко иИ.П. Смирнова о травестийном мотиве в ранних поэмах и трагедии «ВладимирМаяковский», отметим, что за травестийным мотивом скрыт не просто игровойкомплекс, а глубинная фольклорная традиция, идущая, вероятно, от заговорнойпоэтики, в которой особым образом выделяются две формулы.
Наше вниманиедолжны привлечь формулы «небесного ограждения / переодевания» и«невозможного». Первая связана с ограждением себя небесными светилами /телами. Напомним, что в поэме «Облако в штанах» герой травестируется облаком,представляет солнце моноклем в глазу, выходит в мир, невероятно себя нарядив:Хотите –буду от мяса бешеный,– и, как небо, меняя тона –хотите –буду безукоризненно нежный,не мужчина, а – облако в штанах![I, 180]Такую систему метафор, как нам кажется, можно воспринимать через миф ипоэтику заговорной формулы «небесного одевания» -– оптика лирического герояменяется: от бытового к иерофаническому, космогоническому.
Тело в этом случаестановится некой мировой моделью. Для убедительности обратимся к творчествуМ.И. Цветаевой, к циклу «Георгий», который создавался в то творческое время,когда поэт испытывал наибольшее влияние «Народных русских сказок»А.Н. Афанасьева.Итак,встихотворении 7 главный герой, во-первых,ассоциирован с «лебедем», «оленем»:Лебедь мой!Лебедь! Олень мой![II, 42]Есаулов И.А.
Игровое самоопределение в художественном мире Владимира Набокова как финал русского«Серебряного века» // Studia Litteraria Polono-Slavica 3 SOW, Warszawa, 1999. С. 140.494209Перед нами не что иное, как представление фольклорного образа, связанного сформулой «оборачивания» зверем (тотемом), которое описывал в своих трудахАфанасьев.
Во-вторых, эта формула связана по смыслу с мотивом «небесногоограждения/переодевания», что также выразилось в поэтике Цветаевой:Лазурное око мое В вышину![II, 42]Наконец, отметим, что в грузинских сказках распространен образ Ивана-Зари,героя, наделенного силами неба, героя-богатыря: «Под утро, на заре, родилсятретий сын, назвали его Иван-Заря» 495.У Маяковского «солнце моноклем» в глазу, у Цветаевой «лазурное око» – заэтими образами кроется понятный фольклору национальный первообраз, которыйпоэт, по замечанию ученых, всегда обыгрывает по-своему: «<…> литературнаяаранжировка старинных сюжетов как бы приговаривает художника слова кнеобходимостидобавочныхсамообъяснений:творимыепоэтомновыеинтерпретации старины порождают сложность воссоединения с последней<…>» 496.В поэме «Человек» происходит отказ от тела.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
