Диссертация (1102082), страница 23
Текст из файла (страница 23)
Такое состояние четкоотобразилось в фольклоре, в обрядово-погребальном комплексе и связано оно, позамечаниюспециалистов,сритуальнымизменениемчеловека: «Успехпутешествия за черту обыденного во многом обеспечивался благодарятрансформации внешнего облика, образа мысли, поведения (в том числе иречевого) участников обряда» 264. Еще современники поэта отметили опасную«двоящуюся» природу образа Есенина 265, о чем впоследствии писали илитературоведы, но хулиганство, «кабацкая Русь», «опьянение» воспринималисьзачастую со знаком минус. По замечанию В.В.
Мусатова, для лирического герояЕрмаков С., Гаврилов Д. Некоторые славянские обычаи употребления алкогольных напитков // Ермаков С.,Гаврилов Д. Напиток жизни и смерти. Мистерия Меда и Хмеля. М.: Ганга, 2009. С. 113.262Топоров В.Н. Хаома // Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2 т. М.: Сов. энциклопедия, 1982. Т.
2. С. 578 –579.263Бурцев А.Е. Народный быт Великого Севера. СПб.: Типография П. Ефрона, 1898. С. 329.264Новичкова Т.А. На переломе. К проблеме формирования художественного языка баллад // Новичкова Т.А. Эпоси миф. СПб.: Наука, 2001. С. 108.265Воронский А. Об отошедшем // О Есенине. М., 1990. С. 102 – 103.261101Есенина характерно «религиозное странничество и авантюрное босячество» – дваполюса, «между которыми располагался внутренний мир его лирического я» 266.
Вэтом также видели трагедию лирического героя, однако такое мироощущениегенетически сводится к фольклорному.В этой поэме обнаруживают себя глубинные фольклорные модели,восходящие к обрядовой реальности, заключенной в метафоре головы-птицы,соотносящейся в смысловом плане с метафорой тела-корабля, паруса, челна. Взавершение разговора о «ритуальном опьянении», «ряжении», травестированииптицей, обратим внимание на то, что мир навыворот в «Черном человеке»ознаменован также особым временем и местом – «ночь морозная», которую геройвстречает у «окошка»:Я один у окошка,Ни гостя, ни друга не жду.[III, 191]В непосредственной связи с процессом «преображения», выходом alter ego,отделением души от тела, путешествием в другом мире, в неведомой страненаходится архетип окна, так как именно через окно, по народнымобщеславянским представлениям, осуществляется выход души умершего из тела:«<…> душа только что умершего, выйдя из тела, может стоять у окна (з.-полес.)или сразу через окно покидает дом (с.-рус., кашуб.)» 267.
Ночь морозная –состояние природы, указывающее на «холодную страну», белую страну, вкоторую отправляется душа за поиском знаний дема. В фольклоре, в текстахобмираний, находим, что человек попадает на снеговую поляну: «Тот человекподвел меня к порогу, я оглянулась на пороге и, как вышла в сенцы, так изагорелась вся, как загорается бумага.
И поднялась вверх, а потом опустилась истала на снегу» 268. Как и ветер, и звук, и стук, и птица, так и холод, мороз, снегявляются признаками другого мира. Возвращаясь еще раз к стихотворению 1917г. «Я по первому снегу бреду», обратим внимание на то, что действие протекаетМусатов В.В. Пушкин и русское жизнетворчество // Мусатов В.В.
Пушкинская традиция в русской поэзиипервой половины XX века. М.: Российск. гос. гуманит. ун-т., 1998. С. 90.267Никитина А.В. Свечи в обрядах смерти // Никитина А.В. Свеча в обрядах перехода. СПб.: Филологическийфакультет СПбГУ, 2008. С. 15.268Полный текст обмирания воспроизведен в монографии В.Я. Петрухина. См.: Петрухин В.Я. Загробный мир.Мифы о загробном мире: мифы разных народов. М.: АСТ: Астрель, 2010.
С. 363.266102как бы зимой, хотя герой и сомневается: «Может, вместо зимы на полях, // Этолебеди сели на луг». Из текстов обмираний (даже того, который мы уже привели)видно, что душа, отправляется в странствие по «тому свету» и попадает, вопервых, в заснеженное пространство, во-вторых, она сомневается и всегда незнает своего пути. Лирический герой, как мы отметили, находится именно в такомпограничном состоянии. Стоит учесть и глубокое значение первого образа:Вечер синею свечкой звездуНад дорогой моей засветил.[I, 125]В переходной обрядности фольклористами отмечен особый статуспогребальной смертной свечки. Но здесь возникает вопрос об уподоблениизвезды свечке и о генезисе этого образа.
Однако и в этом случае находится ответ вобласти славянских древностей. Н.И. Толстой указывает на сложную семантикутаких свеч, иногда сопряженную с семантикой небесных светил: «Чрезвычайноинтересная связь культа покойников с небесными светилами, с солнцем имесяцем, через мотив света-огня дополняется в той же зоне связью с культомзмей, с так называемым "змеиным днем"» 269. Учитывая ритуальный орнаментвсего стихотворения, приходим к выводу о том, что эти метафоры выстроеныпоэтом неслучайно – за ними кроются ритуальные формулы. Более того,проясняется и смысл последних строк:О лесная, дремучая муть!О веселье оснеженных нив!Так и хочется руки сомкнутьНад древесными бедрами ив.[I, 125]Дремучая муть – состояние иномира, в котором возможно невозможное.
И вэтом кроется «значный смысл», отсылающий нас, с одной стороны, к вышивке, вкоторой известен сюжет человекодерева. Так что в этом стихотворении дана непросто философия земляного эроса – за женскими древесными образами скрытаглубинная фольклорная традиция. С другой стороны, в заговорной поэтикеТолстой Н.И. Глаза и зрение покойников // Толстой Н.И. Язык и народная культура. Очерки по славянскоймифологии и этнолингвистике. М.: Индрик, 1995. С. 192.269103(отметим еще раз, что к заговорам обращались в то время и А. Блок, и футуристызаумники) особым образом выделяются «формулы невозможного», генетическивосходящие к словесным формулам неопределенного состояния 270.
Такимобразом, фольклористический комментарий позволяет увидеть есенинскоетворчество иначе, наметить путь к расшифровке его метафорики, которая,безусловно, носит во многом иномирный характер.В данном случае вопрос переходной обрядности связан не только сархетипом окна, но и с семиотикой зеркала. Именно последний символ поэмызаставляет исследователей думать, что за черным человеком скрывается самгерой, так как в конце, на рассвете, зеркало разбивается и «никого нет». Однакоздесь также необходим фольклористический комментарий.
«В славянскихнародных представлениях зеркало воспринимается прежде всего как границамежду земным и потусторонним миром»271. Стоит обратить внимание на то, что впоминальные дни (в славянской традиции) можно увидеть в зеркале теньумерших родственников 272, иначе говоря, приобщиться таким образом к мирупервопредков. Последние строчки поэмы, как и первые, дезориентируютисследователей, так как они легко комментируемы в «бытовом» аспекте. Первыеможно понять как «болезнь» героя, последние — исход этой «болезни»: зеркалоразбито и никого рядом нет, однако не все объяснимо через «голову быта».Среди интерпретаций этой поэмы есть и откровенно формалистские, гдеавтор, занимаясь «подсчетом строк» в поэме (сколько строк принадлежит«черному человеку» и лирическому герою), заявляют о несущественности«старого спора об одной букве» – «на шее ноги» или «ночи», ссылаясь на то, чтооба варианта сохраняют «нарочитую затруднительность», характерную для«ворожбы или заклятья» 273.
Однако, если бы автор данной концепции, да и другиеисследователи, были ориентированы на фольклорный материал, то этот «давнийГагулашвили И.Ш. К вопросу заговоров в грузинской художественной литературе // Гагулашвили И.Ш.Грузинская магическая поэзия. Тбилиси: Изд-во Тбилисского университета, 1983. С. 106.271Толстая С.М. Зеркало в традиционных славянских верованиях и обрядах // Славянский и балканский фольклор:Верования. Текст. Ритуал. М.: Наука, 1994. С.
112.272Там же. С. 115.273Есаулов И.А. Пасхальный архетип в ранней лирике С. Есенина и поэма «Черный человек» // Есаулов И.А.Пасхальность русской словесности. М.: Кругъ, 2004. С. 382.270104спор» не только бы стал актуальным, но и, наконец, разрешился бы. В фольклоренет ничего случайного, за метафорой кроется миф (О.М. Фрейденберг), ритуал,обряд(А.М. Панченко,И.П. Смирнов).«Голова-птица»восходиткметафорическим формулам загадки о смерти, следовательно, «голова машетушами» на «шее ноги», но никак не ночи.
Ритуальная логика показывает, чтоздесь срабатывает особая антропология – измененная модель тела в космическомпространстве. Такой сюжет, надо отметить, давно известен русской литературееще по «Евгению Онегину»:Еще страшней, еще чуднее:Вот рак верхом на пауке,Вот череп на гусиной шееВертится в красном колпаке[V, 92]Последние две строчки вызывают особенно много «недоумений» и споров.Так, В.А. Смирнов связывает эти строчки с «Арзамасом», приводя в качестведоказательства протокол арзамасцев, в котором упоминается «красныйколпак» 274.
Допустим, что это может быть действительно подкрепленобиографически, но если во внимание брать фольклорную действительность, да и кэтому приложить «шуточный», то есть балагурный тон протокола, то мысталкиваемся со скоморошечьей традицией, с миром наоборот, веселым хаосом издесь же, с мотивом отрубленной головы.
В таком контексте смысл есенинских,самых загадочных и спорных, строк «Ей на шее ноги // Маячить больше невмочь»проясняется и сомнения по поводу слова «ноги» или «ночи» разрешаются.Возвращаясь к тексту загадки «Сидит уточка на плоту», к образам птицы иладьи/плота, можем предположить, что образный строй загадки в поэметрансформируется по следующей модели: семы «плот» и «птица» подменяютсясемами «голова» и «птица», но учитывая общий поэтический контекст Есенина,помещая строчку поэмы «Черный человек» в текстуальное поле «Пугачева»,получаем подтверждение замены сем «корабля», «ладьи», часто вступающей впарадигматические отношения с семой «луна», «месяц», – на сему «голова»,вступающую в парадигматические отношения с семой «птица».
К тому же у274Смирнов В.А. Указ. соч. С. 52.105Есенина мы встречаем такое выражение, как «черепов златохвойный сад»,которое, как мы выяснили, связано с мотивом смерти – космическоговозрожденияизмеинымженскимкультом,женскимархетипом(имплицированная сказочная традиция – образ Бабы-Яги). Более того, этот образперекликается с образом головы – золотой розы, данном в поэме «Цветы»:И потому, что я пою,Пою и вовсе не впустую,Я милой голову моюОтдам, как розу золотую.[IV, 208]Заканчивается стихотворение тем, что поэт воспевает любовь и отдает «милойголову» – так проявляет себя мотив отрубленной головы, причем важна здесьсемантика цвета – золотой, то есть приобщенный к солнечному царству, высшимзнаниям.Поэтика розы, в первую очередь, характерна для персидско-таджикскойпоэзии, в которой любовь воспринимается как рыцарское служение.
Именнотакой космический модус любви отразился и в «Персидских мотивах» (стоитотметить, что цикл появился перед поэмой «Черный человек»). Итак, мотивотрубленной головы встречается в трех текстах: поэме «Пугачев», поэме «Черныйчеловек» и поэме «Цветы». С одной стороны, в поэме «Цветы», в стихотворенияхиз цикла «Персидские мотивы» воспевается возлюбленная, служение ей, с другойстороны, в поэмах этот мотив воспринимается исследователями в системе образов«жутких, страшных, трагических», проводятся параллели с поэмой «Кобыльикорабли», обращается внимание на строчку «черепов златохвойный сад».
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
