Диссертация (1102082), страница 22
Текст из файла (страница 22)
Скоморохи связаны с погребальнойобрядностью, с особым ритуальным смехом. «Смех за мертвеца» позволяетпонять возникновение в фольклоре парадигмы смерть – смех. Как отмечаетВ.Я. Пропп, смех может сопровождать «момент символического нового рожденияпосвящаемого» 255.Однакоотравестийном начале говорит не толькоперерождение Пугачева в Петра, мотив «ожившего покойника», но и осмыслениедеревьев, изб через «древесную константу Духа» – так осуществляется приходдухов-предков:И кустов деревянный табунБезлиственной ковкой звенит.[III, 26]Внимательно следя за развитием «ритуального орнамента» поэмы «Пугачев»,приходим к выводу о трансформации фольклорной традиции, проявившейся в254255Там же.
С. 307 – 308.Пропп В.Я. Обрядовый смех. С.164.96обрядово-погребальном комплексе, связанном с явлением скоморошества влатентном виде, с приходом духов-предков. Эти наблюдения дают основаниярассмотреть в данном контексте и поэму «Черный человек», звукопись ицветопись которой говорит о возможности нахождения такого же ритуальногоорнамента.§3. Состояние агона, или «мир навыворот», в поэме «Черный человек»О поэме С.А. Есенина «Черный человек» в литературоведении написаномного и это усложняет задачу каждого исследователя, вновь обращающегося кэтому произведению.
Однако главным образом эта вещь интересовалалитературоведов, историков литературы, которые приходили почти единогласно ктому мнению, что в поэме отобразился крах жизнетворческой установки 256,болезнь лирического героя, и странным образом все вписывают поэму врелигиозный христианский контекст, кодируя «Черного человека» так, чточерный человек выходит alter ego героя, его темным началом, предвестникомсмерти.В работах, посвященных фольклорной традиции в поэме (казалось бы,противоположной религиозному контексту, так как в фольклоре возможно другоеопределение «черного человека» – об этом ниже), черный человек также несет всебе деструктивное начало 257. Поэму рассматривали в сравнениях с разнымитекстамирусскойлитературы:отгоголевского«Портрета»,«БратьевКарамазовых» Ф. Достоевского, «Черного монаха» А.
Чехова до поэзии А. Блокаи А. Белого 258. Однако стоило бы тщательно рассмотреть эту поэму, как с позицийКарпов А.С. Эпитафия прошлому // Карпов А.С. Поэмы Сергея Есенина. М.: Высш. шк., 1989. С. 102.Кирьянов С.Н. Фольклорная мифологема как ведущий принцип сюжетно-композиционной и жанровойорганизации поэмы «Черный человек // Кирьянов С.Н. Поэма “Черный человек” в контекстетворчества С.А.
Есенина и национальной культуры: Учеб. Пособие. Тверь: Твер. гос. ун-т, 1999. С. 94.258Шубникова-Гусева Н.И. Поэма-загадка «Черный человек» // Шубникова-Гусева Н.И. Поэмы Есенина: от«Пророка» до «Черного человека»: Творческая история, судьба, контекст и интерпретация. М.: ИМЛИ РАН,«Наследие», 2001. С. 521;25625797фольклорной традиции, так и в целом поэтики Есенина. Конечно, здесь сновавозникают два попутных вопроса: что понимать под фольклоризмом этой поэмы ик каким произведениям Есенина необходимо обращаться в данном случае?Сложность первой задачи заключается в том, что фольклорная традиция проявиласебя в поэтике Есенина по-разному: с одной стороны, это намеренная стилизацияпод фольклор, что особенно заметно в раннем творчестве (1911 — 1912 гг.), сдругой стороны, – диалог-спор с фольклором, который выражен имплицитно.Если понимать под фольклоризмом все-таки не вторичные образования, то закаждой метафорой кроются миф, обряд, ритуал.В ранней поэзии Есенина, как мы выяснили, кроме прямой ориентации нафольклор, кроме этнографических элементов открытого типа («Матушка вкупальницу по лесу ходила», 1912; «Зашумели над затоном тростники», 1914),наблюдается то, что можно было бы обозначить как фольклорное мировоззрение,о чем писал Е.Н.
Трубецкой в связи с русской сказкой. Русская сказка, с позицийфилософа, дает представление об «ином царстве», о поиске героем солнечнойземли, который осуществляется только путем приобщения к миру первопредков,через временную смерть с последующим перерождением: «Образ Царевича,который скармливает птице собственное тело, чтоб достигнуть цели своегополета, опять-таки принадлежит к числу любимых в русской сказке и повторяетсяв ней не раз» 259. В этой сюжетике «подъема в иное царство» Трубецкой видитжертвенность, поглощение зверем-тотемом.
В «маленьких поэмах» это иномирноеначало выразилось через заговорный универсум, в формулах «небесногоограждения»: отелившаяся Русь, небо колоколом – все это восходит не кимажинистским теориям, не к заимствованиям из раннего Маяковского, а к сказкеиз мифа, о чем писал в своих трудах А.Н. Афанасьев.Еще раз напомним, что в заговорных текстах фольклористы выделяютособым образом формулу «небесного ограждения» или «железного тына»,которая связана с перениманием человеком космических сил от небесных светилТрубецкой Е.Н. Подъем в «иное царство» и дальний путь в запредельное // Трубецкой Е.Н.
«Иное царство» и егоискатели в русской народной сказке. М.: Тип. Боровинско-Волдайского Кустарного и Сельско-Хозяйств. СоюзногоТ-ва., 1922. С. 22.25998(Солнца, Луны, звезд), путем «оборачивания» себя этими светилами. Кроме того,Афанасьев, устанавливая связь между сказкой и мифом, указывает напарадигматические отношения между тотемическими культами, оборачиванием вшкуру зверя-тотема (медведь, свинья, волк, корова – обратим внимание напоследнее) и солярным мифом, космическим возобновлением года.
Отсюданеслучайно и «отеливание» Руси:Облаки лают,Ревет златозубая высь...Пою и взываю:Господи, отелись![II, 52]Б.В. Нейман первые строчки этой поэмы 1917 г. соотнес с мифопоэтическимивоззрениями А.Н. Афанасьева: «<…> более прозрачна и непосредственна связь смифологами в образности туч: Туча-корабль <…> То же приходится сказать отуче-собаке» 260, однако, при более глубоком понимании фольклоризма, образныйстрой всей поэмы соотносим с фольклорным мировосприятием, а не только сконкретными образами, заимствованными из Афанасьева или других источников.С этими представлениями тесно связан образ корабельный, небесной ладьи,челна, коромысла, который, подчеркнем еще раз, дал о себе знать уже в раннейпоэтике Есенина:Коромыслом серп двурогийПлавно по небу скользит[IV, 59]Но в поэме «Пугачев» эта корабельная эйдология проявилась еще с большейсилой и выразилась уже не на внешнем уровне: сам герой мыслится как корабль/челн:Я ж хочу научить их под хохот сабльОбтянуть тот зловещий скелет парусамиИ пустить его по безводным степям,Как корабль.[III, 26]Или же «башка Емельяна – как челн».
В данном случае срабатываютпредставления о корабле или лодке, как переправе в страну первопредков, и здесь260Нейман Б.В. Источники эйдологии Есенина // Художественный фольклор. 1929. Вып. IV–V. С. 21599дает о себе знать целый обрядово-погребальный комплекс. Обобщив сказанное,задаемся вопросом: каким же образом эти представления соотносимы с поэмой«Черный человек», если ее образную систему так упорно литературоведывозводят к двойничеству, идущему ещё от гофмановского «Эликсира Сатаны»?Самыепровоцирующиепервыестрочкииз«Черногочеловека»исследователи сводят главным образом к безумию, к болезни героя:То ли ветер свиститНад пустым и безлюдным полем,То ль, как рощу в сентябрь,Осыпает мозги алкоголь.[III, 188]Однако вернемся к началу нашей главы, к положению об иномирной природеесенинской топики и обратимся к стихотворению «Я по первому снегу бреду»:Я не знаю – то свет или мрак?В чаще ветер поет иль петух?Может, вместо зимы на полях,Это лебеди сели на луг.[I, 125]Почему стихотворение 1917 г.
не вызывает подобных интерпретаций, в товремя как в нем проявляется такая же пограничная ситуация: «свет или мрак»?Конечно, позитивистский ум возразит: в первом случае описывается осень,умирание,стихотворениеминорно,автороевоплощаетявнуюпротивоположность. Однако нельзя руководствоваться исключительно внешнимивпечатлениями и эмоциями. Раннее творчество Есенина объяснимо через русскуюсказку с ее пограничными формулами, поиском запредельного.
В «Черномчеловеке» сознание героя находится именно в таком положении – было/не было, иэто подчеркивается ритуальным поведением: «Осыпает мозги алкоголь».Типология культур с полной уверенностью позволяет сказать о наличииобрядовых комплексов, связанных с ритуальными напитками. По замечаниямэтнографов и фольклористов, такие напитки и связанные с ними культы, былираспространены повсеместно и также нашли свое отражение в славянскойкультуре – от меда, зелена вина (в былинах) до напитков, включенных в100погребальнуюобрядность 261.Праздничное,сакральноенемыслимобезэкстатического состояния, вызываемого таким ритуальным напитком (ср.: уперсов и гебров известен культ хаомы/сомы 262).
Кроме того, обращает на себявнимание точно подобранный поэтом глагол «осыпает». Ритуальная семантикаэтого глагола идет от свадебной обрядности: «Древние Россияне при брачныхсочетаниях поступали следующим образом: перед поездом в церковь, женихсадился с невестою рядом или на соболи или на какой-нибудь другой мех; свахачесала им головы, обмакивая гребень в меду или в инее, которое держалнарочный в ковше. Потом осыпали их осыпалом, то есть деньгами или хмелем<…>» 263. Как видим, по славянским представлениям, хмель имел ритуальноезначение и в погребальной, и в свадебной обрядности – так или иначе, ритуальноеопьянение сопряжено с миром навыворот.После отмеченного «опьянения» наступают разные преображения с героем– в тексте поэмы появляется метафора «головы-птицы»:Голова моя машет ушами,Как крыльями птица[III, 188]И речь здесь идет, конечно же, не о бытовом опьянении, иначе говоря, пьянстве, ао преображении самого себя посредством этого опьянения.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
