Диссертация (1101749), страница 35
Текст из файла (страница 35)
Для Средневековья эта проблемасуществует вконтексте библейской истории, а именно, первых глав Книги Бытия. В начале, какизвестно, было слово, и именно через акт называния Бог создает все вещи воВселенной. С другой стороны, важна роль Адама как Номотета – законодателя,призванного дать имена сотворенным созданиям: «Господь Бог образовал изземли всех животных полевых и всех птиц и привел [их] к человеку, чтобывидеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, таки было имя ей.
И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всемзверям полевым…»332 Эко приводит этот эпизод в своей работе «Поискисовершенного языка в европейской культуре» и задается вопросом: имена былиданы животным в соответствии с их природой, или же по произволу Номотета,который таким образом установил семиотическую конвенцию?333 Свой ответ332 Библия: Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Москва: Российское библейское общество, 2003.C.
6.333Eco U. La ricerca della lingua perfetta nella cultura europea. Bari: Laterza, 2008. P. 13-14. 146 автор вкладывает в уста персонажа «Имени розы», Вильгельма Баскервильского,который утверждает принцип произвольности знака: «…хотя не подлежитникакому сомнению, что первый из человеков…, называя на своем эдемскомязыке всякую вещь и всякое животное, руководствовался природой называемого,все-таки ничем не отменяется то обстоятельство, что, занимаясь этим, онобрекался некоей верховной властью: решать, какое из многих имен, по егоусмотрению, лучше всего соответствует природе называемого предмета.
Ибо и всамом деле ныне установлено, что имена, которыми пользуются разные люди дляописания одних и тех же понятий, различны, а неизменны и едины для всехтолько понятия, то есть знаки вещей»334.В «Баудолино» реализм и номинализм как две средневековые концепциизнака находятся в постоянном взаимодействии – как правило, со значительнымперевесом в сторону последнего. Идея реализма об имени, выражающемвнутреннее содержание, находит свое воплощение в образе Беатриче, которая, позамечанию Баудолино, оправдывает свое имя – благословенная. Немало страницпосвящено наименованию и переименованию родного города Баудолино: сначалаон фигурирует просто как Civitas Nuova, являясь таким образом обозначениемвида (genus), а не индивида (individuum), наречение его Алессандрией ипреподнесение в дар папе Александру III – это попытка легитимации города,построенного против воли императора Барбароссы.
Баудолино выступает здесь вроли Номотета, выбирая городу покровителя и обосновывая его существование вкачестве папского феода Константиновым даром, знаменитой средневековойподделкой, разоблаченной Л. Валла. Получить имя – значит, получить право насуществование, однако при этом имя явно свидетельствует об антиимператорскихнастроениях его жителей и определяет его судьбу – постоянно сопротивлятьсяосаде. Чтобы исправить положение, Баудолино организует символическоепереименование города в Кесарею, посвящая ее императору.
В данном эпизодеЭко парадоксальным образом показывает, с одной стороны, соответствие знака334 Эко У. Имя розы. / Пер. с итал. Е. А. Костюкович. СПб.: Симпозиум, 2003. C. 440. 147 выражаемому им содержанию, а с другой, расшатывает эту связь, подчеркиваяпроизвол Номотета, меняющего имена по своему усмотрению. Средневековыйреализмсегоувлечениемуниверсалиямиматериализуется,несколькогиперболизированно, в имени Гипатии, которая повергает Баудолино всемиотический шок отрицанием понятия об индивидуальном: «È naturale, tutte leipazie si chiamano Ipazia, nessuna è diversa dalle altre, altrimenti non sarebbeun’ipazia» [P.
428]335. В противоположность этому, образ Поэта, не пишущегостихов – это олицетворение крайней степени номинализма, симулякр, знак,лишенный содержания.Роман «Баудолино» иллюстрирует различные практики интерпретации.СредневековаятеориямножественностисмысловПисаниянашласвоевоплощение в эпизоде, описывающем неудачные попытки Ричарда СенВикторского сконструировать модель Иерусалимского Храма по книге пророкаИезекииля: «se ogni cosa, ogni numero, ogni pagliuzza nella Bibbia ha un significatospirituale, bisogna capire bene che cosa dice letteralmente» [P. 129]336 – таково былоразмышлениеученогоканоника,справедливоотдававшемуприоритетбуквальному смыслу.
Однако в применении к практическим задачам попыткаотделить буквальное значение Библии от духовного обречена на провал – храм вочередной раз рушится, чем забавляет школяров и доводит до исступлениябедного каноника.Другой важный для Средневековья интерпретативный принцип героиромана заимствуют из Псевдо-Дионисия, предпочитавшего для обозначениябожественного неадекватные образы как стимулирующие множество толкований.Так, сочиняя фиктивное письмо Пресвитера Иоанна, герои решают не упоминатьв нем Грааль, а использовать более нейтральный термин «ковчег»: «Vela e svela altempo stesso.
E apre la via al vortice dell’interpretazione» [P. 146]337. Во время335 «Ну разумеется, всех гипатий зовут Гипатиями, и ни одна не отличается от прочих, иначе она не была быгипатией» [C. 436].336«любое слово Писания, любая цифра, любая черточка имеют глубокий духовный смысл, и необходимопонять, что же там говорится в буквальном смысле» [C.
132].337«Такая фраза и скрывает и в то же время приоткрывает… приоткрывает бездну возможных толкований…»[C. 150]. 148 путешествия в царство Пресвитера они пытаются сойти за библейских Волхвов,но не именуют себя таковыми напрямую: «…negando a tutti, chiunque avesse volutocredere, avrebbe creduto. La fede degli altri avrebbe fatto diventare vera la lororeticenza» [P. 323-324]338. Персонажи романа воплощают на практике традициюгерметизма с его пристрастием к ускользающему смыслу, способному порождатьсверхинтерпретацию. Однако, провоцируя гиперинтерпретацию, изощряясь впроизводствеитолкованиисложныхсмыслов,героидемонстрируютнеспособность интерпретировать очевидные знаки: они не опознали утопленникапо раздувшемуся телу и потратили годы на поиски предполагаемого убийцыФридриха, тогда как реальный смысл событий лежал на поверхности.
Привычка ксверхинтерпретации отучает от правильного применения абдукции, построенияэкономичной гипотезы. На этом семиотическом поражении Баудолино построенадетективная интрига романа.Важным в семиотическом универсуме «Баудолино» является образ зеркала,который, находясь в средневековом контексте, активизирует все связанные с нимконнотации: в первую очередь, христианское представление о мире как зеркалебожественного – от «videmus nunc per speculum in aenigmate» до «omnis mundicreatura/ quasi liber et pictura/ nobis est, et speculum»339; а также чисто светскоевосхищение автора «Романа о Розе» перед зеркалами – источниками чудес ииллюзий. В «Баудолино» мы находим воспламеняющие зеркала в замкеАрдзруни, фантастическое зеркало во дворце Пресвитера Иоанна – своего родасредневековый Алеф, позволяющий видеть разные уголки царства, и, наконец,зеркалогимнософистов,вкоторомумирающийАбдулвидитдалекуюпринцессу340.
Первые два образа функционируют в рамках жанра mirabilia, в товремя как третий интересно рассмотреть в свете проблемы знака. В эссе «Озеркалах»341 Эко определяет зеркало как феномен порога (fenomeno-soglia) между338 «Так, в силу всеобщего запирательства, все, кто желали бы в Волхвов поверить, поверили бы тем скорее.Чужая вера преобразовала бы их запирательство в признание» [C. 332].339См. Гл. I.340О функционировании образа зеркала в рамках соответствующих жанров см.
Гл. 2.2, 2.3, 2.4.341Sugli specchi. / Eco U. Sugli specchi e altri saggi. Milano: Bompiani, 1987. 149 воображаемым и символическим342, восприятием и означиванием, отражением исемиозисом. С одной стороны, зеркальное отражение предмета вроде быподходит под определение знака как образа чего-то другого, представляя собойиконический знак. Однако ситуация с зеркалом обязательно требует присутствияреферента, отражение не может, как это подобает знаку, замещать собой предметвегоотсутствие.Зеркальныйобразнеявляетсясобственнознаком:интерпретация в этом случае касается не образа, а самого отражаемого объекта.Интерпретация имеет место в ситуации кривого зеркала, создающего иллюзиюиной реальности – в этом случае отношения образа и предмета выводятся науровень типического, что характерно для символического как сферы знаков: вкривом зеркале можно увидеть себя самого как тип другого – карлика, гиганта,чудовища: «…это что-то вроде начала процесса универсализации, ухода отреферента с целью пофантазировать над содержанием образа – даже если этоискушение подавляется осознанием особой природы феномена, внушениямирассудка о том, что мы во власти галлюцинаций… Это своего рода новое знаниео том, чем мы являемся и чем могли бы быть, опыт, не подкрепляемый фактами,начало семиозиса»343.Эффект кривых зеркал испытали на себе герои «Имени розы».
Зеркало жегимнософистов абсолютно обычно, именно этого его свойства – отражатьреальность – они и опасаются, предпочитая жить в слепом неведенииотносительно собственного внешнего облика. В случае Абдула функцию кривогозеркала выполняет предсмертная агония, заставляя героя видеть вместособственного отражения черты той, к которой он всю жизнь стремился. Процесссемиозиса подкрепляет Баудолино, разговаривая с умирающим другом от лицавоображаемой принцессы, так что тот умирает счастливый, целуя зеркало.Данный образ вписывается в общую концепцию знака, которую Эко реализует в342 Воображаемое, символическое и реальное – термины структурного психоанализа Ж. Лакана.343«…c’è come l’inizio di un processo di universalizzazione, un dimenticare il referente per fantasticare sul contenuto –sia pure come tentazione continuamente repressa, controllata dalla coscienza della singolarità del fenomeno, da unragionare a freddo sulla situazione allucinatoria in atto… C’è un sapere di più su ciò che sono o potrei essere, unaaurora di esercizio controfattuale, un inizio di semiosi».
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
