Диссертация (1101432), страница 39
Текст из файла (страница 39)
Зритель имеет возможность сопоставитьотношение героев к буре, кораблекрушению, мнимой потере близких и звучащие в пьесепредположения о силе, стоящей за этими злоключениями, со своими собственнымипредположениями о намерениях Просперо и, наконец, с объективным знанием о целяхволшебника, раскрывающихся в полной мере лишь в последнем действии трагикомедии.Вопрос о том, имеют ли инициированные главным героем события какой-либо смысл иесли да, то какова их конечная цель, получает вполне определенный ответ в пятом акте, вдиалоге Ариэля и Просперо (“…They being penitent,/ The sole drift of my purpose dothextend/ Not a frown further”; V.1.28-30). Отказываясь от идеи мести и утверждаясь всобственном намерении привести своих врагов к раскаянию, главный герой выбираетмодель поведения, аналогичную действиям библейского Бога.Вопрос о цели происходящего не теряет своей актуальности и в отношениисобытий, на которые не распространяется план Просперо.
Суждения о них такжеприсутствуют в пьесе, но все они, в отличие от первой группы суждений, так и сохраняютстатус предположений: мир за пределами острова остается для героев таинственным,недоступным в полной мере человеческому пониманию, мысль о нем способна вызватьдушевное смятение даже в душе самого Просперо. Однако значительно большуюпсихологическую убедительность обретают предположения о судьбе и соответствующиеим принципы интерпретации действительности, которые оказываются верными вотношении событий, инициированных главным героем.Таким образом, в «Буре», как во многих других пьесах, сталкивается нескольковзаимоисключающих концепций сверхъестественной силы и ее роли в человеческойсудьбе, с которыми на разных этапах действия и в сознании разных героев типологическисоотносятся образ и поступки Просперо.
Это в первую очередь все те же концепциипровиденциализма и фатализма (в его разных вариациях). Кроме того, в словах идействиях некоторых героев находят отражение представления, вовсе исключающиерассмотрение событий человеческой жизни в свете какой-либо высшей, не зависящей отчеловека цели.174Отметим, что мы трактуем параллели между образом Просперо и Богом или богамине в аллегорическом ключе, а как аналогии, способствующие созданию символическогоизмерения в пьесе. Хотя действия Просперо соотносятся с действиями высшей силы вБиблии и некоторых мифологических системах на протяжении большей части пьесы, вотдельных эпизодах герой предстает перед нами обычным человеком, сомневающимся,страдающим от козней своих врагов.В связи с этим следует обратить внимание на несколько деталей, при помощикоторых в пьесе словно очерчиваются границы тех эпизодов, где роль Просперо обретаетаналогическое измерение.
Это прежде всего образы книги, посоха и мантии героя. Книгаассоциируется в пьесе с идеей сокровенного знания и мудрости, мантия и посох могутбыть истолкованы как символы власти над стихиями и обстоятельствами. Так, все тридетали связываются с теми аспектами образа Просперо, на основе которых он сближаетсяс представлением о высшей силе: сверхъестественная власть и знание238.Особенно интересен в этом отношении образ мантии.
Драматург словно«примеряет» на своего персонажа роль христианского или языческого бога, подобно тому,как сам Просперо надевает на себя волшебный плащ. Во всех сценах, где властьволшебника переходит границы человеческой власти, он предстает перед нами вмагическом облачении. Драматург не случайно с такой тщательностью прописывает этудеталь: в первом акте герой, только что устроивший мнимое кораблекрушение, появляетсяна сцене в мантии (“wearing a cloak”), затем, прежде чем рассказать Миранде историюсвоего изгнания из Милана и прибытия на остров, без видимой причины просит дочьпомочь ему снять плащ. Далее, переходя к повествованию о своей жизни на острове и обустроенной им буре, Просперо снова надевает мантию (“He dons his mantle”) и нерасстается с ней на протяжении последующих сцен вплоть до середины пятого акта, гдеон, исцелив своих врагов от безумия, окончательно снимает с себя плащ (“I will discase meand myself present...” – V.1.85), а также решает сломать свой посох (“I'll break my staff” –V.1.54) и утопить книгу (“I'll drown my book” – V.1.57).
Таким образом, герой из238 По замечанию С. Маркса, хотя богословы говорят о Боге как о всемогущей и всезнающей личности, в иудеохристианской культуре Бог нередко предстает в образе человека, существующего на более высоком уровне, нежелиобычные люди, и наделенным, в отличие он них, несоизмеримо большей властью и знанием: “Theologians postulatethat the Judaeo-Christian God is omnipotent and omniscient.
But such infinite attributes cannot be conveyed in human terms,so the Bible represents them metaphorically as a finite contrast between superhuman and merely human. God appears as aperson who lives on a higher level, possessing power and knowledge that people lack.” (Курсив наш. – Т. Ш.) (Marx,Stephen. Op. cit. P. 10.)175повелителя стихий и духов становится земным владыкой, занимая даже более низкоеположение на общественной «лестнице», чем его прежний враг — Алонзо.Анализируя значение образа мантии в пьесе, следует обратить внимание и на фразу,которую произносит Просперо, снимая свой плащ, в начале разговора с Мирандой: “Liethere, my art” (дословно, «Лежи здесь, мое искусство»; I.2.25).
Словами 'my art' геройназывает здесь свой плащ. Слово 'art' многократно используется в «Буре» (наряду сословом 'magic') в значении «волшебство», но, благодаря его широкой семантике, вконтексте всей пьесы оно может отсылать также к театральному искусству, которымпревосходно владеет Просперо, о чем свидетельствует поставленная им пьеса-маска.
Вкритической литературе, посвященной «Буре», сказано немало о связи образа Просперо ссобирательным образом драматурга239. Хотя этот вопрос выходит далеко за рамки темыданной работы, обратим внимание на тот факт, что мантия становится в пьесеодновременно символом сверхъестественной власти и искусства. Так в образе Просперосвязываются между собой образы высшей силы и драматурга 240, а на центральнуюсюжетную линию проецируются как мифологические и библейские эпизоды, связанные сосмыслением проблемы судьбы и воли, так и процесс создания, постановки и исполнениядраматического произведения.Чтобы достичь своей конечной цели, Просперо создает ряд тщательнопродуманных театральных иллюзий, зрителями и «исполнителями» которых он делаетдругих героев241, и хотя в конце пьесы эти иллюзии оказываются развенчаны, ониуспевают за короткое время преобразить души Алонзо, Фердинанда, Калибана и внекотором отношении даже Миранды.
Сходные цели ставит перед собой драматург.Посредством иллюзий действует порой и библейский Бог, о чем мы читаем, в частности,в книге пророка Исаии в 66:4:Therefore will I chuse out their delusions,and I will bring their feare vpon them,because I called, and none woulde answere: Ispake and they woulde not heare: but they dideuill in my sight, and chose the things whichI would not.…Так и Я употреблю их обольщение инаведу на них ужасное для них: потомучто Я звал, и не было отвечающего,говорил, и они не слушали, а делали злоев очах Моих и избирали то, что неугодноМне.239 Marx, Stephen.
Op. cit. P. 12-13, 23.; Middleton Murry, John. Shakespeare's Dream // Palmer D. J. Shakespeare 'TheTempest'. London: Macmillan, 1968. P. 110.240 Marx, Stephen. Op. cit. P. 9.241 Александренко М. В. Проблема поколений в трагикомедиях У. Шекспира. Отцы и дочери. Диссертация. М,2003. С. 198.; Marx, Stephen. Op. cit. P. 23.176Совмещение в одном и том же образе и сюжете разных планов, границы междукоторыми порой оказываются размытыми, а порой, напротив, обозначаются оченьотчетливо, приводит к тому, что между пластами «наложенных» друг на друга иллюзий(театральная иллюзия, созданная драматургом перед зрителем, и иллюзии, навеянные поволе Просперо другим героям) возникают зазоры.
Это, в свою очередь, позволяетдраматургу заострить наше внимание на самом феномене иллюзорности театральногодействия и, в конечном итоге, событий человеческой жизни. В результате автор подводитзрителя к непосредственному восприятию жизни как инсценированного высшей силойдействия, в котором люди, подобно персонажам «Бури», оказываются одновременнодействующими лицами и зрителями. В этом отношении наиболее показательным являетсямонолог Просперо в первой сцене четвертого акта, в котором драматург создает всеусловия для того, чтобы зрители, как и сам герой, невольно ощутили себя актерами вдраме жизни — “such stuff as dreams are made on” (IV.1.156-157), чтобы вместе стеатральной иллюзией им представилась зыбкой, неустойчивой и иллюзорной привычнаяим действительность и чтобы, таким образом, созерцание театрального действия стало идля них актом самопознания.
Возможно, с выполнением этой художественной задачи исвязаны в произведении происходящие на наших глазах «облачения» и «разоблачения»,целый ряд созданных и развеянных драматургом иллюзий.Итак, благодаряособенностямкомпозиции«Бури»,еепространственнойорганизации и символическим деталям, на протяжении большей части сценическогодействия остров воспринимается как модель мироздания, в которой Просперо выполняетроль сверхъестественной силы, причем при помощи множества средств и приемовподчеркивается, что это не более чем роль. И, подобно тому как актер прекращаетисполнять свою роль, уходя со сцены, Просперо избавляется от атрибутовсверхчеловеческого знания и сверхъестественной власти, готовясь навсегда покинутьостров.Вовторомразделеданнойглавымырассмотримосновныесобытия,инициированные главным героем, и обратим особое внимание на моменты столкновенияразличных способов их восприятия и осмысления (в аспекте причины и цели) в словахразных героев, а также в образах, которые могут отсылать одновременно к несколькимвзаимоисключающим концепциям судьбы и воли.1775.2.
События, составляющие план Просперо, в глазах зрителей, самого героя идругих персонажей5.2.1. Буря и кораблекрушение: рок, нелепая случайность или проявлениеблагой воли?Благодаря тому, что сцена бури предшествует в пьесе появлению Просперо, самизрители в течение некоторого времени пребывают во власти иллюзии: исполненныеотчаяния реплики персонажей, звуки грома заставляют их поверить в то, что героиобречены судьбой на гибель в волнах.Многие реплики, звучащие в этой сцене, отражают весьма отчетливопредставления разных героев о соотношении судьбы и воли. Боцман, желая, чтобы егогоспода покинули палубу и не мешали матросам бороться со стихией, пытается убедитьих в том, что единственное средство, к которому они могут обратиться в данной ситуации,– это молитва, причем не столько о спасении от смерти, сколько о спасении души.Совершенно иной тип отношения к бедствию находит отражение в словах Антонио иСебастьяна, которые полагают, что их неминуемая гибель – результат нелепойслучайности – неверных действий пьяных матросов; согласно их представлениям, впроисходящем нет проявления какой бы то ни было высшей воли.
Фаталистическаяинтерпретация происходящего также звучит в этой сцене, однако данные представленияпреподносятся здесь в комическом ключе: Гонзало видит надежду на спасение в том, чтоБоцман, позволяющий себе недостаточно почтительное обращение со своими господами,достоин виселицы, а не смерти в море, и именно к такой участи определен судьбой отрождения. Однако, по-видимому, это высказывание следует воспринимать как остроту.Подобно тому, как впоследствии Гонзало, чтобы отвлечь и развеселить короля, будетозвучивать утопические идеалы современности, в этой сцене он строит свою остроту нане менее популярных для его времени фаталистических представлениях. В конце сцены,перед лицом смерти, его тон меняется: он призывает своих спутников присоединиться кмолитвам короля и принца и далее, в последний раз выразив сожаление по поводу своейучасти, произносит фразу, почти дословно воспроизводящую одно из прошенийГосподней молитвы (“Thy will be done…” – «Да будет воля Твоя…»):The wills above be done! (I.1.63)178Таким образом, разброс представлений о судьбе и воле, отраженных в этой сцене,весьма велик – от христианского провиденциализма, выражающегося в смирении передволей Бога, до фаталистического представления о предопределенности человеческойдоли и, наконец, концепции, вовсе исключающей высшую силу как фактор человеческойсудьбы.Итак, в первой сцене пьесы и герои, и зрители пребывают в заблуждении: ониубеждены в том, что кораблю неаполитанского короля угрожает реальная опасность.Однако в следующей же сцене Просперо в разговоре с Мирандой развеивает этуиллюзию, показывая, что буря не причинила никому ни малейшего вреда и была первымшагом к осуществлению его плана.В этой сцене (II.2) дважды встречается аллюзия на прецедентное высказываниебиблейского происхождения.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
