Диссертация (1098622), страница 42
Текст из файла (страница 42)
— Бабы торопят — а мне еще свиней надопокормить. Заведи трактор, Орхан? Заведи-заведи, а я сейчас прибегу.225Орхан не успел ответить, как крестный ушлепал в забубенных тапках во двор.Все, кроме Орхана, сразу приметили, что, сделав круг по двору, крестный припал к томуоконцу в сарае, куда выбрасывают навоз. Все, кроме Орхана, сразу заметили, чтокрестный прошел по двору, спрятался в сарае и оттуда в окно наблюдал за Орханом.Потоптавшись Подумав, несмотря на всю нелепость странность ситуации: чего бвеселому соседу не завести свою машину самому, — Орхан полез в трактор. Спустяминуту трактор взревел, начал работать, но потом зачихал и снова смолк.Крестный уже успел добежать до огорода с вытаращенными удивленнымиглазами:— Ты чего там сделал, Орхан? А? Ты тракторист или где?Орхан сделал еще одну попытку попробовал еще раз, но на этот раз тракторвообще смолчал.Орхан испуганно вылез из трактора и сделал вокруг него несколько кругов.Крестный не отставал и всячески стыдил соседа, требуя, чтоб тот немедлянемедленно исправил поломку трактор.-— Я ж вчера работал на нем, Орхан! — ругался крестный.
— Ты ж видел меня!Что ты там сделал, что он сдох? Давай исправляй!— У меня обед, а потом опять — работа! — с трудом подбирая русские слова,попытался ускользнуть Орхан, но крестного было уже не отогнать ответил Орхан.— Какая работа? А я что буду делать? Сломал — делай. Это не по-соседски —так поступать, Орхан. У вас на Кавказе разве так поступают с соседями?Спустя десять минут Орхан лежал под трактором, вздрагивая волосатыми ногами,на которые садились мухи. Крестный расположился неподалеку находился рядом,покуривал курил, закинув положив одну руку за голову.— Какой ты тракторист, Орхан, — говорил крестный негромко.
— Да никакой.Ни черта не умеешь. Завел машину, и сразу сломалась она.— А? — спрашивал Орхан из-под трактора.Бабы смеялись. Одна бабушка делала вид, что не понимает, в чем дело.Здесь пришел мой отец с базара и принес три здоровых арбуза, в каждом изкоторых можно было, выев мякоть, переплыть небольшой ручей.О, этот арбузный хруст, раскаленное ледяное нутро, черные семена. Никто не всилах был мог сдержаться, пока отец кромсал резал роскошный, всхлипывающий плод.Наспех Быстро закончив свои грядки, бабы сошлись подошли к арбузу и застылив оцепенении.Только бабушка ловко собирала картошку, разгребая сильными руками землю.Мать сходила за белым хлебом — арбуз хорошо есть с ароматной мякотью.— Ба! — позвали сестры бабушку.
— Иди уже!— Иду, иду, — отозвалась она, но сама доделала свою грядку, сходила с ведром кнеполному еще мешку и, умело прихватив его края, ссыпала картофель. Всем остальнымнужны были помощники в таком нехитром деле: один, скажем, держал мешок, второйпересыпал картошку из ведра — и то иногда картошка падала мимо.
А бабушке — нет;она во всем привыкла обходиться одна. все привыкла делать одна.Орхана тоже позвали к арбузу, но он наконец завел трактор и сразу тронулсяпоехал на работу, так и не заглянув домой. Мать едва нагнала догнала его: сложив в пакетяичек, щедро нарезанной колбасы с хлебом, бутылку с молоком, передала соседу. Я и незаметил, когда она все это принесла на огород и положила в тенек под кусток.Мы ели арбуз, оглядывая друг друга глядя друг на друга счастливыми глазами: акак еще можно есть арбуз?Мать расстелила красивую клеенку в красных и черных цветах, бабушка сиделавозле рядом на табуретке, отец стоял.На ледяной запах арбуза слетелись одна за другой осы и кружили над нами,назойливые и опасные.226Первым не выдержал отец. Осы, верно, были единственным, чего он боялся вжизни.Однажды его, пьяного, ужалили, и он, здоровый, под два метра мужичина,потерял сознание.
К вечеру голова его стала огромной и розовой, глаза исчезли вогромных, распухших бровях. Он едва чуть не умер.— Я лучше пойду покурю, — сказал отец и спрятался за трактор. Осы полетели заним, но потом вернулись, недовольные железом и дымом.— Сразу курить, сразу курить, — сказала мать вслед отцу.Весело отмахиваясь от ос, за отцом пошел крестный.По его лицу я угадал, что мужики сейчас опробуют заначку, наверняка гденибудь спрятанную в железных закоулках трактора тракторе.Жена крестного внимательно смотрела ему в спину, о чем-то догадываясь. Но тутна ее лицо села оса, и она отвлеклась, и засуетилась, и стала размахивать платком.Обиженные осами, ругались сестры, перебегая с места на место, и пугаласьнастырных насекомых мать.Я старался сохранить достоинство, но у меня тоже получалось плохо.
Я сдувалприсевших на арбуз ос ос с арбуза, осы ненадолго отцеплялись улетали, делалираздраженный круг и почти падали мне на голову.Одна бабушка сидела недвижимо, неподвижно, медленно поднимала поданный ейкрасный серп арбуза и, улыбаясь, надкусывала сочное и ломкое его. Осы ползали по еерукам, переползали на лицо, но она не замечала. Осы садились на арбуз, но, когдабабушка откусывала мякоть, они переползали дальше, прямо из-под зубов ее и губ, впоследнее мгновение перед укусом.— Бабушка, у тебя же осы! — смотрел я на нее с восхищением.— А?— Осы на тебе!— Ну так им сладко, — и бабушка смеялась, и вправду только что заметив ос.— Как же ты не боишься, они же могут укусить?— Зачем им меня кусать?Бабушка поднимала красивую руку с ломтем куском арбуза, по руке переползалидве или три осы и еще две сидели на корке, питаясь стекающей сладостью.Она откусила арбуз, и еще одна оса, сидевшая на щеке, легко и без обидывзлетела, сделала кружок и осела села куда-то в травку, к объеденным коркам.Все разнервничались и быстро разошлись.
Бабушка тихо сидела одна.Утром брошенные арбузные корки смотрятся неряшливо, белая изнанка ихстановится серой, и по ней вместо ос ползают мухи.Так смотрелась вчерашняя моя деревня: будто кто-то вычерпал из нее медовуюмякоть августа, и осталась серость и последние мухи на ней.Все умерли. Кто не умер, того убили. Кого не убили, тот добил себя сам.Сестер несколько раз ударило об углы и расшвыряло разбросало далеко.Остались бабушка и Орхан с русской женой, которая пила, и за то Орхан ееежедневно бил.Огороды, которые, казалось, еще недавно бурлили под землей живым соком,стихли и обросли неведомой непонятной травой. Не громыхала стучала бодрая картошкао дно ведра.Мы въехали на моей белой «Волге» в деревню.
Мы двигались в поднятой намипыли, странные и непривычные здесь, словно на Луне.Бабушка даже не всплеснула, а вздрогнула усталыми руками, встала намнавстречу, сморгнула слезу, улыбнулась.Она впервые видела мою жену. Они сразу заговорили как две женщины, а ямолчал и трогал стены.— Бабий труд незаметен, — сказала бабушка жене.227«Бабий труд незаметен», — повторил я себе и вышел на улицу с сигаретой.Вот это построил дед: забор, сарай, крыльцо, дом.Картины в доме нарисовал отец: на них — дед, дом, луг, сад.Расколотое на несколько частей, но еще живое бабушкино сердце — вот упорныймужицкий труд.Не двигаясь и не суетясь в редкие мгновения, когда можно было не двигаться и несуетиться, вкушая малую сладость, она прожила огромную жизнь, оглянувшись накоторую не различишь земным взглядом и первого поворота, за которым тысячи иных.Мы не сумели так жить.— Баба служит, а мужик в тревоге живет, только прячет свою тревогу, — слышаля тихий бабушкин голос за неприкрытой дверью.
— Бабью жизнь мужику не понять, насникто не пожалеет. А нам мужичью колготу не распознать. А нам не понять мужичьюколготу.— Колготу? — спросила моя жена.— Колготу, суету, муку, — пояснила бабушка.— Баба в служенье живет, а мужик в муке... Или только мои такие были, не знаю,— вздохнула она и умолкла.Мы вышли с женой из дома и спустились к реке. Прошли через едва живоймосток и поднялись на холм.С холма была видна огромная пустота.«...И солнце болит и держится косо, как вывихнутое плечо...»Я произнес это вслух.— Что ты сказал? — спросила жена.Я смолчал. И она спросила меня снова. И я снова смолчал. Что Зачем мнеповторять всякую дурь всякие глупости за самим собой.Жена сидела недвижимо, очарованная и смертно любимая мной.Подожди, я сломаю и твое сердце.Мы возвращались, когда начало вечереть, я шел первым, и она торопилась замной.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
