Диссертация (1098593), страница 13
Текст из файла (страница 13)
Даля: ‘простор за городом, селеньем, безлесная, незастроенная, обширнаяравнина’, к этому значению также имеется следующий комментарий: «Встарьполем звали наши южные степи» [Даль: III, 257]; у С.И. Ожегова: 1. ‘безлеснаяравнина, пространство’ [Ожегов 1986: 477]; этимологически поле восходит ктой же основе, что и полый, т. е. ‘пустой’, ‘открытый, свободный’ [Фасмер1987: III, 307; Крылов 2008]), – это чистое поле, место, где действует былинныйгерой и где в поединке с противником свершается его судьба, противопоставленное высоким и темным лесам и горам, закрывающим горизонт, недаром же‘пространство, обозримое глазом’, а также ‘круг интересов, забот и т. п.’ – этополе зрения.
С другой стороны, поле – житница, с ним связаны надежды наурожай, а следовательно, сытое, обеспеченное существование; не обсевок в поле63– ‘стоящий человек; такой, кем не пренебрегают’. «Как “свое”, культурное пространство поле входит в один ряд с домом / двором / садом / огородом, а как“чужое”, природное – синонимично и изофункционально лесу / горе / морю»[Славянские древности 2009: IV, 135].«Одним из древнейших культурных архетипов, сохраняющих свое значение и смысл в нормативно-ценностном пространстве современной культуры,является представление о жизни человеческой как о переходе через поле (вариант: переправы через водную преграду)» [Бочина 2003: 47].
Это представлениезафиксировано рядом синонимичных пословиц: Век не поле, вдруг не перескочить; Век жить, не реку бресть; Век прожить – не поле перейти / не море переплыть.Море изначально – граница и собственно географическая, оно наиболее«чужое»: Хорошо море – с берегу; Тихо море, поколе на берегу стоишь; Ждигоря с моря, беды от воды [Даль 1955: II, 346]. Воды вообще, особенно стоячие,выступают «вариантами леса как начала, противопоставленного дому»; болота(Всякому черту вольно в своем болоте бродить), омуты (В тихом омуте чертиводятся; Был бы омут, а черти будут), пруды, озера, трясины относятся к числу «выморочных мест» [Иванов, Топоров 1965: 174]. В этой связи весьма интересны следующие наблюдения О.А.
Корнилова: «В русском языке вода помимосвоего основного значения имеет коннотативное значение бессодержательности, малоценности. Использованное по отношению к любого рода текстам данное слово означает “многословие при бедности содержания; пустые, бессодержательные фразы”, использованное применительно к жидкостям (не являющимся водой) означает низкую оценку обозначаемого (не кровь в жилах, а водица; вода, а не вино и т. п.).
“Невысокого мнения” о воде и испанское языковоесознание, если допускает использование слова agua (вода) по отношению к<…> чему-либо, имеющему очень маленькое значение (важность, значимость)или вообще не имеющему значения <…>. Есть в испанском языке и другаяконнотация у слова agua. Вода может интерпретироваться испанским языковым64сознанием как символ скрытой опасности, угрозы, таящейся за внешним спокойствием <…>. Наличием этой коннотации обусловливается и использованиеслова agua во фразеологизмах соответствующего содержания, например: guarda me dios del agua mansa, y de la corriente me salvaré yo (убереги меня, господи,от стоячей воды, а уж от бурной я сам себя спасу) <…>.
Подобного соединенияв коллективном сознании концепта воды и семы малозначимости, малоценности и уж тем более – скрытой опасности, вряд ли стоит ожидать от народов, исторически проживающих в местах с жарким климатом и явным дефицитом воды» [Корнилов 2003: 247].
Л.В. Щербой было отмечено аналогичное различиемежду русским словом вода и французским eau, называющим то же самое вещество: «Французское eau как будто вполне равно русской воде; однако образное употребление слова вода в смысле ‘нечто лишенное содержания’ совершенно чуждо французскому слову, а зато последнее имеет значение, котороеболее или менее можно передать русским отвар (eau de ris, eau d’orge). Из этого и других мелких фактов вытекает, что русское понятие воды подчеркивает еепищевую бесполезность, тогда как французскому eau этот признак совершенночужд» [Щерба 1958: 86]. Можно предположить, что здесь проявляются преждевсего различия, свойственные «гастрономическому» (пищевому) коду русскойи французской культур.Иное, чем у многих народов, отношение к морю у британцев.
Анализируя«морские образы» в английской поэзии, В.Я. Задорнова и А.С. Матвеева пишуто том, что эти образы занимают в ней особое место «из-за специфического отношения британцев к морю», вызванного «особенностями островного мышления англичан, которые всегда рассматривали море как неотъемлемую частьжизни, естественную географическую среду и типичный элемент пейзажа Великобритании. Жители Британских островов могут наблюдать море в разноевремя дня и года; оно является источником существования рыбаков и вдохновения для поэтов. Вызывая у них массу различных ассоциаций, оно сравнивается с разными объектами и дает импульс для создания разнообразных поэтиче-65ских образов» [Задорнова, Матвеева 2007: 121].
М.М. Филиппова, рассматривая, как проявляется непосредственно в лексическом фонде английского языкато, что его носители – «это нация мореходов, жизнь которой всегда была связана с морем», свидетельствует о большом наличии в нем фразеологических ипаремиологических единиц «с морской семантикой»; так, например, «русскойфразеологической единице свет клином не сошелся соответствуют английскиеthere are other fish in the sea (в море есть и другие рыбки); there are other pebbleson the beach (на пляже есть и другая галька)» [Филиппова 2008: 111–112].
Добавим к приводимым М.М. Филипповой примеры, где в обоих – русском и английском – языках проявляется природно-ландшафтный код культуры: when thesea gives up its dead (дословно когда море вернет своих мертвых) – когда рак нагоре свистнет; выражение there’s as good fish in the sea as ever came out of it («вморе есть столько же хорошей рыбы, сколько когда-либо из него вышло»)означает, что не следует опасаться недостатка чего-либо, что всего имеетсяпредостаточно, и, согласно словарю, соответствует русскому хоть пруд пруди(см. [Мюллер 1985: 677]).Меньше «подозрений» вызывают у русских проточные воды, более того –с ними может связываться ‘привольная, обеспеченная жизнь’: молочные реки,кисельные берега (как можно заметить, своими компонентами молочные, кисельные данный фразеологизм входит также в «гастрономический» код культуры).
Г. Гачев, анализируя лирику Ф.И. Тютчева, писал о свойственном русскому сознанию «различении вод»: «…море, океан – воды нерусские = неразличенная, безразличная к жизни-смерти вода, небытие <…> Два полюса вод: океан и ключ. Море и река – между ними переходные. Ключ нам так прорисовывается – это водяное сердце, биение, источник струи сладкого трепета по жиламприроды <…> Странно понимается ключ в России: не как замыкающий, а открывающий – порог бытия» [Гачев 1988: 211]. Бить / кипеть ключом означает‘бурно протекать, проявляться’, и русское языковое сознание почти всегда оценивает этот процесс положительно, о чем свидетельствует сочетаемость данно-66го фразеологизма по преимуществу с такими словами, как жизнь, энергия (см.далее примеры в параграфе 2.3).
Ключевой воде приписываются целебныесвойства [Афанасьев 1983: 197]. Текучая вода также служит временным «измерителем»: много (немало) воды утекло – ‘(много, немало) прошло времени,произошло перемен’.Лес, горы и море (океан) также участвуют и в формировании метрическиэталонной системы, передавая значение ‘большого количества, множества чеголибо’: лес рук, гора бумаг, море дел, океан огней (ср. также приводившееся выше хоть пруд пруди).Говоря о национально-культурной специфике выделенных нами единицприродно-ландшафтного кода, мы не ставили своей целью провести последовательное сопоставление данных русского и каких-либо других – одного или нескольких – определенных языков.
Безусловно, такие лингвокультурологическиеисследования весьма перспективны, и особенно – в лингводидактических целях,таккакпредоставляютценныйматериалдлянационально-ориентированных учебных пособий15. В наши же задачи входило главным образом прояснить особенности именно «русского взгляда» на конкретные «природные объекты» – реалии, «которые человек уже наградил культурным смыслом и которые поэтому служат исходным материалом для культурного жеосмысления образа фразеологизма» [БФСРЯ 2006: 13]; примеры из других языков / культур привлекались в первую очередь для того, чтобы подчеркнуть этунационально-культурную специфику как «различное видение одной и той жевещи», свойственное разным языкам [Гумбольдт 1985: 349]. Рассмотрим же те15Приведем еще только один пример.
В болгарском языке нет эквивалентов для фразеологизмов обещать золотые горы и достать со дна моря, он предоставляет только «толкования»: да даваш напразни обещатия (дословно давать напрасные обещания) и със зор / трудда намериш (дословно найти с большим трудом), тогда как по-чешски можно slibovat horydoly – обещать горы (и) долы (иначе говоря, весь мир; образ фразеологизма также обусловлен природно-ландшафтным кодом культуры и строится на основе схожей гиперболы) иpřinést modré z nebe – дословно достать синего с неба (ср.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
