Диссертация (1098196), страница 86

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 86)

Хераскова умножает подробности, желаявызвать ужас и сострадание, кое в чем следует примеру Овидия («ужасный рев зверей»), аглавное, у нее получается, что речь идет однозначно о гибели города («И горды зданияпокрылися водою…»), жители которого пытаются спастись бегством («На горы всебегут…»), а Фанор, герой ее поэмы, – «младый пастух, любовью распаленный» (с.157), тоесть лицо, в чем-то чуждое другим погибающим (у Геснера же, с одной стороны, не339«здания», а «мраморные башни», которые можно интерпретировать не только как приметугородского пейзажа, а с другой, нет ни слова о пасторальных занятиях любовников).Любовь придает Фанору силы и мужество, чтоб извлечь Селиму «из хладных волн»на «высокий холм, от общих бед спасенный»:Любовь противится и вихрям и волнам,И ею подкрепясь нашли спасенье там!(С.157)В отличие от геснеровских, герои Херасковой еще помышляют о жизни:От общей гибели они одни остались,И может быть еще и жизнию ласкались.(С.157)Селима приходит в отчаяние, но не от мысли о жестокости и неправосудии Бога, аот того, что убеждается в отсутствии шанса на спасение:Взгляни на молнии; послушай рев воды;Погибли мы! и нет спасенья от беды.Такую ль нам любовь готовила судьбину!(С.158)Она лишается чувств, а Фанор, не зная, жива она или мертва, перестает видеть ислышать, что происходит вокруг:Не видит он тогда валов кругом шумящих,Не слышит грома он, ни молний вкруг блестящих.Не видит ничего; Селиму только зрит!Лишился я ее, рыдая говорит!(С.158)Это очень напоминает положение Евгения в конце первой части «Медноговсадника», когда, еще только гадая о судьбе Параши, сидя «на звере мраморном верьхом»,он всматривается в противоположный берег:340Он не слыхал,Как подымался жадный вал,Ему подошвы подмывая,Как дождь ему в лицо хлестал,Как ветер, буйно завывая,С него и шляпу вдруг сорвал.Его отчаянные взорыНа край один наведеныНедвижно были.

Словно горы,Из возмущенной глубиныВставали волны там и злились,Там буря выла, там носилисьОбломки… Боже, боже! там –Увы! близехонько к волнам,Почти у самого залива –Забор некрашеный, да иваИ ветхий домик: там оне,Вдова и дочь, его Параша,Его мечта… Или во снеОн это видит? иль вся нашаИ жизнь ничто, как сон пустой,Насмешка неба над землей?(V, 141–142)Мысленные восклицания Евгения («Боже, боже!..», «Увы!..») – те же самые, чтомного раз повторяются у Геснера в переводе Шишкова и у Херасковой, но мыслитЕвгений совсем не как простодушный и доверчивый идиллический персонаж: он уже непокоряется судьбе, уже утратил надежду, уже готов к признанию жизни «насмешкой небанад землей», в результате которого чуть позже и впадет в безумие: «И вдруг, ударя в лобрукою, / Захохотал» (V, 145).Герой Геснера в подобной ситуации не утрачивает доверия к БожественномуПромыслу, хотя, видя возлюбленную без чувств, ощущает «мучение горшее, чем ужассмерти» (Шишков, с.252).

Фанор у Херасковой в этом случае оказывается ближе кбедному Евгению, давая волю отчаянию:Увы! вскричал, теперь вселенна вся пуста,341Когда Селимы нет, возлюбленной Селимы!Все легче сей беды, мной прежде бедства зримы.(С.158)Селима приходит в себя и, подобно геснеровской Семире, начинает упрекать Бога,но не вообще за гибель невинных, а (чего нет у Геснера) за несправедливость именно клюбящим:За что караешь нас? О! Боже, укротись!На наши кроткие два сердца зря, смирись!Они за истиной стремилися всечасно,Мы винны разве тем, что мы любили страстно!Коль грех то! много я за етот грех терплю…(С.159)В этой жалобе проскальзывают мотивы, обнаруживающие неполное соответствиегероев идеалам невинности и простоты.

Селима допускает, что в глазах Бога любовнаястрасть – грех, хотя готова отстаивать ее права и вопреки Богу (невинность оказывается необъективной данностью, а субъективным убеждением), и утверждает, что она и еевозлюбленный«заистинойстремилися всечасно»,тоестьзнакомысчистоинтеллектуальными усилиями и волнениями (а значит, и не так «просты»). Тут же Селимарисует картину любовной утопии (похожая есть и у Геснера), как будто мало уместную вих положении: и на руинах погибшего мира двое любовников, забыв о произошедшем,могли бы безмятежно проводить время «в любви и утехах».Но, ах! Фанор, когда б смягчился рок над намиИ век твой сохранил, мне свет бы сносен был;Забыла б горесть я, ты б ужас позабыл;Мы сладость в жизни сей еще бы находили,В утехах и в любви все дни бы проводили.Но что я говорю! приходит смерть и к нам;Мы в жертву отданы бунтующим волнам.Невинность наша смерть от нас не отвращает…(С.159)342В поэме Геснера главную идейную нагрузку несет вторая речь юноши, когда онговорит о бессмертии души и неисповедимости Его путей, убеждая возлюбленнуюсовместно предаться в руки Божьи и прославить Его правосудие.

У Херасковой эти идеипредставлены в сильно редуцированном виде, Фанор здесь говорит:Но будем тверды мы, и будем терпеливы.Все казни от небес должны быть справедливы,Удобно ль своего страшится нам Творца?Спокойно станем ждать мы жизни сей конца.Умрем, и к первому началу возвратимся,Обнимемся с тобой, в последний раз простимся.Обнимемся, и так мы станем смерти ждать.Творец то знает, как невинность награждать.Да будешь, Творче, ты при нашем истребленье,Последне чувство в нас, последне размышленье!(С.160)Как видно, Фанор не утверждает со страстной убежденностью, что суд Божийправеден (само слово «суд» в поэме Херасковой не встречается), а говорит, что «казни отнебес должны быть справедливы» (курсив мой – В.К.), и не в руки Божьи предается, апризывает подругу обняться и «смерть ждать».

Реплика о посмертном блаженстве (в видесоединения любящих за гробом) передана Селиме, говорящей об этом как о новом длясебя откровении:О Боже! говорит, я чувствую в сей час,Что ты соединишь еще по смерти нас;С надеждой твердою, Фанор, я умираю…(С.160)Концовка поэмы тоже имеет существенное отличие от того, что было у Геснера:Друг друга во своих объятиях держа,И хладные уста друг к другу приложа,Такую оба смерть любовники вкусили,Но волны пламени у них не погасили,Скрывала их вода, однако при конце,Спокойствие у них являлося в лице.(С.160)343«Хвала правосудному Богу!» – такова последняя мысль расстающихся с земнойжизнью героев «Потопа» Геснера.

В подражании Херасковой они принимают свою участьс философским спокойствием. У Геснера главное, что взаимная любовь укрепила их вуповании на жизнь вечную. У Херасковой важнее, что и в смертный час в них попрежнему горит любовный «пламень», который оказался сильнее могущественных ивраждебных любовникам природных стихий:Любовь противится и вихрям и волнам…(С.157)Любовная тема в подражании Херасковой сильно потеснила религиознофилософскую и моральную проблематику, столь важную для Геснера. Фанор и Селима –страстные любовники, но отнюдь не герои веры.

Они, по большому счету, равнодушны ковсему, кроме своей любви, и даже вопрос о том, будет ли вообще и будет лисправедливым посмертное воздание, их волнует, прежде всего, потому, что с ним связанвопрос о продолжении их «пламени» в вечности. Геснер в «Потопе» апологию любовногочувства соединил с благочестивым нравоучением. Хераскова, в общем-то, почти все свелак этой апологии. Любовное чувство у нее мыслится как невинное и оправданное в самомсебе. И даже если Бог рассудит о нем иначе, любовники смогут оспорить Его суд: «Мывинны разве тем, что мы любили страстно!» То есть, конечно, не «винны», а наоборот,заслуживают награды, а если нет, то все равно не отступятся от своего чувства.В такой интерпретации поэмы Геснера сказалось, вероятно, не желание Херасковойзащитить права любовной страсти перед установлениями религии и морали, а жанроваяинерция: наделенных не только любовными чувствами, но и религиозными убеждениямигероев Геснера она (одна из первых русских поэтесс) невольно, может быть, низвелапочти до уровня «нежных» любовников в эклогах А.П.

Сумарокова, более ей понятных ипривычных. Вместе с тем в «Потопе» Херасковой сохранена характерная именно дляГеснера (и полюбившаяся потом сентименталистам) идея: в душе человек обладаетценностями большими, чем все, что есть в окружающей действительности, человеческоечувство способно пережить даже полное крушение мира.***А.В. Михайлов писал, что «идиллически бесконфликтному миру» Геснера«присуща своя героическая подоплека»: у него «по-новому чувствующая и по-новому344разумеющая себя личность» отстаивает «свою внутреннюю независимость от реальностейнепоэтического мира»780. Самодовлеющая ценность поэтических грез такой личности иподлинность ее внутренней независимости могут быть доказаны в тяжком испытании, вгоре, перед лицом гибели. В мировой катастрофе личность обретает полную идействительную независимость от мира, и здесь выясняется, насколько серьезны исостоятельны были ее притязания. Геснер окружает своих героев волнами всемирногопотопа, чтобы продемонстрировать превосходство их сугубо личных «чувств и мыслей»над ценностями и достижениями цивилизации («мраморными башнями», которые уже«глубоко под водой»).

Они испытываются на верность своим идеалам и стремлениям вэтом, теперь уже погибающем мире. Герои «Потопа» Геснера успешно проходятиспытание, поскольку то, во что они верили и что любили (а верили они в Бога и любилидруг друга), остается и после того, как мир перестал существовать. Также и в «Потопе»Херасковой Фанор и Селима продолжат «страстно» любить друг друга и стремиться «заистиной». В «Медном всаднике» в сходных обстоятельствах испытывается Евгений и его«мечты».С мечтами Евгения в поэме Пушкина связаны идиллические мотивы и темаразрушенной идиллии, о которых уже не раз писали781.

Не лишним будет подчеркнуть,что крушения идиллии в прямом смысле, т.е. безвозвратного исчезновения определенногоидиллического уклада жизни, в поэме нет, потому что в ней нет и признаков того, чтоподобный уклад когда-либо существовал. Есть, однако, идиллические мечты Евгения:Жениться? Ну… за чем же нет?Оно и тяжело, конечно,Но что ж, он молод и здоров,Трудиться день и ночь готов;Он кое-как себе устроитПриют смиренный и простойИ в нем Парашу успокоит.«Пройдет, быть может, год другой –Местечко получу – ПарашеПрепоручу хозяйство нашеИ воспитание ребят…780Михайлов А.В. Указ.

соч. – С.461.См.: Хаев Е.С. Идиллические мотивы в произведениях Пушкина 1820–1830-х годов // Болдинскиечтения. – Горький: Изд-во Горьк. ун-та, 1984. – С.104–109; Архангельский А.Н. Стихотворная повестьА.С.Пушкина «Медный всадник». – М.: Высшая школа, 1990.781345И станем жить – и так до гроба,Рука с рукой дойдем мы оба,И внуки нас похоронят… »(V, 139)Эти мечты, казалось бы, такие непритязательные и житейски-конкретные,представлены как заведомо иллюзорные, без сколько-нибудь твердого намерения и дажежелания их осуществить («Жениться? Ну…»).

Они посещают Евгения в ночь накануне«ужасного дня», о возможности которого он не думает (или боится подумать), хотя емуподают знаки и природа («Сердито бился дождь в окно, / И ветер дул, печально воя…» –V, 138), и собственное сердце («И грустно было / Ему в ту ночь…» – V, 140). Егопечальнаяисториявполнеможетподвестикморалистическомувыводу,сформулированному в стихотворении А.А. Волковой (о нем см. выше):Сколь тленны радости и блага жизни сей!С прелестною мечтой счастливец засыпает,А завтра пробудясь, он горести встречает,Обманут льстивою надеждою своей!782Мечты Евгения тоже «прелестные», а надежды – «льстивые», потому что далеки отреальности, безразличны к тому, что существовало и существует на самом деле ипрославлено Пушкиным в поэме – Петр, Петербург, Нева, Медный всадник.

Характеристики

Список файлов диссертации