Диссертация (1098177), страница 32
Текст из файла (страница 32)
Согласно такой позиции получается, что личное письмо является неприсвоением автором своего «я», но самоотчуждением. Однако принципиально важно, что автор личного письма, в отличие от автора autofiction, веритв свою тождественность создаваемому в письме «я».Удачная, на наш взгляд, попытка разграничить два явления, была предпринята С. Дубровски. В статье «Автобиография / правда / психоанализ»критик размышляет об отличии классических и современных автобиографических произведений.
Задачу любого автобиографического проекта, начинаяот Монтеня, С. Дубровски видит в использовании возможностей языка дляотражения субъекта дискурса. При этом язык понимается исследователем какформа, то есть внешнее по отношению к содержанию. В этом случае имеетместо то специфическое отношение к языку, которое устанавливается вструктуралистской, а затем и в постструктуралистской практике. Содержаниеи форма неорганичны друг другу, их соединение носит главным образомслучайный, искусственный характер (вспомним соссюровскую идею о произвольности знака). «Грамматическую пустоту»410 личного местоимения «я»,по мысли С. Дубровски, автор автобиографического сочинения долженнаполнить индивидуальным содержанием, чтобы оно соответствовало именисобственному пишущего. Желание наполнить языковую форму своим содержанием, до конца присвоив её себе, представляется С.
Дубровски неким произволом, насилием над словесным материалом. По его мнению, у писателя(не будем забывать, что сам С. Дубровски – прежде всего романист) существует некоторая ревность к языку, который принадлежит всем и, следовательно, не может всецело принадлежать ему самому. Местоимение «я» можетвместить множество возможных авторских «я». Отсюда, логический вывод: 409Ibid., p.
203.410Doubrovsky S. Autobiographie / vérité / psychanalyse // Doubrovsky S. Autobiographiques : deCorneille à Sartre. P., 1988. P. 62.113 писатель должен примириться с имперсональностью языка как формы, готовой принять любое содержание, и, не настаивая на глубоко личном дискурсе,постараться создать любое «я», намекающее на возможную связь с его интимным опытом, но предельно от него дистанцируемого. С. Дубровскиубеждён (с чем можно согласиться), что авторы классических автобиографических произведений были уверены в том, что наблюдаемое возможно перевести в языковую форму, поэтому они преследовали целью самоописание (очём свидетельствует распространение автопортрета). Описание внешностинеобходимо соответствовало духовной сущности субъекта. Неясное, смутноразличаемое в глубине психического потока выводилось в чётких контурах,сводимых к общим определениям характера. Письмо становилось зеркалом,созданный в слове образ совпадал с оригиналом.
По мнению С. Дубровски, вклассических автобиографических жанрах (что соответствует нашей позиции) нет непреодолимого разрыва между «я» пишущего и «я», воспроизведённым в письме. Словами С. Дубровски, здесь «я (je) не есть "другой", онесть точно я (moi)» 411 . Другими словами, «я-для-себя» и «я-для-другого»полностью совпадают, гарантией чему служит установка автора говоритьправду. Пишущий верит, что его «я» – единственное в своём роде, «я» естьтот, кто пишет, и никто другой. Такой принцип уникальности, согласно С.Дубровски, лежит в основе «автографии» (этим термином он объединяет всеклассические автобиографические жанры или тексты исповедального дискурса).
«Автографический» текст всегда подчиняется высшему закону: говорить правду, которая отчасти имеет связь с реальностью, отчасти с вымыслом. Современные писатели больше не играют в эту «игру в правду»412, ониосознали, что «я» письма не соответствует авторскому «я», «я» письма есть«другой» и «для другого» (читателя). Но тогда возникает вопрос: как для автора возможно узнать себя в «другом» письма, преодолев разрыв между жизнью и языком. На помощь приходит психоанализ – универсальное для литературы постмодерна средство «игрового узнавания» (игровой саморепрезентации), предоставляющее образно-семантический аппарат для исследованиявнутреннего «я», однако не столько дифференцирующий индивидуальное,сколько унифицирующий человеческое.
Такая «обезличенность» психоаналитического дискурса соответствует «обезличенности» языка. Современныеавтобиографические жанры превосходят опыт анализа (хотя в той степени, вкакой этого требует психоанализ, опираются на него), становясь автономным 411Ibid., p. 62.Во французском литературоведении «moi» – это субъект письма, то есть тот, кто пишет, «je» –это объект письма, «я», которое пишется.412Ibid., p.
62.114 экспериментом письма. Нарративная стратегия автобиографического текста,согласно С. Дубровски, должна строиться по принципу удаления от себя:подмены реального ирреальным, узнавания себя в «другом». Здесь «другой»есть следствие языкового преображения «я», а также бессознательное, говорятерминами Фрейда, «оно». Современное автобиографическое письмо, поубеждению С.
Дубровски, должно строиться по принципу психоаналитического сеанса. При этом пишущий о себе выступает не в роли пациента, но вроли психоаналитика, изучая себя как «другого» в соответствии с предзаданной системой анализа. Первенство здесь принадлежит не «я» (Moi), а «этому» (Ça). В пример С.
Дубровски приводит свой роман «Сын», где вступление представляет собой серию разрозненных, несогласованных воспоминаний и фантазмов. Таким образом, письмо о себе «утверждается в пространстве самого анализа» или же «стремится открыть это пространство в самомтексте»413, производя нарративные опыты.Такому характеру современной автобиографии соответствует предложенный С. Дубровски термин «autofiction», который он применил к своемуроману «Сын», где, если переводить понятие на язык литературоведческойкритики, вымысел (на это указывает слово «роман» на обложке) не отменяетавтореференции (автор, персонаж и нарратор тождественны, «je» есть «moi»,обозначенное на обложке, факты (даты, места, события) соответствуют реальным фактам).
Вымышлен кадр, куда вставлены реальные детали: придуман день, служащий отправной точкой воспоминаний. Автор не несёт ответственности за вымысел, доверяя повествование «авантюре языка», которыйему больше не принадлежит. Autofiction есть текст, который функционируетмежду автобиографией и романом. Текст создаётся движением самого письма, основу которого составляют декодированные фантазмы. Язык в такомслучае становится фиксацией бессознательного.
Происходит самоотчуждение пишущего как некий эксперимент, срежиссированный по принципу психоанализа. Психоаналитический сеанс доверяется самому тексту, так чтопроцесс раскрытия «истины» становится возможным только в условиях вымысла. Автор узнаёт о себе правду, наблюдая за собой в качестве «другого».С. Дубровски так определяет кардинальное отличие autofiction от исповедальной традиции: «Главное новаторство в этом составляет радикальное размежевание с романтическим одиночеством, "я один" Руссо: эксанализируемый очень хорошо знает, что одно и то же не рождается из одногои того же, что его автопортрет, в действительности, есть гетеропортрет, ко- 413Ibid., p. 62.115 торый его ставит на место Другого.
Этот "другой" и выведен на сцену…»414Здесь нет иной реальности, кроме «реальности» самого дискурса, которому иследует доверять. Autofiction есть игра автора не только с читателем, но и ссамим собой: образ «я» в психоаналитическом зеркале есть «вымысел», который впоследствии будет читаться пишущим как история его жизни. Такойпринцип подмены фактически наличного измышленным уже произведёнпсихоанализом, предлагающем «иное» прочтение библиографии. Безусловно,autofiction есть от начала до конца игра в пространстве литературы. Однако,по мнению С. Дубровски, autofiction имеет основание претендовать на «серьёзность», «правду», «истину». Критик последовательно снимает оппозицию«исторического» и «фиктивного», «реального» и «вымышленного».
Вопервых, он указывает на неупразднимость «вымысла» во всяком рассказывании. И этот аргумент достаточно распространён. Во-вторых, согласно С.Дубровски, «правда жизни» ни на чём не основана, её, собственно говоря, несуществует, идеальная сущность есть призрачная иллюзия, достоверна лишьформа. Поэтому существенно ничего не меняется, если одна форма замещается другой: «Смысла жизни не существует. Он не открывается, но выдумывается… строится»415.