Диссертация (1098142), страница 19

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 19)

Если же встать на точку зрения Уиллинка– Клауса – Ковача и полагать, что смысл пассажа – в том, чтобы утвердитьαἰδώς и τὸ καλόν в качестве истинной моральной ценности, признав егоправильным и хорошим наслаждением, акцент должен был бы падать не надурные, а на благие наслаждения, и они должны были бы получить неотрицательное, а положительное определение. В-третьих, даннаяинтерпретация совершенно лишает смысла высказывание про καιρός,который служит критерием для различения между дурным и благим видом: εἰδ᾽ ὁ καιρὸς ἦν σαφής οὐκ ἂν δύ᾽ ἤστην ταὔτ᾽ ἔχοντε γράµµατα «А если был быясен момент, их не было бы два с одинаковым названием» (386-387). Еслиблагое наслаждение – это добродетель, а дурные наслаждения – болтовня идосуг, то они уже отличаются друг от друга по своему содержанию,независимо от обстоятельств и момента (καιρός), когда их вкушают.

Чтобывыйти из этого затруднения, Ковачу приходится принять для слова καιρόςсовершенно невозможный смысл – «правильный способ называния»(propriety in speaking), 92 и переводить фразу следующим образом: «Если быбыл ясен правильный способ называния, то их не было бы два с одними итеми же буквами» (т.е. мы бы называли плохие и хорошие наслажденияразными именами, а не одним общим словом ἡδονή»).Итак, интерпретацию Уиллинка, Клауса и Ковача приходитсяотвергнуть,93 и все парадоксы и проблемы рассматриваемого пассажаостаются неразрешенными. Второе направление в толкованиях данного местаставит своей целью не снять вопросы, но ответить на них исходя из логикивсей драмы.

К этому направлению можно отнести идеи Доддса, Сигала,Кернса и в некоторой степени Барретта, с той оговоркой, что Барретт, как яуже отметил, стремится избежать отнесения αἰδώς к наслаждениям. Главныевопросы, интересующие этих исследователей, таковы: как объяснить мысль92Kovacs 1980b, 297, n. 19.93См. также критику этой гипотезы в Manuwald 1979, 135 ff.; Craik 1993, 47 f.98Федры о двойном αἰδώς и почему αἰδώς назван наслаждением.94 Разумнеевсего эти два вопроса разделить и разобрать ответы на каждый из них поочереди.Если мы отказываемся от гипотезы Уиллинка – Клауса – Ковача ипредполагаем, что αἰδώς не тождественен τὸ καλόν, но противопоставлен ему,и что суждение Федры о «двух видах» относится не к наслаждению, а кαἰδώς, то естественно считать, что это суждение некоторым образомописывает прежние ошибки героини – иначе появление αἰδώς в рядунегативных мотивов поведения выглядит не только парадоксальным, но идраматически не оправданным.

Потому все упомянутые интерпретации αἰδώςв данном пассаже так или иначе связывают это понятие с предшествующимповедением Федры.Доддс95 видит в словах Федры о «двойном αἰδώς» отсылку к двумситуациям, в которых героиня выказала это чувство и где был употребленглагол αἰδεῖσθαι. Во-первых, после того, как Федра, не сдержав любовногобезумия, раскрыла кормилице свои мечты оказаться в мире Ипполита, она,устыдившись своего порыва, говорит: αἰδούµεθα γὰρ τὰ λελεγµένα µοι «Мыстыдимся сказанного мною» (244). Этот αἰδώς, сдерживающий проявления еебезумной страсти, Доддс отождествляет с αἰδὼς οὐ κακή в ст.

385. Затем,однако, Федра уступает чувству αἰδώς, вызываемому в ней мольбамикормилицы, и рассказывает о своей страсти, изменяя тем самым способуповедения, который кажется ей единственно правильным – молчать искрывать свою любовь.

Эту уступку Федра объясняет соображениями αἰδώς:σέβας γὰρ χειρὸς αἰδοῦµαι τὸ σόν «я уважаю [букв. «испытываю αἰδώς»] твоюпочтенную руку» (335). В данном случае, по мнению Доддса, героинявыказывает ту форму αἰδώς, которую в монологе она характеризует как κακή94Я оставляю без внимания точку зрения, согласно которой αἰδώς является здесь метонимическимэвфемизмом для эроса (Craik 1993): такое употребление αἰδώς не имеет никаких параллелей и потомуневозможно.95Dodds 1925, 102-103.99и ἄχθος οἴκων (385-386). Если первое проявление αἰδώς было для Федрыспасительным, то второе губит ее.Ковач оспаривает возможность такой отсылки в монологе Федры к ст.244 и 335, полагая, что «в высшей степени невероятно, чтобы какой-либозритель при первом представлении, услышав ст.

385 сл., вспомнил о двухмимолетных употреблениях глагола αἰδεῖσθαι, ни одно из которых никакособо не подчеркнуто контекстом».96 На это, однако, можно возразить, чтоЕврипид оба раза сценически подчеркивает и обыгрывает понятие αἰδώς. Впервом случае употребление глагола αἰδοῦµεθα сопровождается жестомпокрывания головы (µαῖα, πάλιν µου κρύψον κεφαλήν «Матушка, покрой мнеопять голову», 243) – жестом, который традиционно выражал это чувство.97Во втором случае также зритель не только слышит глагол αἰδεῖσθαι, но видитперед собой целую сцену мольбы, которой сопутствует умоляющий жестприкосновения к правой руке (ср.

первую рекцию Федры: ἄπελθε πρὸς θεῶνδεξιᾶς τ᾽ ἐµῆς µέθες «Ради бога, отойди и отпусти мою руку», 333), понятиеже αἰδώς было типичным атрибутом этих сцен, описывая уважение кпросьбам умоляющих. Кроме того, сам Ковач в конце своей статьи говоритпро αἰδώς как про важное тематическое слово драмы: «Это важное слово; оносамо и глагол αἰδεῖσθαι встречаются в пьесе несколько раз, и мы можемубедительно говорить о теме αἰδώς».98 Если, однако, αἰδώς действительноявляется сознательно проводимым автором мотивом, то очевидно, чтоЕврипид должен был предполагать за зрителями способность соотноситьразные употребления этого слова на протяжении спектакля, тем более что этиупотребления подкреплены сценическими жестами.Усматривать в словах Федры о двойном αἰδώς отсылку кпредшествующей сцене, по крайней мере, к проявлению этого чувства в ст.335, представляется мне вполне логичным. Как уже было отмечено, если96Kovacs 1980b, 289.97Cairns 1996b, 153.98Kovacs 1980b, 302.100Федра не вспоминает здесь о своих прошлых ошибках, которых она намеренавпредь избегать, то парадоксальное и подчеркнутое отнесение αἰδώς кнаслаждениям, противопоставленным моральному благу, оказываетсядраматически необоснованным и потому непонятным.

Соглашаясь с этойидеей, я, однако, не могу принять некоторых общих выводов, которыеделают из нее и сам Доддс, и его последователи.Доддс полагает, что хороший αἰδώς является внутренним и истинным, аплохой – внешним и ложным. Тем самым, возникает представление обантитезе в драме двух αἰδώς, противоположных по своему содержанию.Конфликт между ними описывается Доддсом как конфликт междустремлением героини к внутренней чистоте и ее вниманием к социальнымусловностям, т.е.

как конфликт между внутренней и внешней моралью. Этаидея Доддса была развита Сигалом и легла в основу его интерпретации имонолога Федры, и всей трагедии в целом.С точки зрения Сигала, динамика поведения Федры на протяжениипьесы состоит в движении от внутреннего αἰδώς, т.е. αἰδώς, направленного насохранение внутренней чистоты, к внешнему и конвенциональному αἰδώς,выражающемуся в конце концов в желании любой ценой спасти своюрепутацию и приводящему ее к клевете на Ипполита. Забота о репутациипостепенно подменяет заботу о подлинной внутренней нравственности.

99Вслед за Доддсом, Сигал усматривает контраст между внутренней и внешнейчистотой в двух употреблениях αἰδεῖσθαι в ст. 244 и 335, и в свете этогоконтраста трактует слова Федры о двух αἰδώς в 385-386: «Одна сторона этогодвойного αἰδώς должна указывать на внимание Федры к мнению другихлюдей, на ее заботу о том, как она выглядит в обществе… Второй αἰδώςдолжен быть ее внутренним чувством скромности, стыда и целомудрия. Этотхороший αἰδώς, таким образом, тесно связан с ее внутренней чистотой…»10099Segal 1970, 281.100Segal 1970, 283-284.101Той же интерпретации в целом следует Кернс, соглашаясь с Сигалом вразграничении «внутреннего» и «внешнего» в поведении Федры, вотождествлении дурного αἰδώς в ст.

385-386 с αἰδώς, проявленным героиней вст. 335, и в объяснении этого дурного αἰδώς как внешнего иконвенционального: «В ст. 335 αἰδώς связан, на поверхностном уровне, свнешним ритуалом, и, в более глубоком смысле, с репутацией, а не сморальным характером поведения. Следовательно, αἰδώς, которыйпротивостоит τὸ καλόν, – это тот, который связан с внешним аспектомповедения человека, со стремлением хорошо выглядеть в глазах другихлюдей».101С такой точкой зрения, однако, невозможно согласиться сразу понескольким причинам.Во-первых, у нас нет никаких оснований усматривать в αἰδώς Федры поотношению к кормилице проявление того же внимания ко внешнейрепутации, которое заставит героиню впоследствии погубить Ипполита.Скорее напротив, удовлетворив просьбу кормилицы и рассказав ей о своейлюбви, Федра жертвует своей репутацией.102 Забота Федры о своей101Cairns 1993, 333.102Чтобы как-то аргументировать свою мысль о связи αἰδώς в ст.

335 с последующим желанием Федрыдостойно выглядеть в чужих глазах, Кернс делает совсем невозможное предположение: по его мнению,Федра признается кормилице, поскольку она уверена, что признание это, будучи признанием в еесопротивлении страсти, принесет ей почет. Тем самым, Федра, по мнению Кернса, соглашается суговаривающей фразой кормилицы οὔκουν λέγουσα τιµιωτέρα φανῇ; «Так разве ты не окажешься еще болеедостойной почета, если расскажешь?» (332), отвечающей на реплику самой Федры τὸ µέντοι πρᾶγµ᾽ ἐµοὶτιµὴν φέρει «Это дело несет мне почет» (329). Такое прочтение данного обмена репликами никак не можетбыть верным.

«Дело», о котором говорит Федра, – это ее попытка сдержать и одновременно скрыть своюстрасть, и парадоксальная особенность положения героини заключается как раз в том, что это «дело» можетнести ей почет, только пока она о нем молчит; рассказав о нем, она сразу же выдаст тайну своей порочнойлюбви, и репутация ее пострадает. Именно поэтому Федра прилагает все возможные усилия, чтобы скрытьлюбовь, стыдится невольно высказанных ею мечтаний попасть в мир Ипполита (244), молчит напротяжении шестидесяти стихов (250-310), и лишь вопреки своей воле прерывает молчание в ст. 310,услышав имя Ипполита.

Наконец, Федра сама вполне определенно говорит, что открыть тайну в ее ситуацииесть зло: «Плохой, плохой будет тебе эта новость, если ты ее узнаешь, бедняжка» (327). Кормилица же недогадывается об этой особенности положения Федры и следует обычной логике – если само «дело»102репутации действительно занимает важное место в сцене ее беседы скормилицей, однако выражается эта забота не в уступке просьбамкормилицы, а наоборот, в молчании и утаивании страсти. Если какое-топроявление αἰδώς в первом эписодии и предвосхищает последующееповедение героини – ее стремление любой ценой избежать разглашениятайны, что приводит в конце концов к губительной клевете на Ипполита – тотаковым оказывается не «дурной» αἰδώς в ст. 335, а «благой» αἰδώς в ст.

Характеристики

Список файлов диссертации