Диссертация (1098033), страница 93
Текст из файла (страница 93)
Кенжеева] // Русская речь. 2009. N 3. С. 27-31; Бокарев А. С., Кучина Т. Г. Метапоэтическая рефлексия влирике Бахыта Кенжеева и Алексея Цветкова // Ярославский педагогический вестник. 2010, № 3; БокаревА.С. Предметный мир в лирике Бахыта Кенжеева // Ярославский педагогический вестник. 2012, № 1 – Том I(Гуманитарные науки).466многое в ней восходит к сюжетным и тематическим универсалиям русскойклассики и «высокого» модернизма XX столетия. Это, в частности, темынеумолимого времени, одиночества, смерти, творчества, поэзии какпророчества, блоковские и мандельштамовские темы «страшного мира»,города,бездомья,катастрофизма,«музыкисредихаоса»,мотивыбессонницы, раскаяния, надежды, холода, вдохновения, библейские мотивы имногое другое844.
Полный и всесторонний обзор всех перечисленныхсмысловых линий – дело будущего. Предпринятое нами рассмотрение будеткасаться только некоторых из них.Материалом анализа в данной главе будет сборник 2004 года«Невидимые», который, кроме одноименной книги стихов, включает в себясоставленные самим автором подборки из других его книг, что дает намоснования отнестись к этому сборнику как к определенного родахудожественной целостности, в значительной мере репрезентативной вотношении всего опубликованного наследия поэта.845Основные свои наблюдения мы попробуем выстроить вокруг мотивастранничества-скитанья, попутно захватывая в поле зрения и ряд другихсмысловых линий, так или иначе с ним коррелирующих. В процессе этихнаблюдений мы будем также стараться обращать внимание на особенностипозициилирическогоявляющихсясвоегосубъектародаиситуативныхгероев-«двойников»,ментально-идеологическимипроекциямицентрального лирического героя.Мотив, выбранный нами для рассмотрения, многообразно варьируется в«Невидимых».
Инвариантной основой здесь несомненно является движение.Но844уКенжееваоновездеразное.ЕгохарактерколеблетсяИнтересно, что у Б. Кенжеева практически отсутствует любовно-эротическая тема – случай, довольнопримечательный по меркам русской и мировой поэтической традиции.845Кенжеев Б. Невидимые. М.: ОГИ, 2004. Далее все цитаты из произведений Б. Кенжеева (кромеспециально оговоренных) приводятся по этому изданию. Ссылки даются в тексте, с указанием в скобкахномера страницы.от467неопределенного плутания-блуждания (в стихотворениях «Меняют в моемнароде…»; «Плещет вода несвежая в бурдюке…» и др.) до темного,трудного, но все же целенаправленного пути (см.
стихотворения: «Какславно дышится-поётся!»; «Лгут пророки, мудрствуют ясновидцы…» и др.).Лирическое «я» при этом может проецироваться на некое условное «ты»(«побродишь и вернись» - 8; «послушай, настала пора возвращатьсядомой…» - 60), объективироваться в образе отдельного персонажа («товарищмой юродствует, скитается…» - 8), включаться в некое собирательное «мы»(«…знай торопим зиму в чужом краю, загоняем бедных коней…» - 17;«Сдвинем лодку с берега, не вдвоем, так втроем» - 21). Иногда означеннаяцеленаправленность приобретает как будто зловещий оттенок: «Пустьмедведка, жужелица и червь / хриплым хором осанну поют ему (мирозданию.– О. С.).
/ Только наш лукавый, прелюбодейный род / никому не прощаетсвоих обид, / возвращаясь рыть подземельный ход, уводящий в сумеречныйАид» (20). Примечательно, что своеобразным контрапунктом к звучащемуздесь мотиву трагической солидарности с мыслящими и гордыми упрямцамивыступаетгрозно-обличительная(благодаряевангельскойотсылке),конструкция всей формулировки в целом. Эта суровая нота как будто невполне принадлежит голосу лирического героя, но привносится в контекстсамой новозаветной цитатой.
Тем самым объемлющая всё высказывание«точка зрения» перестает быть собственно позицией субъекта, становясь какбы сверхличной. Это уже не столько точка зрения героя, сколько «точказрения» библейского дискурса, новозаветной иерархии ценностей. «Голос»субъекта не присоединяется к ней механически и не подчиняется ейбезусловно, но позволяет этой сверхличной ценностной позиции реализоватьсвоё значение в полной мере. Приведенный пример отражает одну изхарактерных особенностей кенжеевской поэтики, заключающуюся в том, чтопозиция лирического субъекта не только многообразно преломляется вомножестве персонажных проекций, но и как бы расслаивается на позицию468собственно героя и «позицию» имплицированной текстуальными отсылкаминекой сверхличной ценностной инстанции.Нередко у Кенжеева скитание становится метафорой душевных исканий,внутренних блужданий («сердце… бьется, болеет, плутает по скользкимдорогам» - 67).
Встречаются в его стихах и собственно образыпутешествующей души. Например: «Знать, душа испуганная вот-вот / внеживой воде запоздалых лет / сквозь ячейки невода проплывет / на морскуюсоль и на звездный свет…» (80). Или: «Где, в какой Элладе, где смерти нет,обрывает ландыш его душа…» (103). Сами значения движения инеподвижности избавляются в «Невидимых» от своей вещественнойбуквальности. Для бытийственного восхождения, роста герою не обязательносрываться с места, достаточно надлежащего устроения души, резонанснойчистоты и силы, внутренней устремленности к Целому, и тогда – даже приформальной неподвижности – можно оказаться причастным некоемусверхличному движению универсума, его созреванию, эсхатологическиосмысленному пути («…и принимаюсь за работу, перегорая ли, дрожа,пытаясь в мир добавить что-то, как соль на кончике ножа» - 38).
С другойстороны движение ложное, суетное, иллюзорное (изматывающее кипениеоторванного от жизни сознания) вполне совместимо с домоседством («…дотридцати болтали, после ныли, а в зрелости не просим, не грустим, ворочаясьв прижизненной могиле» - 107).Врядеслучаевскитальческиймотивплавнопереходитвзатворнический: «Если вдруг уйдешь – вспомни и вернись» (7); «Побродишь– и вернись» (8); «Я и сам бы не прочь / поселиться в ноябрьском поселке…»(66); «…пора возвращаться домой, / к натопленной кухне, сухому вину иночлегу» (60). Мотив возвращения домой очень существенен для Кенжеева,но именно в своей символической семантике, восходящей к архетипуБлудного сына.
Домашнее же уединение как таковое не утоляет душикенжеевского героя. Мы видим, что традиционная лирическая тема469домашних «пенатов» лишена у автора «Невидимых» характерной для неёумиротворенно-идиллической окраски. Мнимый покой заряжен подспуднымнапряжением, смутным беспокойством («По словам жены, я в ночискрежещу зубами» - 55; «костяшки на небесных счетах стучат, спать недают» - 50), близостью зловещей стихии, «бездны» («А там, за окошком,гуляет метельная тьма… И негде согреться. И только болотное пламя…» 60).
Кажущееся умиротворение пронизано затаенной катастрофичностью:«Клавиатура компьютера запылилась, с промерзших стен стекают мутныекапли … в термометре ртуть близка к замерзанию, к гибели…» (23). Кугрюмому «затворнику» «стучит» «зима… старуха в безвкусной коронецарской» и кричит «открой!» (43); его, словно материализовавшаяся совесть,смущает внезапно явившийся под дверь странный бродяга, «отставной козыбарабанщик», сумасшедший, бормочущий: «Горе всем родившимся, потомучто напрасно вы убавляли свет…» (25).Переживание движения лирическим героем (и его «двойниками») тожеочень разнится, но и оно почти всегда не линейно, антиномично.
Иногдадоминируют страх, усталое отчаяние, подавленность, безразличие, почтиобреченность. Иногда – надежда, воодушевление («Весь путь еще уложится вединый / миг, сказанное сбудется…» - 103). При этом «высокие порывы»героя, как правило, корректируются иронией, чаще всего заостренной внаправлении его творческих «амбиций» («Вот гуляю один в чистом поле я / сцелью сердце глаголами жечь» – 16; «Кто-то корчится в муках творчества,беспокоен, подслеповат…» - 40).
С другой стороны, самая горестнаябезнадежность в самосознании кенжеевского «скитальца» никогда непредстает как полная и окончательная: «…всадник не верит, что сгинет впустыне он», мечтает «выбраться… к реке», «выйти к жилью, переподковатьконя» (18), незадачливый странник мучается над вопросом: «где же маяк…?» (52). (Ср.: «взлетаешь ли, спускаешься на дно – но есть еще спасениеодно...» - 126.) Бестолковые с виду блуждания героя-одиночки («отщепенца и470враля» - 35) нередко покрываются свыше величавым движением иного –вселенского либо метафизического – масштаба, перемещением каких-тозагадочных надмирных сфер. Так, в стихотворении «Перед подписью будет“я вас люблю и проч.”…» уныло всматривающийся в звездное неболирический герой уподобляется слепому кроту, но с важной оговоркой, что«Персофонин домашний зверь, саблезубый крот», который «видит… то жесамое, что и мы», в отличие от нас «не верит, что мирозданье – верфь / длябольших кораблей, предназначенных плыть во тьму» (20).
Характерно, чтомрачное «во тьму» компенсируется здесь общей телеологичностью образа(мотив предназначенности, усиленный предлогом «для»; смыслоцентричноеуподобление мироздания «верфи»; «корабли» – «большие», у них есть некаяпредначертанная свыше задача).Семантика такого рода образов у Кенжеева в большинстве случаевамбивалентна. Ср., например: «И несется в ночь перегруженный наш ковчег»(47).
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
