Диссертация (Советское научное сообщество в 1918-1934 гг. социальный, институциональный, публичный аспекты), страница 7

Л., 1991. Вып. 1-2; Репрессированные этнографы / Сост. и отв. ред.Д.Д. Тумаркин. В 2 т. М., 1999–2003; Люди и судьбы: Биобиблиографический словарьвостоковедов – жертв политического террора в советский период (1917–1991) / Сост.Я.В. Васильков, М.Ю. Сорокина. СПб., 2003. 496 с. и др.57Лишь некоторые из них: Перченок Ф.Ф. Академия наук на «великом переломе» //Звенья: Исторический альманах. Вып. 1. М., 1991. С. 163–235; Он же. «Дело Академии наук» /Природа. 1991.

№ 4. С.96–104; Он же. «Дело Академии наук» и «великий перелом» в советскойнауке // Трагические судьбы: репрессированные ученые Академии наук СССР: Сб. ст. / Сост.,авт. предисл. И.Г. Арефьева. М., 1995. С. 201–235. Подробную библиографию см.: In memoriam:Исторический сборник памяти Ф.Ф.Перченка. М.; СПб., 1995.

С.431–433.5532мотивам. Однако эмоциональность подхода была заявлена уже в предисловии,написанном общественным деятелем, «совестью эпохи» Д.С. Лихачевым. В немотмечалось, что в послеоктябрьский период «считалось непреложным, что в наукедействуют две противостоящие воли: одна – классово-приемлемая и другая –классово-враждебная этой первой – соответствующей пролетарской идеологии»,«движение науки вперед мыслилось как расправа с теми, кто был не согласен сединственным, изначально правильным направлением.

Вместо научной полемики– обличения, разоблачения, запрещение заниматься наукой, а во множествеслучаев – аресты, ссылки, тюремные сроки, уничтожение»58. Автор задавалсправедливый вопрос: «Сколько в зародыше погибло плодотворных идей, сколькоталантливых людей не смогли пробиться к научной работе, чтобы получитьобразование по причине “неудовлетворительности” своих анкетных данных,сколько талантливых людей отказались заниматься наукой, ушли в более“безопасные” области деятельности!»59. Статью общественно-политическогозвучания продолжало научное вступление М.Г. Ярошевского, озаглавленное«Сталинизм и судьбы советской науки». Автор делал однозначный вывод:«Сталинизм, принесший неисчислимые беды народам, оказал пагубное влияние ина судьбы науки… Ни в одной стране не было тогда – на изломе двух эпох – стольсамобытного множества людей науки, создавших особый культурный слой, вистреблении которого одно из величайших преступлений сталинщины… переднамибеспрецедентныйвисториичеловеческойкультурыфеноменрепрессированной науки»60 (курсив наш.

– Е. Д.). Впервые вводя этот термин,автор обосновывал его применение и распространение на все развитие науки вуказанный период: «Объектом репрессий являлось научное сообщество в целом,его ментальность, его жизнь во всех ее проявлениях. <…> Речь должна идти нетолько о репрессированных ученых, но и о репрессированных идеях иРепрессированная наука / Под ред. М.Г. Ярошевского.

С. 5.Там же. С. 6.60Там же. С. 9, 10.585933направлениях,научныхучрежденияхицентрах,книгахижурналах,засекреченных архивах <…> Репрессированными в определенном смыслеоказывались и те ученые, которые не попали в кровавую мясорубку. Большинствоиз них, подчиняясь партийно-бюрократическому диктату, с одной стороны,сохраняя восприимчивость к голосу научной совести, с другой – вынуждено быложить с расщепленным сознанием, двойной моралью»61.Этаконцепцияконфликтногоразвитиянауки,соединеннаяспредставлением о ее встроенности в систему тоталитарного государства иприспособленности к «обслуживанию» его идейно-политических потребностей ивследствие этого – низкой результативности и идеологической обусловленностипроизведенных в советский период научных продуктов – стала господствующей висториографии на долгие годы и приобрела ярко выраженный эмоциональныйподтекст.

Авторы утверждали, что с самого начала взаимное неприятие иотторжение большевизма и интеллигенции было обоюдным62, причем дажеполитически нейтральные представители последней оказались обречены наположение отверженных, на репрессии, а затем и на уничтожение вследствиетого, что в своей значительной части принадлежали к «бывшим», имелисоциально чуждые, с официальной точки зрения, личные связи63. «Люди былиобречены дворянским происхождением, родством с генералами, наличиемродственниковзаграницей,службойвбелойармии,университетскимобразованием, умением правильно говорить по-русски и еще бог весть чем», –Репрессированная наука / Под ред. М.Г. Ярошевского.

С. 10, 11.Например: Матвеев Г.А. Об основных вехах эволюции понятия «интеллигенция» вотечественной общественной мысли // Интеллигенция России: Уроки истории и современность.Иваново, 1996. С. 27; Смирнов Н.Н. Российская интеллигенция в годы Первой мировой войны иреволюции 1917 г. (некоторые вопросы историографии проблемы) // Интеллигенция ироссийское общество в начале XX в.: Сб. ст. СПб., 1996.

С. 139; История политическихрепрессий и сопротивления несвободе в СССР: Книга для учителя / Под ред. В.В. Шелохаева.М., 2002. С. 107–112.63Черных А.И. Становление России советской. 20-е годы в зеркале социологии. М., 1998.С. 261.616234писал исследователь С.А. Шинкарчук64. Как отмечала Т.М. Смирнова, дажеобладание полезной профессией не было достаточным условием для выживания,это только отодвигало срок их отторжения системой65. «Негативное отношение кспециалистам, – отмечал другой исследователь, – существовало прежде всегосреди влиятельнейших в то время партийных и государственных деятелей»66. Приописании практик вживания «бывших» в советскую действительность уступкаделалась лишь в отношении признания «более или менее успешной адаптации ксоветской действительности отдельных представителей старой интеллигенции»,но не ее интеграции в послереволюционное общество67.

Отдельные авторыговорили о том, что политика большевиков по отношению к старойинтеллигенции «доходила почти до грани социоцида»68. В эти годы был введен внаучный оборот большой массив ранее не опубликованных историческихдокументов,описывающихтрагическиесобытиявисториинаучногосообщества69.Проблема заключалась в том, что безусловно новаторская на определенномисториографическом этапе концепция «репрессированной науки», выполнивзадачу глубокой общественно-политической рефлексии, позднее приобрела ярковыраженныйтенденциозныйхарактер.Вниманиек«репрессивнойсоставляющей» во взаимоотношениях власти и научного сообщества обернулосьвозвратом к едва преодоленной концепции «субъект-объектных» отношенийШинкарчук С.А.

Отражение политической конъюнктуры в повседневной жизнинаселения России // Российская повседневность. 1921–1941 гг.: новые подходы. СПб., 1995.С. 27.65Смирнова Т.М. «Бывшие люди»: стратегии выживания и пути интеграции, 1917–1936 гг. М., 2003. С. 273–274.66Соколов А.С. Об использовании старых специалистов в 1918–1922 гг.

// Социальныереформы в России: теория и практика. Вып. 3 / Под ред. В.С. Лельчука. М., 1996. С. 50.67Репрессированная интеллигенция, 1917–1934 гг. М., 2010. С. 21.68Интеллигенция и российское общество в начале XX в.: Сб. ст. / Под ред.Т.М. Китаниной. СПб., 1996. С. 4.69Например: Высылка вместо расстрела: Депортация интеллигенции в документах ВЧК– ГПУ / Сост. В.Г.

Макаров, В.С. Христофоров. М., 2005. 542 с.; В жерновах революции.Российская интеллигенция между белыми и красными в пореволюционные годы: Сб. док. имат-лов / Под ред. М.Е. Главацкого. М., 2008. 287 с.6435(только в этом отношении научная интеллигенция превратилась в объектрепрессивных, а не созидательных установок власти), а также – простымсмещением акцентов в оценках их взаимодействия.

Категорически утверждалось,что политика власти в отношении интеллигенции в советский период изначальнобыла только дискриминационной и другой не могла быть, иные же трактовкиневозможны, неправомерны и неизбежно ведут к оправданию режима диктатурыпролетариата, приведшему к тоталитаризму70. К сожалению, эти оценки перешлии в более поздние исследования. Так, в предисловии к изданной на высокомнаучномуровнеколлективноймонографии(2010)«Репрессированнаяинтеллигенция, 1917–1934» отмечалось: «вслед за деятелями 1920-х (например,чекистом М.Я. Лацисом (курсив наш – Е. Д.) историки и десятилетия спустяпродолжали утверждать, будто рабоче-крестьянское государство не мстило своимклассовым противникам лишь за то, что они принадлежали ранее кэксплуататорским классам… При ближайшем рассмотрении все эти утвержденияоказались мифом»71.

По сути, положительная оценка развития науки в советскийпериодсмениласьотрицательной,ссоответствующимриторическимееоформлением, а историки, обращавшиеся в своих исследованиях к проблеме,например, взаимодействия власти и представителей научного сообщества и нефокусирующиесяспециальнонарепрессивныхакцияхвотношенииинтеллигенции, эмоционально и вовсе выводились за рамки историографическихдискуссий. Вследствие этого исследования, авторы которых осторожно пыталисьвысказать альтернативную точку зрения, были единичны72.Однако пока в российской исторической науке шли дискуссии о спецификевзаимодействия власти и научного сообщества, исследователей за рубежомПыстина Л.И. Факторы советизации российской интеллигенции в 1920-е гг.:проблемы изучения // Российская интеллигенция в отечественной и зарубежной историографии.Иваново, 1995.

С. 315.71Репрессированная интеллигенция, 1917–1934 гг. М., 2010. С. 10.72Сорокина М.Ю. Русская научная элита и русский тоталитаризм (очень субъективныезаметки) // Личность и власть в истории России XIX–XX вв. СПб., 1997. С. 248–254.7036привлекали совершенно другие сюжеты из истории советской науки в первыепостреволюционные десятилетия.Первые публикации, в которых обсуждалось развитие науки и форм ееорганизации в Советской России, появились за рубежом практически синхронно спроисходящими процессами и событиями, в 1930-е гг. Внимание авторовпривлекала прежде всего идея государственного управления научно-техническимразвитием, начавшееся его планирование, формы связи науки с производством.Этим сюжетам были посвящены две книги английского историка и социолога,популяризатора науки, научного журналиста Дж. Краузера (James GeraldCrowther): «Наука в советской России» (1930)73 и «Советская наука» (1936)74, вкоторых отмечалось, что советские организационные новшества в системеАкадемиинаукиведомственныхнаучныхучрежденияхявлялисьмногообещающими, так как позволяли в условиях дефицита научных кадров ихнаиболее рационально использовать, четко определять научные приоритеты,добиваться быстрой отдачи на вложенные средства.

Высоко оценил советскийэкспериментвцентральномпланированииируководственаучнымиисследованиями в своей книге «Социальная функция науки», ставшей классикойнауковедения, Дж. Бернал (Bernal John Desmond)75. Основным доводом в пользусоветского типа научной политики, по мнению исследователя, было то, что онаисключалабесполезныетратыиподдерживаласвязьсэкономикой.Перефразируя, можно отметить: «большое виделось на расстоянии»: вниманиезарубежных авторов привлекали не сюжеты взаимодействия власти и научногосообщества, а макропроблемы – формы и принципы организации научныхисследований в СССР, исследование (точнее популяризация) которых оказалось73Crowther J.G.