Диссертация (Особенности передачи имён собственных при переводе русских художественных текстов на южнославянские и западнославянские языки), страница 7

Яркий пример этого представляетперевод «Славянской истории» Мауро Орбини, в которой имена и названия (стольважная фактическая составляющая труда по истории), не исключая и именисамого автора, искажались до неузнаваемости: Мауро Орбини > Мавроурбин >Маврубир[Делль Агата1990: 62]или просто опускались за мнимойнеактуальностью.Сразвитиемпредставлениилитературногоимёнпроцессасобственныхвинаучнойпереводемысливозникалвопросорегулярно.Основоположник отечественной филологической науки, М.В. Ломоносов внабросках статьи «О переводе» среди прочих аспектов обращал внимание и натрудности употребления русских антропонимов в переводном тексте: «Как имя иотечество на францужский язык трудно перевесть», сопоставляя форму обращения35в русском и французском языках: «Monsier.

Государь мой Ив. Ив.» [Ломоносов1952: 768]. Обращает на себя внимание тот факт, что Ломоносов практическипервым делает акцент не столько на технических проблемах поиска эквивалентаобращения, сколько на расхождении культурного наполнения и ассоциаций,стоящих за каждым из вариантов.Характерныйдлялитературыдореализмаподходкотражениюдействительности – стремление к передаче не столько явлений самой реальности,сколько идеального представления о ней – сказывался на практике литературногоперевода вплоть до середины XIX в. Писатели зачастую выполняли перевод неконкретного произведения, а «стоящего за ним идеала» – вследствие этогодопускалось вольное обращение с подлинником [Нелюбин 2006: 221]. Задачасделать перевод доступным пониманию читателя-соотечественника приводила кодомашниванию, или локализации текста на разных уровнях – в большинствеслучаев локализация осуществлялась как внесение в перевод национальногоязыкового колорита, в том числе и за счёт замены существующих в оригиналеимён и географических названий национальными [Маньковская 1970: 36].В этом отношении показателенпримерпереводческого творчестваВ.И.

Лукина, затем И.И. Введенского, В.С. Курочкина; известен выполненныйЛ. Голенищевым-Кутузовым перевод «Книги снобов» У. Теккерея («Книгамишуры»), который отличает сознательное стремление перенести персонажей вРоссию, наделив их предельно экспрессивными именами: «среди героевфигурируют лорд Гусь-Накрахмалин, госпожа Пиавица, капитан Тесак Нужда ит.д., а также герои русской литературы: Хлестаковы, Загорецкие, АндрейИванович Тентетников, Рудин» [Нуралова 2010: 119]. Решающая роль вокончательном развенчании подобных переделок и перелицовок «на русскиенравы» принадлежала В.Г.

Белинскому [Топер 2001: 86].36Именам собственным, как и другим национально-культурным реалиямтекста, в переводе, призванном «усовершенствовать» произведение, былосвойственно утрачивать национальный колорит, а вместе с ним и значительныйпласт ассоциаций: примером одомашнивания личного имени может служитьзаглавие выполненного Н. Семёновым перевода фрагмента поэмы А. Мицкевича,опубликованного в 1874 г. под названием «Пан Фаддей» [Художественнаялитература славянских народов в переводах на русский язык 1949: 78].

Известенсвоим стремлением к одомашниванию подлинника был Н.Х. Кетчер, в письме ккоторому В.Г. Белинский обращает внимание на ассоциативную сторону именисобственного и её значение, комментируя выполненный им перевод из Шекспира:«замени непристойное слово «Катя» благородным словом «Кетти» [Белинский1956: 35].

Впоследствии К.И. Чуковский выражал возмущение переводческойтенденцией к трансплантации национальных реалий, включая ономастические:«Англичанину Джеку или шотландцу Джоку нельзя давать наименование Яша,окрашенное русским (или еврейским) бытовым колоритом» [Чуковский 2011:132]. Подобный перенос реалий бытовал и в переводе с близкородственногоязыка, в том числе в русско-украинском переводе, вплоть до замены онима(замена имени Иван на Михайло у М.П. Старицкого) [Чуковский 2011: 151].Следует отметить, что аналогичными приёмами в XVIII-XIX вв. пользовалисьпереводчики на большинство языков, включая славянские: так, в ХVIII в.

вСербии герои итальянских комедий в переводе наделялись сербскими именами[Толстой 1978: 293]; в Польше ранние переводчики Н. Буало заменяли в егосатирах имена Скюдери и Шаплена именами польских профессоров Краковскойакадемии: Jaśkiewicz, Śniadecki [Sarnowska-Giefing 1994: 78]. В польскойпереводоведческой мысли классическими примерами такой адаптации сталиназванияпереводовромановВольтера«Кандид,илиоптимизм»иЖ.-А. Бернардена «Поль и Виргиния», звучащие как соответственно «Kandyd37Wszędybylski, czyli Naylepszość» (перевод Я. Пшибыльского) и «Paweł i Maria,kochankowie jakich mało. Historia indyjska» (перевод М.

Скорашевского) [MEP2000: 28]. Для хорватских переводов драматических произведений на рубежеXVIII-XIX вв. был характерен не только перенос места действия в хорватскиегорода, но и стремление придать именам собственным ассоциативное наполнениедаже в тех случаях, когда оригинал не предполагал этого, что выражалось впереименовании персонажей.

Показательны примеры введения в переводной текстхорватских ассоциативных имён с прозрачной внутренней формой: «Посколькудействующие лица мещанской драмы чётко делились на положительных иотрицательных, на добродетельных и порочных, то этот принцип последовательнопроводился и в их именах: на одной стороне оказывались правденичи (от слова«правда», которое означает в хорватском языке не только истину, но исправедливость), поштенчичи (от слова «поштен» – «честный»), добретичи,драговичи,посленовичи(отслова«посао»–«дело»,«работа»,т.

е.трудолюбивый), а на другой – каменяки, честолюбичи, черняковичи, лисьяки и имподобные» [Данилова 1979: 157]. (Впрочем, судя по написанию этих номинацийсо строчной буквы, речь может идти и о продуктивных моделях образованиянарицательных существительных, по сей день действующих в сербском ихорватском языках. Ср.

апеллятивы с формантом -(ов)ић, образующим не толькопатронимы и впоследствии фамилии, но и деминутивы [Станоjчић, Поповић 1992:134, 139], а также номинации по признаку, например срећковић ‘везучий человек’,досадњаковић ‘надоедливый человек’, скоројевић ‘нувориш, выскочка’ и т.п.[СХСР 1957]).Тенденция адаптации имён получила продолжение и в XIX в.: например, вболгарскомпереводеЙ. ГруеваповестьН.М. Карамзина«БеднаяЛиза»называлась «Сирота Цветана», «Наталья, боярская дочь» – «Невенка, болярскадъщеря» [Маньковская 1970: 38], а герой одной из сказок А.С. Пушкина Гвидон38Салтанович в чешском переводе превратился в Вита Салтановича [Кишкин 1968:247] – впрочем, в последнем случае замена по крайней мере оправданаэтимологически.

Адаптируются не только антропонимы: П. Славейков в своёмпереводе стихотворения А.С. Пушкина «Погасло дневное светило» заменяет образокеана образом Старой Планины, в «Колыбельной» М.Ю. Лермонтова вместо«злой чечен» ставит «злой турок», а «Думы мои» Т.Г.

Шевченко зканчиваетобращением к Болгарии [Очерки истории болгарской литературы 1959: 39].Перевод в подобных случаях зачастую выступал как форма литературных связей,приобретая форму национальной адаптации, то есть приспособления иностранныхпроизведений к местным национальным условиям и представлениям. Так, ввыполненном Й. Ференчиком переложении гоголевского «Ревизора» «Петербургстал Веной, Саратов – Прешпорком, Хлестаков превратился в Курина, Осип – вМишко, Сквозник-Дмухановский – в Подольского, Хлопов – в Небесского и т.д.Действие происходит в Мартине, где и сыграли пьесу в 1871 г.

<…> Известныеслова Хлестакова «С Пушкиным на дружеской ноге» в переделке зазвучали так:«С Колларом и Голым мы как братья» [Кишкин 1968: 253]. Как правило, наиболееширокое распространение такой вид литературной продукции получает в порустановления национальных литератур1.Не случайно литературный обиход XIX в. отличается максимальнымраспространением формулы «из (кого-либо)», способной указывать на различныев смысле точности иноязычные реплики оригинального текста: от собственноперевода до достаточно вольного поэтического переложения. В 1903 г. для одногоиз подобных стихотворений отмечено и жанровое определение «переделка»1Тем не менее в вышедшем уже в 1980 г.

выполненный «Евгения Онегина», выполненномР.Д. Кайлем, некоторые имена в духе той же традиции оказываются одомашнены «на нашинравы»: «вместо собаки Жучки появляется Waldi, a в знаменитой сцене гадания прохожий навопрос «Как ваше имя?» отвечает не «Агафон», но рекомендуется тезкой немецкогокатолического святого – Korbinian» [Тиме, Данилевский URL].39[Художественная литература славянских народов в переводах на русский язык1949: 49].Лишь в ХХ в., с развитием теоретической рефлексии у переводчиков истановлением художественного перевода как такового – вне литературногозаимствования и «переделки», – в нём окончательно стала преобладатьтранскрипция имён собственных исходного текста.