Буддизм. подборка лекций старый ворд (1176687), страница 14
Текст из файла (страница 14)
<...> Мнепредставляется, би-гуань имеет более глубокий смысл. <...> [Далее Д. Судзуки приводит фрагмент из Бицзи] «Это сама сущность сознания, передаваемая всеми буддами. Не имей насчет ее никакого сомнения»».Судзуки Д. Т. Очерки о Дзэн-буддизме. Первая часть. СПб.: «Наука», 2002. — С. 220-222.монистической онтологии Татхагата-гарбхи (Два вступления в Дао), и негативной диалектике, близкой кмадхьямике (Рассуждения Бодхидхармы об отсутствии сердца) 14, выводя, тем не менее, из каждойонтологической модели императив практического действия.Бодхидхарме атрибутируются и практические советы по медитации: согласно «Речам о чудесномиспользовании истинными мудрецами состояния зародыша в утробе» (XII в.), Патриарх наставлял в технике«зародышевого» дыхания, то есть дыхания, ритмично соответствующего сердцебиению.
За счет регуляциидыхания потоки энергии «ци» (кит. 気) начинают циркулировать наилучшим образом, делая тело здоровым,а сознание – незамутненным: «Если же ци не обрело состояния совершенства, то и созерцание не имеетсмысла15». Использование даосской терминологии в буддийской проповеди явно указывает на синкретизмЧань в области языка описания психотехники16, однако при этом следует признать, что сами практики взначительной мере остаются в русле практических принципов классического буддизма, отчасти же вообщеявляются универсальными. Здесь, скорее, следует говорить о соответствии буддийского (в особенности –махаянского) и даосского опыта самосозерцания. Утверждая, что «Чань и Дао одновременно достигаютравновесия», Бодхидхарма не только указывает на универсальное основание всякой психотехники, но иустанавливает один из базовых чаньских императивов: само онтологическое сущее (Дао, кит.
道 )реализуется в качестве практического проникновения (Чань)17.Сам образ стены как предельно «несимволического» для буддийского созерцания объекта – в самом деле,что может значить выцветшая штукатурка? – стал символом универсального характера практики. Всякоедело можно превратить в Дхарму. Всякий образ – подходящий для духовной работы. «Би-гуань»,созерцание стены – это название чаньской практики. Однако в устах Бодхидхармы и его последователей этослово приобретает качественно иной смысл.
«Би-гуань» – это «сама сущность ума, передаваемая всемиБуддами». Другими словами, практика – это Бодхи, а Бодхи являет себя в практике. То, что является целью,и то, что является средством – это совершенно одна и та же Реальность. Идея о тождестве Просветления ипрактики станет для Чань «теоретическим фундаментом» его миросозерцания – особенно после шестогочаньского патриарха, Хуай-нэна, сделавшего эту идею ключевой в своей проповеди. При этом стена – чтотоже не ускользает от китайских последователей Будды – это и просто стена.Из той же легенды о девятилетней медитации следует, что Бодхидхарма является также исоздателем комплекса упражнений, развившихся в традицию восточных единоборств.
По преданию, он14«И все же Сердце отсутствует! Таковы и зрение, и слух, и чувства, и знания. И именно благодаряотсутствию сердца мы можем познать это отсутствие сердца. <...> Лишь потому что существуют зрение,слух, чувства и знания, существует и отсутствие сердца. <...> Хотя и повторяю «сердце отсутствует»,искушенные сумеет почувствовать драгоценный облик этого учения, который и есть истинная высшаямудрость (праджня), все три тела, пребывая сами в себе, (цзы цзай) [подразумевается их абсолютноеединство] <...> «смыслом отсутствия сердца твори поступки».
Так разве подобно это дереву или камню?Отсутствующее сердце и есть сердце истинное. Истинное сердце и есть сердце отсутствующее».Рассуждения Бодхидхармы об отсутствии сердца. // Маслов А. А. Классические тексты дзэн / Серия«Мастера боевых искусств» ― Ростов-н/Д: «Феникс», 2004. — С.
187-190.15Речи о чудесном использовании истинными мудрецами состояния зародыша в утробе. // Жуковская Н. Л.,Маслов А. А. Чань-буддизм. // Энциклопедия для детей. Т 6, ч. 2. Религии мира. — М.: Аванта+, 1996; стр.11.16Степень этого синкретизма оценивается по-разному. Для китайского буддолога У Цзинсюна, чью позициюмы считаем радикальной, «Дзэн можно рассматривать как наибольшее развитие даосизма, <...> сблизкими по духу буддийскими проникновениями и могущественным апостольским рвением.
Еслибуддизм – отец, то даосизм – мать этого удивительного ребенка. Но нельзя отрицать, что этотребенок больше походит на мать, нежели на отца"». Абаев Н. В. Чань-буддизм и культурнопсихологические традиции в средневековом Китае. Новосибирск. «Наука» 1989. — С. 75.17Из той же легенды о девятилетней медитации следует, что Бодхидхарма является также и создателемкомплекса упражнений, развившихся в традицию восточных единоборств.
По преданию, он создал их,практикуя тай-цзи цюань, когда после многолетней сидячей дхьяны у него отнялись ноги, чтобы вернуть имживость.создал их, практикуя тай-цзи цюань, когда после многолетней сидячей дхьяны у него отнялись ноги, чтобывернуть им живость.…Его стиль – отточенный и афористичный, заставлял работать ум тех, кто его слушал. Бодхидхармадействительно «передавал пламя светильника» (какое меткое сравнение: ещё саутрантики отмечали: лишькажется, что огонь способен «двигаться», на самом деле он лишь «возникает на новом месте» – так же иУчение) – каждый его ученик знал, что обретённая Дхарма – это не заученные догмы, ниспосланныеучителем, а плод его собственного ума.
От одного фитиля загорается другой – тем же огнём, но из своегомасла. «Можно привести лошадь к водопою, но нельзя заставить её пить» – говорят буддисты. Чаньособенно трепетно относится к этому принципу, избегая слепого следования традициям и авторитетам. Всамом деле, что значит знание, когда оно не подкреплено опытом?Рассказывая о Бодхидхарме, нельзя обойти стороной эпизод, как нельзя лучше иллюстрирующийего образ мысли. О нём упоминает другой непревзойдённый мастер Дзэн, Догэн, в своей «Истории». Когда«Бородатый варвар» прибыл в Китай, он, как и подобает проповеднику, направился к императору.
Им был Уиз династии Лян, просвещённый владыка и большой покровитель буддистов, весьма искушённый вдоктрине. Он оказывал всяческое содействие монахам, строил монастыри и спонсировал распространениесутр. Конечно, будучи знаком с учением о карме, император ждал справедливого воздаяния за своидобродетели, не слишком, впрочем, понимая, что этим он весьма умаляет их достоинство. ВстретивБодхидхарму, У решил развеять свои сомнения относительно своих духовных заслуг.
Он обратился кмонаху с речью:— Со времён моего восшествия на престол я построил множество храмов, переписал огромноечисло священных книг и помог множеству монахов. Велико ли будет воздаяние за всё это?Бодхидхарма, не желавший ходить вокруг да около, заискивая с императором, сказал что думал:— Не будет никакого воздаяния, ваше Величество.— Почему так? — изумился император У.— Всё это не даст ничего, кроме небес или нового рождения на земле. Всё это – мирское, всё это подобнотени, всё иллюзорно. Достойный поступок исполнен чистой мудростью, совершенен и загадочен: недоступна человеческому пониманию его истинная природа. Что похвального в мирском?— В чём же принцип учения, которое ты проповедуешь?— Беспредельная пустота и ничего святого, Ваше Величество! — молниеносно ответил Бодхидхарма.Император, изумившийся столь экстраординарному даже в рамках Учения Будды, ответу, решил, что всётаки заставит монаха изъясняться понятнее, подловив на его же речевых приёмах.
Видимо, он счёлБодхидхарму нигилистом или софистом, и потому решил столкнуть его с очевидным:— Кто же тогда стоит предо мною?— Я не знаю — невозмутимо ответил проповедник.Кто бы мог лучше ответить на этот вопрос? Как иначе можно на него ответить? Сказать «я» – значитбросить слово, которое, как мы уже почувствовали, вообще не имеет вполне определённого значения.Сказать «никого» – значит пойти напролом сквозь реальность. Сказать «Будда» – значит превратить диалогв бесконечную игру словами о Том, что выше слов. Молчание – хорошее средство, но лишь для тех, ктоумеет его слышать.
Поэтому ответ Бодхидхармы был наиболее точен. Для чань-буддиста это «не знаю» –это ближе всего к Истине.Диалог учителя с императором – это тоже практика. Чаньская традиция, всегда внимательная к тому, какпередаётся Слово Будды, и столь же требовательная к созерцательной стороне Учения, соединила проповедьс медитацией. Речь Бодхидхармы – это первый из гунъань (яп.
коан) – коротких и зачастую парадоксальныхдиалогов, в которых ученик непосредственно схватывает Учение (Как говорят сами чань-буддисты,«схватывает чань учителя»! – получает его практику, его созерцание), спонтанно отвечая на действие илиреплику своего наставника. Гунъань станут главным орудием чаньских мастеров много позже, нопредпосылки такой «моментальной медитации» мы можем у видеть и у Бодхидхармы, и, как справедливозаметил Судзуки, ещё в Праджня-парамитских сутрах: разве не коаном была речь Истинносущего,говорившего об истинном учении как о не-учении?Итак, учение «Чань» – учение медитирующих. Его история – история дхьяны во всех её разнообразныхформах: от медитации до изображения иероглифов, от гунъань до интеллектуальной метафизики, отпоединка до чайной церемонии.
Медитация, ставшая образом жизни с тем же успехом может быть названа«философией жизни», «правилом» или «мистическим опытом».Поэтому определение Чань как «школы» – дело заранее неблагодарное. Она не создала своего «канона», невыработала законоучения, которое отличало бы её от других школ. Только один собственно чаньский текстсчитается сутрой – Сутра Помоста Шестого патриарха. В остальном Чань, если мы всё же решили смотретьна него через призму вероучения – это яркий, живой – освящённый глубокой традицией медитации – синтезвсего предшествующего учения Великой колесницы.
Чань-буддизм не является каким-то определённымфилософским учением, и в то же время он касается всех достижений буддийской философии. Отрицаяособую ценность слов, он в то же время, не протестует, подобно мадхьямикам-прсангикам, против того,чтобы прибегать к ним. Радикальная диалектика Нагарджуны гармонично столкнулась с мягкой, текучейдиалектикой Лао-цзы.История, повествующая об обращении Хуай-кэ, будущего Второго патриарха – ещё один блистательныйпример живой практики.
Хуай-кэ (яп. Эка) долго терзался вопросом, как ему следует понимать учение оботсутствии «я», или «души-субстанции». Раз за разом он вглядывался в собственное сознание, носамосозерцание не приносило желанного ответа. Его душа болела тем сильнее, чем больше он пыталсяосознать её призрачность. Поняв, что он не в силах разрешить свой вопрос в одиночку, он направился вШаолинь за наставлениями. Видимо, он знал о том, что из Индии пришёл наставник, учащий Дхарме «безслов и писаний». Придя к Бодхидхарме, Хуай-кэ застал его в глубоком самадхи. Молодой монах понимал,что великое знание достигается великими усилиями, и потому не позволил себе уйти.
Он встал передБодхидхармой и стал ждать. Тот продолжал сидеть в медитации. Было холодно, и снег заносил промёрзшегоХуай-кэ. Когда монаха занесло по колено, Патриарх вышел из самадхи и обратился к нему: «Чем я могу тебепомочь?» Судзуки описывает эту историю так:Синко [ещё одно японское имя Хуай-кэ] сказал: «Я пришёл к тебе за мудрыми наставлениями. Умоляю тебя,сжалься надо мною, спаси несчастного смертного».«Ни с чем не сравнимая доктрина буддизма, – ответил Бодхидхарма, может быть понята толькопосле долгих лет суровой дисциплины, когда человек выносит невыносимое и практикует то, что труднеевсего. Люди недостаточно добродетельные и мудрые не в состоянии чего-либо понять, и все их усилиябудут напрасны».Синко взял тогда и отрубил себе левую руку саблей, которая была при нём, а потом протянул этуруку учителю в знак своего искреннего желания получить от него наставления, касающиеся доктрины всехБудд.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
