Диссертация (1168614), страница 62
Текст из файла (страница 62)
НоГартман может увидеть лишь внешнюю ситуацию, ту, которая была создана впрошлом, им самим рассказана. Немецкое сказание вынуждено исследовать себясамое, принимать себя «без предрассудков», не доверяя своему прежнему опыту.Итак, посредством постижения «Бедного Генриха» Гартмана фон Ауэ Г.Гауптман проникает в глубинную суть античной мистерии, как он ее понимает всвое, современное время: человек осознает экзистенциальность своих безвинныхстраданий, возвышается над смертью, признает доминанту вечного светлогобытия над темнотой и мраком небытия. Таков духовный путь героя в драме Г.Гауптмана «Бедный Генрих».Следует особо обратить внимание на тот факт, что Г. Гауптман работал над«Бедным Генрихом» гораздо больше, чем над другими своими творениями (с 1897по 1902 год).
В литературоведении подобному темпоральному аспекту непридается значения, однако он может быть представлен как ключевой дляпонятиятогодраматическогохода,которыйГ.Гауптманназываетпроникновением из времени в вечность. Такой ход сложный, долгое время276непонятен самому драматургу, не случайно он пишет, что «цель его окутанатуманом, он сам не знает, когда этот туман рассеется» [353, s. 67]. Модернистскаязадача его сверхсложная – «старый росток пересадить в новую почву» [353, s. 71].Под старым ростком имеется в виду не только и не столько «Бедный Генрих»Гартмана фон Ауэ. Наиболее сильное впечатление производит на Г.
Гауптманаветхозаветная история Иова – одна из самых трудных и противоречивых книгБиблии.В этом плане весьма характерны дневниковые записи Г. Гауптмана. В июле1897 года он уверен, что «повесть Гартмана фон Ауэ ляжет в основу драмы, онапроросла в меня, заложила глубокую основу» [353, s. 15]. Однако уже в августеэтого же года Г. Гауптман читает историю Иова, считая, что именно она позволитему «проникнуть в ясную суть вечности <…> постигнуть глубокую мистерию»[353, s. 58]. Библейский источник представляется Г. Гауптману гораздо болеетрудным для понимания, чем текст средневекового автора, размышления остраданиях Иова позволяют немецкому драматургу прийти к выводу, чтоветхозаветное предание наполнено разными смыслами, постичь которые далеконе так просто82.
Поэтому столь долгое время «туман» не может рассеяться, онобволакивает сам процесс понимания, ориентированного навнутреннеепроникновение в глубинные смысловые основы библейского текста.С самого начала Г. Гауптман ощущает потрясение от ветхозаветнойистории, он охвачен таким душевным состоянием, которое считает вполнеестественным К. Г.
Юнг: «Человек испытывает от книги Иова потрясение отничем неприкрытого зрелища божьей дикости и зверской жестокости» [271, с.116]. Неимоверное потрясение от силы страданий Иова, его «напрасные мученияни за что» [353, s. 319] постепенно приводят Г. Гауптмана к «проникновению ввечность». Немецкий драматург связывает идею безвинных страданий Иова,представленных в Писании, с ведущей мировоззренческой установкой греческойдрамы. Подобные смысловые взаимосвязи ощущались Г. Гауптманом и при82Не случайно Г.
Гауптман только один раз упоминает в дневнике имя средневекового писателя, тогда какразмышлениям об истории библейского Иова посвящены многие страницы дневников и автобиографическихпроизведений.277чтении «Бедного Генриха» Гартмана фон Ауэ, однако они, с точки зренияхудожника слова XIX – XX вв., необходимы для создания особого родареальности – средневековой, для ее конструкции и своеобразного моделирования.Повесть Гартмана восхищает Г.
Гауптмана своей занимательностью, виртуознымфабулированием, тогда как в истории Иова, по мысли немецкого драматурга,больше глубины, проникновенности и экзистенциальности.Интересно, что один из первых толкователей истории Иова христианскийбогослов Ефрем Сирин (ок. 306 – 373) подчеркивал, что «тайна Иова есть тайнастраданий» [217, c. 56]. Эту тайну пытается раскрыть немецкий драматург нарубеже веков, осмысливая ветхозаветную историю в теснейшем контакте с тойАнтичностью, которая предстает в его сознании. Для такого контакта имелисьвескиеоснования.Выработанныенапротяжениивековопределенныепредставления о ветхозаветном Иове прямо восходят к Античности.
Спиноза в«Богословском трактате» называет Иова язычником, в большей степениосновываясь на свидетельстве иудейского философа Абен-Езра (1089 – 1164),комментировавшегоВетхийЗавет.Онпредположил,чтокнигаИова«первоначально написана не на еврейском языке, представляет перевод с другого,вероятно, с древнегреческого» [221, c. 42]. Спиноза, соглашаясь с ученым XIIвека, желал бы при этом, чтобы Абен-Езра «показал все яснее, тогда можно былобы заключить, что у язычников были свои священные книги» [221, c.
153].«Симптомы греческого влияния» представляются несомненными «профану ввопросах теологии» К. Г. Юнгу, как он вполне серьезно себя называет. Правда,этот «профан» дает блестящий «Ответ Иову» – невинному мученику, который«сам того не ведая и не желая, поднялся до превосходства в богопознании» [271,c. 201]. Юнг называет ветхозаветную историю Иова драмой, подчеркивая, что,хотя датировка ненадежна, но скорее всего время написания можно отнести к V –IV веку.Вот тот пункт, который позволяет прямо сопоставить ветхозаветнуюисторию с греческой трагедией.
Возникнув приблизительно в то время, когданаблюдался расцвет греческой драмы, легенда о великом мученике Иове278внутренне насыщается энергией драматического движения. Русский ученый,публицист Ф. Н. Козырев (1961) подчеркивает, что «ядро книги Иова – диалог,посредством которого разворачивается философская дискуссия» [160, c. 101].Слово «диалог» в данном случае может являться мерилом истолкования.Посредством него внимание фокусируется на сложном модернистском процессевзаимопроникновения эпох, их внутренней коммуникации.
Центральный постулатвсего греческого бытия и, соответственно, греческой драмы, связанный сутверждением безвинности страданий, венчает ветхозаветный текст. В нем речьидет о мученике Иове, который, как было замечено еще латинским богословом иписателем Зиноном Веронским (ок. 300 – 371/80), должен быть сравним сХристомпосвоемудуховномусостояниюотверженностибогом.Вветхозаветности (в «старом») ощущается новозаветность («новое»). Такой диалог,в основе которого заложены нравственные проблемы, доминирует этическаяпроблематика, продолжается в эпоху «поздней, средневековой античности»83.В XII веке Гартман фон Ауэ создает образ рыцаря Генриха, повесть окотором, сообщает автор, «стара как мир», «все из книжек взято», им «читанныхкогда-то», «Гартман выдумал не сам / рассказ, что он расскажет вам» [19, с. 581].Несмотря на то, что эта история, считает Гартман, «рождена швабской стариной»,конкретный источник ее не обнаружен.
Правда, в данном случае такая конкретикане столь важна, толкованию подлежит сама традиция толкования, та еемодернистская квинтэссенция, которую по-своему высказал папа римскийГригорий Великий (540 – 640), ставящий диалог, умение его вести, стараниепонимать собеседника превыше всего. Он, названный «Gregorium Dialogus», суверенностью утверждал, что «кто написал книгу об Иове, мы никогда узнать неможем, но знаем, что святой дух является ее истинным автором» [131, c.
42].Мировоззренческая позиция Григория Великого, касающаяся «святогодуха» как автора произведений искусства, в дальнейшем находит своеобразноеотражение в «Феноменологии духа» Гегеля – первого, с точки зрения Хабермаса,83Термин Курциуса, применяемый им в отношении латинского средневековья, кажется уместным вконтексте рассуждений об историческом синтезе в целом.279мыслителя, который «ставит вопрос о модерне в качестве основной философскойпосылки» [339, s. 13]. Дух, вступающий сам с собой в диалог, пульсирующий, повыражению Гегеля, внутри себя самого, познающий сам себя в качестве живогокультурного феномена, стягивает разные временные пласты в единое целое.Доминантой в таком связывании, основанием, укреплением подобной культурнойцепи является Античность.
Она, завещая себя будущим поколениям, обретаетсебя в ветхозаветной истории Иова, в качестве своей новозаветной сущностипроявляется через трагедию богоотставленности богочеловека, а в текстеГартмана фон Ауэ трансформируется в нравственную историю о рыцаре Генрихе,которыйполучаетчудесноеисцелениеблагодаряспособностиксамопожертвованию. Создается достаточно прочная линия преемственности,посредством которой традиция говорения («sagen») непрестанно повествует осебе самой, каждый раз представляя для себя из себя самой новое древнеесказание(«Sage»).Главнымявляется,каквернописалМихайлов,«непрекращающееся историческое толкование античности» [188, c.
56]. Такоетолкование происходит в драме Г. Гауптмана «Бедный Генрих», которую можнопрочитывать как великую мистерию вечного становления человеческого духа84.Для подобной созидающей саму себя, вечно творящейся мистериинеобходим особый герой. Г. Гауптман, во-первых, показывает героя мистическидумающего,находящегосявовластитайны,донекотороговременинепостижимой для него самого. Во-вторых, это герой страдающий, поскольку встраданиях, считает немецкий драматург, заключена моральная регенерация,лишь через страдания можно постичь вечность. Наконец, в-третьих, это геройбунтующий, бунт его экзистенциальный, связан с отрицанием того миропорядка,84Что касается мистериальной романтической драмы, то она, считает, к примеру, А.
В. Карельский,«приводит к определённому эволюционному тупику, доминирует отвлечённо-морализаторская сфера,утрачивается главное ˗ образ человека» [152, с. 85]. Однако в данном случае важна не высокая или низкая оценкамистериальной драмы романтиков, сколько сам факт её возникновения. От мистериальной романтической драмыпротягиваются крепкие нити к прошлой античной драме-мистерии и будущей «новой» драме эпохи зрелогомодерна.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
