Диссертация (1168478), страница 86
Текст из файла (страница 86)
Единственный радикальный ход, который можновстретить в иконографии до XVII в. – хотя крайне редко и в особом контексте – это зооморфизациягрешников, возникавшая на полях русских Псалтирей.309Глава 5. Трансформация визуальной демонологии в XVII–XVIII вв.5.1. Социальные катаклизмы, эсхатология и иконографияС середины XVI в. визуальная демонология Московской Руси начинает перестраиваться,обогащаться и расширяться, занимая все новые пространства.
В это время расцветает иконографияСтрашного суда и распространяются лицевые Апокалипсисы. В XVII в. появляются лицевыеСинодики и различные лицевые сборники с эсхатологической тематикой и образами загробных мук –об их популярности свидетельствуют многие сотни дошедших до нас списков. На иконах и вцерковной росписи все больше места занимают темы Страшного суда, Апокалипсиса и мученийгрешников в аду. Во второй половине XVII в. иллюстрируется новые тексты с демонологическимисюжетами, включая недавно переведенные, как Великое Зерцало. Однако количественной экспансиейвизуальных тем, сюжетов и мотивов дело не ограничивается. Фигуры падших ангелов увеличиваютсяв размерах, усложняются и обрастают деталями, которые, как правило, подчеркивают их качества:агрессивность, уродливость, беспорядочность, многоликость и т.п.
У бесов появляются новыеэлементы и атрибуты, часто заимствованные из западной иконографии, – рога, птичьи и звериныелапы, дополнительные лица, стреловидные языки и т.д. Расширяется и набор демоническихперсонажей: помимо сатаны и бесов, героями множества композиций становятся монстрыАпокалипсиса (Антихрист, Змей-Сатана, Лжепророк, псоглавцы, «прузи», Аввадон), гибридныесоздания, как змей-искуситель с женским лицом или торсом в сценах искушения в Эдеме, фигурыперсонификации – Смерть и Ад, образы которых усложняются и появляются все в новых визуальныхконтекстах, и др.Усиление демонологического компонента в древнерусской иконографии проходит во многихрегистрах и связано со несколькими факторами: это и ожидания конца света, которые впервыевозникают в конце XV в.
в связи с ожиданиями 7000 г., и социальные катаклизмы (опричнина,Смутное время, церковный Раскол) и перевод новых текстов, и активное влияние европейскихвизуальных моделей на русскую культуру, особенно интенсивно с XVII в. Однако эволюцияиконографического пространства – не прямой слепок социальных процессов и изменений вмировосприятии и общества или отдельных его слоев. Средневековое искусство не только отражаетрелигиозный климат эпохи, но и воздействует на него, оказывая мощное влияние на конструированиементальных и вербальных образов. Эволюция иконографии в той же мере свидетельствует обизменениях культурного и религиозного климата, как и служит одной из сил, определяющих вектор ихразвития.310Хотя эсхатология и демонология лишь частично накладываются друг на друга, история русскойвизуальной демонологии XVI–XVII вв. не будет понятна вне эсхатологического контекста.Демонология намного шире и устойчивей апокалиптики – она не привязана к календарным расчетам и кполитической борьбе (хотя любой социальный конфликт, осмысляемый в эсхатологических терминах,превращает демонологические образы в полемическое орудие), она укоренена в повседневности, восмыслении морального выбора, болезней, смерти; отчасти переплетается с вернакулярнымимифологическими представлениями и магическими практиками и т.п.
И все же трансформации виконографии XVI–XVII вв. по времени совпадают с периодом эсхатологического напряжения, и этосовпадение едва ли случайно.Вторая половина XVI и весь XVII в. – время частых и притом все более острых и длительныхвсплесков эсхатологических ожиданий 536 .
Истоки этого процесса восходят к 1492 г., которыйзавершил седьмую тысячу лет от сотворения мира по константинопольской эре. Вероятно, по началупроцесс затронул в большей степени социальные «верхи» – клириков, церковных иерархов,книжников. Для многих этот рубеж представлялся концом мировой истории: расчеты Пасхалиизаканчивались 7000 г., после которого должно было наступить Второе Пришествие. Именно к концуXV в. радикально перестраивается иконография Страшного суда: вместо огненной реки на нейпоявляется змей мытарств, обвитый кольцами и окруженный бесами. Это первый шаг кусложнению всей композиции, которая в XVI в.
быстро обрастает демоническими фигурами имотивами. К концу XV в. во многом трудами Иосифа Волоцкого на Руси распространяется новаяпрактика поминовения усопших и особый связанный с ней тип текстов – литературные Синодики:новая редакция поминальных списков, снабженная поучениями о памятовании смерти, спасениидуши, загробной участи праведников и грешников537. Распространяется традиция коллективныхзахоронений умерших «напрасной» смертью в скудельницах, на месте которых в XVI в. возникаютновые монастыри и церкви538.536Нарастанию эсхатологических ожиданий на Руси конца XV, XVI и XVII вв.
посвящено множествоисследований. Здесь нет смысла привоить длинный перечен работ. Достаточно упомянуть лишьхарактерные названия двух книг (вторая из которых, как ни парадоксально, не рассматриваетдревнерусскую эсхатологию): «Под знаком конца времен: Очерки русской религиозности конца XIV –начала XVI вв.» [Алексеев 2002] и «Повседневная жизнь средневековой Руси накануне конца света»[Борисов 2004].537Разные версии о времени появления первых литературных Синодиков на Руси см. [Петухов1895; Дергачева 2004: 146–172; Алексеев 2002: 131–164].538См.
серию работ А.И. Алексеева посвященных этим вопросам [Алексеев 1998; Алексеев 1999;Алексеев 2002 и др.].311Середина XVI в. знаменуется менее очевидным, но более длительным нарастаниемапокалиптических настроений. Они не сводятся к ожиданию скорого Страшного суда, но определяютвосприятие политической и социальной реальности через призму эсхатологических пророчеств. Вэто время некоторые нововведения и институты разрушают привычный общественный уклад, такили иначе выводят на эсхатологию. Речь, прежде всего, идет об опричнине и сменившем ее всередине 1570-х гг. «государевом дворе» Ивана Грозного, которые сопровождались массовымипубличными казнями.
Их визуальная организация зачастую явно перекликалась с эсхатологическимиобразами посмертных мучений грешников (казни в огне, кипящей воде и растерзание зверьми –мотивы, типичные для распространившейся в это время иконографии Страшного суда). ДействияИвана IV трудно понять вне политической теологии и апокалиптических представлений эпохи.Символика казней, которые на протяжении многих лет проводил Грозный, недвусмысленноуказывает на то, что он считал убиваемых отступниками, обреченными на адские муки, а своюмиссию усматривал в очищении данного ему Богом государства от греха и скверны 539 .
Какподчеркивал А.И. Филюшкин, мессианские концепции власти, которые расцвели на Руси в XVI в.,были тесно связаны с эсхатологическими ожиданиями, причем «...именно в 1560-е гг. в Российскомцарстве происходило очень мощное развитие какого-то нам не до конца ясного духовного процесса»,приведшего к возникновению опричнины540 [Филюшкин 2006: 104–105; ср.: Филюшкин 2007: 270–272].539В соответствии с утвердившимся в XVI в. представлением, государь принимает на себя особуюответственность перед Богом за души вверенных ему людей: «не токмо бо о себе ответ даси ко Господу,но еже и инии зло творят, ты слово отдаси Богу, волю дав им» [Послания Иосифа Волоцкого 1959: 184;ср.: Переписка 1981: 39]. Бытование этих идей в культуре XVI в.
привлекало в последние годы вниманиемногих историков. А.Л. Юрганов предполагал, что решающим фактором для массовых казней 1560-х –начала 1570-х гг. послужили эсхатологические представления Грозного [Юрганов 1998: 356–404].Б.Н. Флоря подчеркивал, что именно в силу подобных представлений Иван IV отказывал убитым по егоповелению людям в предсмертном покаянии, погребении и церковном поминании – выступавшие противволи православного государя и казненные им осуждались на вечные муки [Флоря 2002а: 194, 192, 223].Определенные сомнения в праведности своих поступков возникли у царя в конце жизни, когда помонастырям были разосланы Синодики убитых (см. о них [Веселовский 1940: 246]).
Исследованиесемантики опричных казней предпринял А.А. Булычев [Булычев 2005].540Интересно, что в одно время с опричниной эсхатологический компонент играл огромную рольв эскалации и легитимации массового насилия во французских Религиозных войнах. См. [ЗемонДэвис 2006; Уваров 2004].312В конце XV–XVI в.
о скором конце света размышляло духовенство и светская элита – ихтревоги и ожидания отразились в текстах и иконографии, отчасти – в церковных практиках. Вопределенной степени, благодаря полемике с еретиками-«жидовствующими», распространениюиконографии Страшного суда и новой практике поминовения усопших, эти представленияначинали выходить на более широкие круги населения.
Однако до конца XVI – середины XVII в.такие идеи вряд ли волновали массы простых людей – до начала XVII в. у нас нет свидетельств онародных проповедниках конца света, о массовых движениях в городской или крестьянской средеи других проявлениях апокалиптического мировосприятия на «низших этажах» общества 541 .Эсхатологическая озабоченность элиты не проникла разом во все социальные слои, но безусловно,что на протяжении всего XVI в. она формировала почву для «народного апокалипсиса» XVIIстолетия.В конце XVI в.
– начале XVII в. страну поразил мощный культурный и общественный кризис.Со смертью бездетного Федора Ивановича прервалась «богоизбранная династия» РюриковичейКалитичей. Вся система и идеология власти, выработанные в предыдущее столетие, пришла кколлапсу. Избрание Бориса Годунова в 1598 г. должно было разрешить ситуацию, но появлениепервого самозванца положило начало долгому периоду конкурирования разных моделей обретенияистиной власти. В период Смуты политический и культурный кризис вовлекал все более широкиеслои населения, и эсхатологическое видение событий становилось характерным не только длякнижников, но и для городского и сельского населения, о чем свидетельствуют многочисленныезаписи о знамениях, а также «видения», в которых говорится о скорой возможной расплате всегомира за грехи.
С этого времени и до конца XVII в. эсхатологическое напряжение стало одним изструктурных элементов русской культуры, во многом войдя в ее обиход 542 . Как пишет А.А.Панченко, именно в XVII в. Россия впервые столкнулась с «религиозным сектантством, массовымисоциально-утопическими и эсхатологическими движениями, политическим и религиознымсамозванством. Предшествующие поколения русских, в отличие от обитателей Западной Европы,ничего подобного не знали. Отечественные "ереси" XIV и XV вв.
– "стригольников" и"жидовствующих" – не сравнимы ни с современными им европейскими религиознымидвижениями, ни с русским сектантством XVIII–XIX вв.» [Панченко 2002: 103]. Именно в«бунташный век», помимо традиционных апокалиптических ожиданий, которые, по словам А.А.Панченко, сами по себе не ведут к кардинальной перестройке всего жизненного уклада человека,возникают эсхатологические движения, чьи участники не просто верят в близкий конец света, но и541О нарастании апокалиптических ожиданий в русском обществе конца XV в. и о роли эсхатологиив средневековой русской истории см., в частности, интересную статью Майкла Флиера [Flier 2003].542Об эсхатологии в книжности Смутного времени см.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
