Диссертация (1167329), страница 97
Текст из файла (страница 97)
А какие звезды!.. Форточку откроешь – резанет, ожжет морозом. А звезды..! На черном небе так и кипит от света, дрожит, мерцает. А какие звезды!.. Усатые, живые, бьются, колют глаз. В воздухе-то мерзлость, через нее-то звезды больше, разными огнями блещут, – голубой хрусталь, и синий, и зеленый, – встрелках».Восторженное звучание, создаваемое анафорическим повтором именноговосклицательного предложения А (какие) звезды!, усиливает ощущение непосредственной близости неба, перенасыщенного светом («кипит от света»), живостьзвезд в котором подчеркивается самой семантикой грамматически неоднородныхсказуемых (усатые, живые, бьются, колют глаз). Вершиной описания звездногонеба становится синестезический зрительно-слуховой образ праздничного звона,будто рождающегося из кипения звездного света:«И звон услышишь.
И будто это звезды – звон-то! Морозный, гулкий, – прямо, серебро. Такого не услышишь, нет. В Кремле ударят, – древний звон, степенный, с глухотцой. А то – тугое серебро, как бархат звонный. И все запело, тысяча церквей играет. Такого не услышишь, нет. Не Пасха, перезвону нет, а стелет звоном, кроет серебром, как пенье, без конца-начала...
– гул и гул».Отглагольное существительное звон, в смысловой структуре которого присутствует компонент «бесконечная длительность», актуализирует мысль о пространственной и временнóй неограниченности праздника – эксплицитным её выражением становятся оттененные многоточием слова без конца-начала.Всеобщность праздника и праздничного богослужения, которое не имеет характера исключительно человеческого, но «совершается для всего мира и во всеммире находит себе отклик» (Мечев, 2001, с. 144), передается определительным местоимением всё/ всех/ вся:«Вы прислушайте, прислушайте... как всё играет!.. и на земле, и на небеси!..
А это367про звон он. Мороз, ночь, ясные такие звезды, – и гу-ул... всё будто небо звенитгудит, – колокола поют. До того радостно поют, будто вся тварь играет350: и дым наднами, со всех домов, и звезды в дыму, играют, сияние от них веселое. И говоритеще: Гляньте, гляньте!.. и дым будто Славу несет с земли... играет ка-ким столбом!».Завершают описание звездного звона слова евангельского благовестия:«Выйдешь – певучий звон. И звезды. ...В окошках розовые огоньки лампадок. А воздух... – синий, серебрится пылью, дымный, звездный.
...Огнистые дымы столбами,высоко, до звезд... Звездный звон, певучий, – плывет, не молкнет; сонный, звон-чудо,звон-виденье, славит Бога в вышних, – Рождество...».Непрямая цитата стиха Евангелия от Луки – «Слава в вышних Богу, и на землемир, в человецех благоволение» (Лк. 2: 14) – актуализирует подфрейм «прецедентное событие», помещая подфрейм «день праздника» во вневременной контекст категории «вечность».Представления о сущностном своеобразии праздника Рождества Христова, сосредоточенные в подфрейме «день праздника», эксплицируются в описаниях природы, где цвет сливается со светом – белизна, приобретающая блистающий, прозрачно-светящийся оттенок, напоминает о присутствии в пространстве праздниканетварного света святости, сияния вечной жизни и чистоты:«Снежное кружево деревьев легко, как воздух»; «На стеклах лед, с мороза.
Вот,брат, красота-то!.. Елочки на них, разводы, как кружевное»; «Даже в церковной песне – Христос раждается – славите! Христос с небес – срящите! – слышится хрустморозный»; «Инеем стоит, туманно, дымно»; «Водовоз подъехал в скрипе.
Бочка всяв хрустале и треске. И она дымится, и лошадь, вся седая»; «А воздух... – синий, серебрится пылью, дымный, звездный»;«“Белят” ризы на образах: чистят до блеска щеточкой с мелком и водкой и ставят“праздничные”, рождественские, лампадки, белые и голубые, в глазках. Эти лампадки напоминают мне снег и звезды. Вешают на окна свежие накрахмаленные шторы,подтягивают пышными сборками, – и это напоминает чистый, морозный снег.
...Вгостиной стелят “праздничный” ковер, – пышные голубые розы на белом поле, – морозное будто, снежное».Временнáя граница пространства праздника Рождества ословливается метонимически – предложным обстоятельственным сочетанием ко всенощной:«Ко всенощной. Валенки наденешь, тулупчик из барана, шапку, башлычок, – мороз ине щиплет. … Идешь и думаешь: сейчас услышу ласковый напев-молитву, простой,особенный какой-то, детский, теплый... – и почему-то видится кроватка, звезды.Рождество Твое, Христе Боже наш,Возсия мирови Свет Разума...И почему-то кажется, что давний-давний тот напев священный... был всегда.И будет».350Глагол играть реализует здесь значение «веселиться» (Дьченко, 2007, с.
209), восходящее крождественским песнопениям: «Ликуют ангели вси на небеси, и радуются человецы днесь, играетже вся тварь рождшагося ради в Вифлееме Спаса Господа» (стихир. на лит. и н., гл. 6).368Начальные строки рождественского тропаря – Рождество Твое, Христе Боженаш, Возсия мирови Свет Разума..., актуализирующие подфрейм «прецедентное событие», вводят в текстовую ткань романа атемпоральное измерение, присущее времени богослужения: форма аориста возсия передает мысль о том, что РождествоХристово, совершившееся однажды в историческом времени мира, не ушло в прошлое, но пребывает в вечно настоящем.
Эмфатическое прилагательное давний-давний как бы подчеркивает, что через молитву происходит приобщение к тому, чтобыло всегда и пребудет неизменным, вечным (И будет).Граница между периодами предпразднства и праздника, намеченная метонимически («ко всенощной»), разделяет временнóй мир на две части – “до” и “после”,“теперь”.
Внутреннее наполнение подфрейма «день праздника» описывается темпоральным прилагательным новый:«Идешь из церкви. Все – другое. Снег – святой. И звезды – святые, новые, рождественские звезды. Рождество! Посмотришь в небо. Где же она, та давняя звезда, которая волхвам явилась? Вон она: над Барминихиным двором, над садом! Каждыйгод – над этим садом, низко. Она голубоватая. Святая. Бывало, думал: "Если к нейидти – придешь туда. Вот, прийти бы... и поклониться вместе с пастухами Рожде ству! Он – в яслях, в маленькой кормушке, как в конюшне...
Только не дойдешь, мороз, замерзнешь!" Смотришь, смотришь – и думаешь: “Волсви же со звездою путеше-эствуют!..”».Завершающая абзац строка рождественского кондака с интонационно выделенной формой настоящего времени путеше-эствуют актуализирует мысль о проникновении в пространство настоящего надвременнóй реальности праздника, в которой всё и везде пребывает в атемпоральном теперь:«Волсви?.. Значит – мудрецы, волхвы. А, маленький, я думал – волки. Тебе смешно?Да, добрые такие волки, – думал. Звезда ведет их, а они идут, притихли.
МаленькийХристос родился, и даже волки добрые теперь. Даже и волки рады. Правда, хорошоведь? Хвосты у них опущены. Идут, поглядывают на звезду. А та ведет их. Вот и привела. Ты видишь, Ивушка? А ты зажмурься... Видишь – кормушка с сеном, светлыйсветлый мальчик, ручкой манит?..
Да, и волков... всех манит. Как я хотел увидеть!..Овцы там, коровы, голуби взлетают по стропилам... и пастухи, склонились... и цари,волхвы... И вот, подходят волки. Их у нас в России много!.. Смотрят, а войти боятся.Почему боятся? А стыдно им... злые такие были. Ты спрашиваешь – впустят? Ну, конечно, впустят. Скажут: ну, и вы входите, нынче Рождество! И звезды...
все звездытам, у входа, толпятся, светят... Кто, волки? Ну, конечно, рады».Паронимическое сближение слов волсви – волхвы – волки перекликается с читаемым в рождественский Сочельник пророчеством Исаии о рождении Спасителя, вЦарствии Которого «волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе369с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе,и лев, как вол, будет есть солому...не будут делать зла и вреда на всей святой гореМоей, ибо земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море» (Ис.11: 6, 7, 9).
Настоящее время повествования и двойной повтор глагольной формы видишь оттеняет реальность соучастия в событии Рождества, соприсутствия и сопереживания тому, что «существовало от века, затем дано было во времени и теперь дается … опять во времени, но как вечное» (Мечев, 2001, с. 148).Подфрейм «празднование» распространяется на всю окружающую действительность, прежде всего на дом как прообраз живой, освоенной вселенной:«И в доме – Рождество.
Пахнет натертыми полами, мастикой, елкой. Лампы не горят, а все лампадки. Печки трещат-пылают. Тихий свет, святой. В холодном зале таинственно темнеет елка, еще пустая, – другая, чем на рынке. За ней чуть брезжиталый огонек лампадки, – звездочки, в лесу как будто... А завтра!..».Завершающим абзац восклицательным предложением А завтра! настоящее –канун праздника – сопрягается с будущим – утром Рождества.
Грань между нимипрозрачна: будущее наступает уже сейчас, что подчеркивает повтор темпоральногомаркера завтра в начальном указательном предложении следующего абзаца:«А вот и – завтра. Такой мороз, что все дымится. На стеклах наросло буграми.Солнце над Барминихиным двором – в дыму, висит пунцовым шаром. Будто и онодымится. От него столбы в зеленом небе».Вводимый здесь впервые образ солнца не раз ещё возникает в описаниях дняРождества:«Плавает гул церковный, и в этом морозном гуле шаром всплывает солнце. Пламенное оно, густое, больше обыкновенного: солнце на Рождество.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
