Диссертация (1167329), страница 94
Текст из файла (страница 94)
Аллитерационное созвучие лексем calm, cold, glass, stern,sate усугубляет изображаемую автором атмосферу отчужденной холодности. Завершает картину антитеза категорий «время» и «жизнь» в образе песчинок жизни (life'ssands), отдельные крупицы которых «неумолимое время» не замечает (nor cared tolook/ How many... were still behind – букв.
«И не глядел, / Сколько песчинок жизниеще осталось»).Соединительный союз and («и») в пятом стихе вводит второе четверостишие,в котором автор вводит концепт «смерть», метафорически репрезентируемый в видеслуги времени (page – «мальчик-слуга»). Привычное аллегорическое изображениесмерти с косой (he took his master's scythe) получает в стихотворении неожиданнуюинтерпретацию: определения idly («праздно»), powerless («бессильный») указываютна тщетность усилий смерти (Smite on, thou gloomy one, with powerless aim!). Определение aghast («ошеломленный») и сравнение tremblingly like aspens o'er a brook (ср.to tremble like an aspen leaf – «дрожать как осиновый лист»), передающие семантические оттенки изумления и страха, вводят неожиданный образ смерти, стрелы которой (dart – «стрела, жало») падают притупленными (dart fell harmless).Этот образ, символизирующий бессилие смерти над жизнью, перекликаетсясо стихами Первого Послания Коринфянам св.
апостола Павла: «Death is swallowedup in victory. O death, where is thy sting? O grave, where is thy victory?» (1 Corinthians15: 54-55). Это – аллюзия на ветхозаветное пророчество Исаии о воскресении Христовом и победе над адом и смертью: «He will swallow up death in victory; and theLord God will wipe away tears from off all faces» (Isaiah 25: 8).В следующем трехстишии за поэтическими аллегориями скрывается глубокоеаксиологическое содержание: источником смерти предстает грех. Причинно-следственная связь между концептами «грех» и «смерть» эксплицируется посредствомдыхании / Ослабил твою силу, оставив имя лишь тебе. / Надежда затворила гроб, когда Тот, КтоНазореем наречен был / Вывел пленников Своих, пришел / И уничтожил великих завоевателей,Время и Смерть.356метафорического обращения “Death <...> Sin, thy mother” («Смерть <...> грех, родитель твой [букв.
мать]»). Эта персонифицирующая метафора представляет собойаллюзию на стих Первого Послания Коринфянам: «The sting of death is sin» (1Corinthians 15: 56). Образ умирающего греха, побежденного и тем ослабившеговласть смерти (“Sin... at her dying breath withered that arm, and left thee but a name” –букв. «Грех... при своем последнем дыхании / Ослабил твою силу, оставив тебе лишьимя»), предваряет кульминацию стихотворения, его смысловой центр – образВоскресения, в котором находит свою экспликацию категория «вечность».Слова He of Nazareth парафрастически указывают на Иисуса Христа, Сына Божия, соединившего в Себе естество Божественное и Человеческое.
Выражение Wholed captivity His captive (букв. «Который вел пленников Своих»), восходящее к ветхозаветной книге Судей (“Lead thy captivity captive” [Judges 5: 12]), иносказательносвидетельствует о том, что Своим Воскресением Христос одержал победу над диаволом, адом и смертью – метафорически, пленил их.В заключительном стихе “[He of Nazareth] vanquished the great conquerors,Time and Death” амальгамируются изречения двух новозаветных текстов. Слова vanquished the conquerors («победил завоевателей») отсылают к Первому Посланию Коринфянам о победе воскресшего Христа над смертью: «For he must reign, till he hathput all enemies under his feet. The last enemy to be destroyed is death» (1 Corinthians 15:25-26).
Второй текст – Апокалипсис, повествующий о конце времени: «And the angelwhich I saw stand upon the sea and upon the earth lifted upon his hand to heaven, Andsware … that there should be time no longer» (Revelation 10: 5-6).Анализ стихотворения У. Уитворта показал, что метафорические образы, эксплицирующие результаты авторской категоризации темпорального опыта, отличаютсяособым аксиологическим наполнением.
В рамках дихотомии «время» – «вечность» категория «время» концептуализируется метонимически – как временность человеческого существования. Телеологическая перспектива человеческой жизни определяетсякак преодоление темпоральной ограниченности бытия и введение человека в неподвластную законам времени сферу вечной жизни.1.2. Художественная объективация концепта «христианский праздник»в «Рождественской песни в прозе» Ч.
ДиккенсаЦелью настоящего параграфа является исследование специфики художественной репрезентации макроконцепта «праздник» в индивидуально-авторской картине357мира Ч. Диккенса на примере повести «Рождественская песнь в прозе» (“А Christmas Carol”, 1843 г.)348; анализируются способы образной и языковой объективацииконститутивных элементов концепта «христианский праздник», описываются особенности актуализации его ведущих когнитивных признаков.Рождественский жанр, основоположником которого в европейской литературной традиции является Ч.
Диккенс (Чаплыгина, 2011, с. 3), обладает необычным хронотопом: рождественская ночь предстает как особый период, когда размывается граница между реальным и чудесным, временным и вечным (Шевелева, 2004, с. 9).Причина этого своеобразия – в предельно высоком аксиологическом содержаниипрецедентного события, переосмысленного в литературном тексте: чудо воплощенияБога-Слова, в Личности Которого «вечность вступает во время, время проникает ввечность» (Лосский, 2004, с.
447), является центром человеческой истории,предопределившим всё её дальнейшее течение (Wendorff, 1985).Входящее в название «Рождественской песни» слово “carol” («рождественский гимн») является средством ассоциативной актуализации подфрейма «прецедентное событие» и уподобляет весь этот художественный текст славословию Богомладенца. Первым словесным знаком, свидетельствующем о перемещении повествования из реального времени в сверхъестественный хронотоп чуда, становится в«Рождественской песни» характерный для сказки зачин – обстоятельственный оборот once upon a time («как-то раз; однажды»):“Once upon a time – of all the good days in the year, on Christmas Eve – oldScrooge sat busy in his counting-house”.Темпоральное словосочетание “Christmas Eve” («Сочельник») объективируетв приведенном фрагменте подфрейм «день празднования».
Слово Christmas («Рождество Христово»), представляя собой сложение основ Christ (греч. Χριστός –«Спаситель») и mass (лат. missa – «литургия»), указывает на изначальный источник«инаковости» хронотопа праздника – сопричастное надвременному плану вечностипраздничное богослужение. Слово Eve («канун») высвечивает мысль о максимальном приближении на темпорально-событийной оси к таинственному миру праздника.
Предваряющая хрононим “Christmas Eve” временная конструкция “of all gooddays in the year” («в лучший день в году») указывает на «выделенность» праздничной поры из череды других ценностно-маркированных (“good” – «добрых») дней.Главный герой повести, Э. Скрудж, является гиперболизированным олицетвоПрецедентное для англо-американской картины мира произведение, «Рождественская песнь»лежит в основе 22 полнометражных игровых фильмов, 25 телевизионных и 39 театральныхпостановок, 7 мультипликационных фильмов, 3 опер (Adaptations of Christmas Carol in Prose, 2013).348358рением буднично-делового времени. Его ответом на праздничное приветствие – “‘Amerry Christmas, uncle! God save you!’” – становится десемантизированное существительное humbug («вздор, чепуха»), которое не только передает отношение говорящего к Рождеству, но, подобно междометию bah! (“‘Bah!’ said Scrooge, ‘Humbug!’”), имплицитно отражает пустоту незаполненного праздником времени.
В словах главного героя находит свою реализацию развернутый метафорический образвремени-денег:“Out upon merry Christmas! What's Christmas time to you but a time for paying billswithout money; a time for finding yourself a year older, but not an hour richer; a time forbalancing your books and having every item in 'em through a round dozen of months presented dead against you?”.Для Э. Скруджа время Рождества (Christmas time) десакрализируется, утрачивая ключевой дифференциальный признак «освященность», и помещается в планобыденного календарного времени, что подчеркивает конструкция тождества – around dozen of months (букв.
«круглая дюжина месяцев»). Деаксиологизация временипозволяет приравнять его к материальной ценности – деньгам (“but not an hourricher“ – букв. «...но не на час богаче»).Контраст между традиционным для Англии XIX века христианским мировидением и монетарной картиной мира героя раскрывается в происходящем в канунпраздника разговоре Скруджа со служащим в его конторе Б. Крэтчитом:“‘You'll want all day to-morrow, I suppose?’ said Scrooge. ‘If quite convenient, sir.’ ‘It'snot convenient,’ said Scrooge, ‘and it's not fair <...> you don't think me ill-used, when Ipay a day's wages for no work.’ The clerk observed that it was only once a year.
‘A poorexcuse for picking a man's pocket every twenty-fifth of December!’”.Темпоральная конструкция only once a year («только однажды в год»), оттеняющая неповторимость времени праздника Рождества в календарном цикле, заменяется в словах Скруджа обобщающим парафразом every twenty-fifth of December(«каждое двадцать пятое декабря»). Обыденное звучание усиливается намереннойзаменой хрононима Christmas кореферентной, но не называющей праздник лексемойto-morrow («завтра»).Время будничное и время праздничное получают в «Рождественской песни»зримое, конкретное воплощение. Мерилом естественного, природного временипредстают часы городские (city clocks), ср.: “The city clocks had only just gone three,but it was quite dark already”. Время банкира, делового человека отмеряют часыкарманные (watch), ср.: “...there they were <...> on 'Change, amongst the merchants;who <...> looked at their watches, and trifled thoughtfully with their great gold seals”.359Символом времени праздничного становится звон колокола старинного собора(bell), оповещающий о приближении Рождества Христова, ср.: “The ancient tower ofa church, whose gruff old bell was always peeping slyly down at Scrooge <...> struck thehours and quarters in the clouds”.
Звон колокола, свидетельствующий об «инаковости» праздника как времени освященного, святого, структурирует хронотоп «Рождественской песни», намечая временные границы каждой из глав (строф) повести.Праздничный перезвон – знак иного, горнего мира – является звуковым символомрождественского богослужения: “... soon the steeples called good people all, to churchand chapel”.Исключительной особенностью временной структуры праздника является егоцельность349. Актуализируемый в «Рождественской песни» темпоральный подфрейм«празднование» отличается многомерностью: это и прошлое, являемое в череде сценРождества минувшего (“Christmas Past”), и настоящее, предстающее во всем многообразии ярких картин торжества (“Christmas Present”).Видимая, осязаемая реальность праздника в его данности в настоящем воплощается в образе «сияющих в славе» (“radiant in their glory”) фруктовых лавок(“fruiterers'”):“There were great, round, pot-bellied baskets of chestnuts, shaped like the waistcoats ofjolly old gentlemen, lolling at the doors, and tumbling out into the street in their apoplecticopulence.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
