Диссертация (1155293), страница 50
Текст из файла (страница 50)
Так, разбирая поэзию Шварц, он пишет: ««В векПризывания ЭОНА ДУХА СВЯТОГО и энергетических кризисов в современном мире – потревожено, сердится вместо сердца архаическое наше Я»591.Третьи темы уводят нас в область теологических фантазий. Мы видимих, скажем, у Дмитрия Бобышева. Приведем два примера.
В стихотворении«Постояв у Дома книг» (1969) автор изображает героя, думающего: «сегодня/ проморгал я страшный миг, / дивный миг Суда Господня»592. С каким событием связан малый апокалипсис, о котором говорит Бобышев, не ясно. Поэта,по всей видимости, привлек сам образ, его необычность, особенно на фонесоветских реалий. Герой, как явствует из первой строчки, стоит на Невском588Черных Н. Концерт для гения первоначальной нищеты // На середине мира. [Электронный ресурс:] Коддоступа: http://seredina-mira.narod.ru/nbmironov.html Дата обращения: 03.08.2018589Там же.590Журнал в журнале. «37» // Вестник РСХД, №4, 1977.591Бурихин И. О гротеске и духовной концепции в стихах Е. Шварц до 1978 г.
// Ковчег, №6, 1981.592Бобышев Д. Знакомства слов. М.: Новое литературное обозрение, 2003. Код доступа:http://www.vavilon.ru/texts/bobyshev1-1.html Дата обращения: 15.07.2018258проспекте, у Дома книги, и метафизическое прозрение, вдруг возникшее встихах, заставляет поэта забыть о смысле фразы.В другом стихотворении «В груди гудит развал»593 Бобышев также руководствуется исключительно эстетическим фактором: «Кто ж так умно сказал, / и прямо к случаю: / «Христианин мой дух, / душа – язычница, / за несогласье двух / с меня и взыщется»?».
Фраза, действительно, эффектная. Но серьезных метафизических вопрошаний она не предполагает. Если вспомнитьафоризм Тертуллиана «Душа по природе» христианка», то поэтическое высказывание и вовсе утрачивает смысл.Нельзя сказать, что такого рода озарения совершенно бессмысленны.Они создают в стихах известное напряжение между горним и дольним. Поэтому в поэтической перспективе они интересны, а вот с точки зрения теологии – нет.Из приведенного выше обзора видно, что поэты культурного подпольяне были чужды теологического дискурса. Они писали на темы, связанные сдогматикой, антропологией, сотериологией, аскетикой.
Не были чужды неофициальные авторы и философской проблематики. Самым востребованныммыслителем оказался Кьеркегор. В то же время «вторая культура» целенаправленно не занималась богословскими и философскими проблемами, онивозникали в культурном подполье спорадически.593Бобышев Д. Стихотворения // Часы, № 33, 1981.2594. 8. Другие религии в поэзии 1960 – 1980 гг.Религиозный текст в поэзии 1960 – 1980-х гг. связан с христианством.Но поскольку большинство поэтов культурного подполья не двинулисьдальше первоопыта, их христианство оказалось невоцерковленным, и представления об ином ограничились пониманием того, что материальный мир –это далеко не всё, есть и другая реальность.Интуиции первоверы потенциально можно было развернуть в сторонудругих религий.
Просто ситуация была такова, что они разворачивались кхристианству. Учения других религий иногда слышны в самиздате. Но их голос не силен.Так, языческий мир во всей своей серьезности (без чисто эстетской игры с фольклорными образами), возникает в контексте пантеизма. ВикторКривулина в стихотворении «Вечен Бог, творящий праздник» (1973) пишет оБоге как космическом цикле бытия. Об этом мы говорили в предыдущем разделе. Похожие по духу строчки изредка встречаются у Геннадия Айги, который оглядывается на народные чувашские традиции и опыты русского авангарда.
Пантеизм Айги существует наряду с христианством. Но это не знакомое ученым мужам двоеверие, а результат спонтанного художественногоэксперимента. Скажем, в стихотворении «И: КАК БЕЛЫЙ ЛИСТ» (1967)594Айги пишет: «в прахе нет гласного… смерть – это звук: // к богу ли – крик? /он в поверхности праха». Вот эта поверхность, когда «бог» – то, что мы видим, то, что существует в мире и только, сигнализирует о язычестве. Но стихи движутся дальше. Айги хочет уловить смысл по ту сторону видимой реальности: «и откройся – коль есть обнаружится: / о тишина – иисус!». Нопрорыва не происходит.
Есть только надежда на этот прорыв. Переступить594Самиздат века / Сост. А.И. Стреляный, Г.В. Сапгир, В.Г. Бахтин, Н.Г. Ордынский. М. – Мн.: Полифакт,1997, с. 443.260границу нельзя. Интуиция не подсказывает нужных слов. И опыт первоверызвучит под знаком сомнения, под знаком круга, по которому ходит язычество.Не совсем русские по характеру речи, почти переводные по звучаниюонтологические стихи Айги напоминают нам не только о языческих интенциях, но и о Боге трех религий – христианства, иудаизма и ислама.Собственно, исламские реминисценции, аллюзии к Корану в самиздатередкость. Можно привести строчки Ю.
Кублановского: «Мне снилось золотоВеликого Ивана, / цветастые шипы Блаженного корана»595. Или переложениясуфистской поэзии З. Миркиной596. Но к исламу не как культурной традиции,а именно как к религии они отношения не имеют.Иудейские мотивы, как мы говорили в разделе о иудео-христианскомдискурсе, возникают в творчестве Е.
Шварц, А. Миронова, Р. Запесоцкой,В. Блаженного, М. Генделева. Но в строгую последовательность иудейскоготекста русской литературы они не складываются, остаются «опытом на полях».Восточные религии также не оставляют яркого следа в религиозной поэзии, хотя многие авторы увлекались Китаем и Японией. В стихах «второйкультуры» мы видим определенные попытки двинуться в сторону освоениявнутренних особенностей китайской поэзии. Но это движение к внутреннемув определенной мере ограничено внешними атрибутами.Пожалуй, самую масштабную попытку в освоении китайской темыпредприняла в середине 1980-х Ольга Седакова. Ее цикл «Китайское путешествие»597 дает представление и о китайской ментальности, и об особенностяхпоэтической поступи китайских поэтов, и о природе.
Седакова смотрит наКитай не издалека. Автор оказывается внутри китайского пейзажа: «Крыши,595Кублановский Ю. С последним солнцем. Paris.: La Presse Libre, 1983, с. 9.Миркина З. Потеря потери. Избранные стихи 60-х, 70-х и начала 80-х годов. Переводы из суфийской поэзии. М.: Evidentis, 2001.597Седакова О. Китайское путешествие.
Стелы и надписи. Старые песни. М.: Carte Blanche, 1990.596261поднятые по краям, / как удивленные брови», «сухие берега, серебряныежелтоватые реки, / кустов неровное письмо – любовная записка, / двое прохожих низко / кланяются друг другу на понтонном мосту, / и ласточка начайной ложке / подносит высоту». Как видим, автор не боится подчеркнутьвторичность, дать отсылку к произведениям искусства, к литературе – китайская тема от этого не умаляется. Поэтесса вживается в пейзаж, всматриваетсяв него, распознает его как свой.
И на этом фоне мы следим за поэтическимдвижением мысли, стремящейся вступить в интимную связь с Дао. Собственно, этим жестом в сторону даосизма все и ограничивается598.Подобные жесты совершают и другие авторы. Скажем, Михаил Файнерман пишет: «Когда я был молод и не знал Дао, / многое приводило меня визумление»599. Даосизм у поэта предстает как глубокое учение, которое следует уважать. Но что именно в нем автора задевает – понять из текста решительно невозможно.Похожий «реверанс» в сторону религиозно почитаемого в Китае мудреца Лао-цзы делает Иван Ахметьев: «Вот и Лао-цзы был верен искреннему /и верен неискреннему / (так воспитывается искренность)»600.Японский религиозный дискурс также слабо засвечен в культурномподполье.
Очень мало говорится о синтоизме, да и то шутя. К примеру, ЕленаКацюба в стихотворении «Вариация на восточную тему» 1978 года601 решилапридать японскому богу домашние черты, что характерно для синтоизма.Божок у нее получился весьма симпатичный. Пикантность в том, что он оказался вовлеченным во вполне авангардную по духу стиховую игру: «По ступеням / стук – стук / по дорожке / шлеп – шлеп / деревянные сандалии / япон-598Колымагин Б. Китайские мотивы в поэзии андеграунда // Новое литературное обозрение, №5, 2015.Файнерман М. Михаил приветствует Юпитера.
М.: Виртуальная галерея, 2006, с. 24.600Ахметьев И. «Люди делятся (просто)…» // Русская виртуальная библиотека. Неофициальная поэзия. Ахметьев И. Стихи. [Электронный ресурс:] Код доступа: http://rvb.ru/np/publication/05supp/SDL/AHM.htm Датаобращения: 13.08.2018601Кацюба Е. Игр рай. М.: ЛИА Р. Элинина, 2003, с. 26.599262ского бога / На его ноге-скамеечке / сидит маленькая девочка / тростниковыеладошки / хлоп – хлоп…».Из поэтов, по-настоящему увлекавшихся Японией, выделяется МихаилФайнерман. В некоторых своих миниатюрах он обращается к идеям дзенбуддизма.
Это учение привлекло автора как пример сильной традиции, целиком построенной на радикальном отрицании всех видимых элементов ееподдержания: ритуала, предания, авторитета, жречества, толкований. Долгоевремя Файнерман штудировал книги знатока дзена Судзуки по-английски ивслед за ним устремился в мир феноменов: «Осенний ветер! / даже тень горы/ перед ним трепещет». Это перевод стихотворения Иссы602.Автор увлекался чтением Судзуки и воспроизвел некоторые его мыслина языке поэзии.Дзен-буддизм Файнермана лежит в плоскости графики, а не парадоксов. Его описание простых вещей, минимальных в смысле развертываниясюжета и заполняемости пространства несет в себе огромное напряжение.Стихи-вспышки открывают простор: «Стая за стаей / птицы на север летят /на север, домой»603.
Простор не возникает от нагромождения вещей, их перечисления. Да, наш глаз в момент вспышки способен выхватить отдельныепредметы: покосившийся сарай, стог сена, изгородь и дуб на повороте. Ноони размазаны в пространстве и подчинены общему настроению. Простороткрывается «вдруг», в один миг. Миг длится вполне ощутимое время – отвспышки молнии до удара грома. Это время свободы. Стих говорит о просторе благодаря самой своей природе. Однако мы не можем безмятежно любоваться открывшейся картиной, потому что все внимание переключено наожидание новой молнии.«Когда вы сознаете, что все сущее есть вспышка в бесконечной вселенной, вы делаетесь сильными, и ваше существование обретает глубокий602603Файнерман М. Из неопубликованного // Новое литературное обозрение, №1, 1992.Файнерман М.
Михаил приветствует Юпитера. М.: Виртуальная галерея, 2006, с. 20.263смысл», рассуждает Судзуки. Молния, по мысли знатока дзена, сродни просветлению. Человек учится жить в пустом темном небе. И хотя здесь вспыхивают молнии, они не могут нарушить его покоя: «Даже если появляетсявспышка просветления, в нашей практике мы вовсе забываем о ней. И тогдамы готовы к новому просветлению.
Нам необходимо испытывать просветление одно за другим, по возможности миг за мигом»604.Богаты японскими реминисценциями короткие стихи Айги, особенноего одностишия. Японский след возникает там, где автор стремится извлечьиз живой речи отдельный образ, чтобы вглядеться в него и в стоящую за нимжизненную реальность или ситуацию. Но собственно стихов на религиознуютему у Айги нет.Похожие слова можно сказать о творчестве Авалиани, Некрасова, Альчук.Генрих Сапгир написал опус «Голова Будды»605.
Мы попадаем в музейное пространство, видим группу иностранных туристов, телевизионщиков. Под впечатлением от артефакта выходим на улицу. Встречные кажутсянемного японцами, говорят «сенсай, сенсай». Автор понимает: «гладкий лакированный японец в каждом поселился». И «все больше проступает контурвечности». Так Сапгир продолжает свою игру с метафизикой.Из приведенного обзора видно, что тема других религий всерьез не затронула авторов культурного подполья, хотя некоторые поэты бросаливзгляды в сторону самых разных религиозных традиций.604Колымагин Б.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
