Диссертация (1155293), страница 51
Текст из файла (страница 51)
Японский след поэзии андеграунда // Встречи у Фадиных. Русский литературный салон вБерлине. Антология. Книга вторая. Берлин – Халле: из-во университета им. Мартина Лютера ХаллеВиттенберг, 2017, с. 149 – 160.605Сапгир Г. Избранное. М.: Третья волна, 1993, с. 100, 101.2644. 9. Молчание в религиозном контекстеПоэтическое молчание бывает разным: грустным и веселым, игровым ифилософским, глухим и ожидающим речи. Есть в нем место и религиознойтишине, не всегда очевидной, но подспудно уводящей нас в глубину и в далекие дали.Войдем в церковную ограду – например, в Андроников монастырь, гдев советское время открылся Музей древнерусского искусства имени АндреяРублева.
По словам искусствоведа А.М. Копировского, здесь было удивительно тихо. Недалеко шумели поезда курского направления, шли трамваи иавтобусы, бурлила жизнь. А рядом с прахом великого иконописца было спокойно. Стояла особенная религиозная тишина.Она передана в стихотворении Юрия Кублановского «На Никольскомпогосте в ограде» (1979)606. Герой читает надпись на памятнике регентуМашкову и восклицает: «Хорошо нам на Родине, дома, / в сальных ватникахс толщей стежков.
/ Знаю, чувствую – близится дрема, / та, в которой и регент Машков».«Дрема» – это не уход в небытие. И не та жажда посмертной жизни,которая звучит в «Выхожу один я на дорогу» Лермонтова. Она связана с тишиной и благодатью: человек заслужил покой. Состояние тишины, живущейвнутри церковной ограды, подчеркивает стук колес: «По округе стучат электрички: упокой, упокой, упокой». Тишина, о которой говорит Кублановский,растворена в стихе: она живет на уровне семантики и конструктивно обозначена от противного – повторяющимся церковнославянизмом, стуком колес,выстукивающим префикс у с корнем покой.В большинстве стихотворений религиозной направленности молчаниетак и обретается: незамысловатая поэтическая речь ведет читателя и уводиттуда, где вдруг становится тихо. Конечно, такую тишину при желании можно606Кублановский Ю.
Стихи // Вестник РСХД, №4, 1979.265привязать к психологии, объяснить ее появление особенностями мировоззрения и характером пишущего. Нам здесь, однако, важно подчеркнуть другое:молчание расширяет поле поэтического дискурса.Авторы говорят о пустоте, ничто, образах тишины в природе и в психике косвенно и прямо. Так, например, происходит у Бурихина, в тексте, который мы уже однажды приводили: «Христиане, пойте Бога / Через смертноеничто. / Здесь же бойтесь только, чтобы / Там не встретил нас Никто!»607.Поэт обыгрывает антропологическую реальность. Смертное ничто –человек, созданный из праха.
Бог – «огнь поядающий», человеку невозможноЕго увидеть и не умереть. Так утверждает Ветхий Завет, и Бурихин сдвигаетэтот страх в область потустороннего. Стих можно интерпретировать и так,что с «Кто», со Христом встретиться можно. Но если Он нас, грешных и нераскаявшихся, не захочет узнать, то беда.Как бы там ни было, бодрые стихи Бурихина не оставляют места дажепаузе. Они цепляют, но цепляют на ходу: дискурсия не уходит в онтологию,речь длится и не останавливается.В продолжение темы уместно вспомнить стихи Анатолия Маковского,где молчание мелькает как знак: «Миллионы лет назад / Бог отвел от нас глаза / И остались мы одни / И отсчитаны нам дни / Есть иллюзия и явь…».
«Отведенные глаза» Бога погружают нас в онтологическую пустоту, но это непосредственно не та пустота, вокруг которой ходит автор. Хотя чувство ускользающего времени, потерянной жизни, вокруг которого строится стихотворение, каким-то краем затрагивает и пустоту мира608.Немало размышляет о молчании Леонид Аранзон. Его созерцательныеобразы тоже дискурсивны. Там, где поэты, допустим, конкретисты, попытались бы показать паузу, он только говорит о ней: «На стене полно теней / от607Самиздат века / Сост. А.И. Стреляный, Г.В.
Сапгир, В.Г. Бахтин, Н.Г. Ордынский. М. – Мн.: Полифакт,1997, с. 610.608Самиздат века / Сост. А.И. Стреляный, Г.В. Сапгир, В.Г. Бахтин, Н.Г. Ордынский. М. – Мн.: Полифакт,1997, с. 554.266деревьев (многоточье) / Я проснулся среди ночи: / жизнь дана, что делать сней?». Многоточье, тем не менее, связано с тишиной. Поэт во сне летает врай, а потом просыпается в ночной пустоте и спрашивает себя: «жизнь дана,что делать с ней?»609.Ответ звучит в стихотворении «Песня»: автор уходит в созерцание, онрастворяется в мирном и за-мирном: «Когда я, милый твой, умру, / пренебрегая торжеством, / оставь лежать меня в бору / с таким, как у озер, лицом»610.Молчание смерти связано с природой, в которой «я» исчезает.
В другом месте мы читаем: «Чем не я – этот мокрый сад под фонарем, / Брошенный кем-то возле черной ограды? / Мне ли не забыть, что земля внутри неба,а небо – / внутри нас?»611.Близок в некоторых стихотворениях к Аронзону в своей медитативносозерцательной практике Александр Величанский.
В стихотворении «Течетвода, но отраженье…» поэт сравнивает жизнь с подспудным движением воды, в которой возникает сущее: «За треском тростников – / недвижный взорозерной глади, / и в нем движенье облаков»612. Гладь озера, облака, тростники сочетаются в творчестве Величанского с тишиной и глубиной. В тексте«Покой? Запомни хоть такой…» мы встречаем упоминание о внутреннем покое чащи, о тишине, древней, как летопись613. Божественный мир в миниатюре «Был ли каждый Божий миг» входит в реальность как миг, который можетбыть мал, как мотылек, или, наоборот, как небо, велик «и как даль далек»614.Текст Величанского вырастает из поэтического схватывания мгновений тишины-полноты и фиксации их в слове.609Самиздат века / Сост.
А.И. Стреляный, Г.В. Сапгир, В.Г. Бахтин, Н.Г. Ордынский. М. – Мн.: Полифакт,1997, с. 540.610Самиздат века / Сост. А.И. Стреляный, Г.В. Сапгир, В.Г. Бахтин, Н.Г. Ордынский. М. – Мн.: Полифакт,1997, с. 539.611Аронзон Л. Стихи // Часы, №7, 1977.612Величанский А. [Без названия] // Православная община, №40, 1997.613Величанский А. Из книги «Помолвка» // Православная община, №4, 1991.614Величанский А.
Из книги «Помолвка» // Православная община, №4, 1991.267Иначе пишет о тишине Ольга Седакова. Ее молчание – необходимыйкомпонент музыкальной фразы. Оно столь же неопределенно, как и картина,которую выставляет на суд зрителей автор. Ее тишина столь же туманна ирасплывчата, как расплывчата поэтическая речь, не обладающая какими-тоособенными, запоминающимися характеристиками: в ней нет ни актуальногоязыка социума, ни языковых практик повседневности, ни силы риторики«осьмнадцатого столетия».
Речь Седаковой, можно сказать, бесцветна. Онавзаимодействует не столько с тишиной, сколько с музыкой, тоже, впрочем,не запоминающейся, но оставляющей, однако, приятное впечатление. Творчество Седаковой можно охарактеризовать эпиграмматической строчкойН. С. Гумилева: «Некто, некогда, нечто, негде узрел»615. «Метафизическоемолчание» Седаковой пронизано приятными уху мелодиями, которые продолжают звучать вечно. И там, где, казалось бы, можно совсем остановитьсяи постараться схватить исчезающей фразой бытие, этого не происходит.
Или,скажем более аккуратно, схватывание связано с домысливанием схватывания. Так происходит, например, в опусе «Путешествие волхвов», разбитом начасти616. В последней, восьмой, волхвы достигают желанной цели, колыбелимладенца, и успокаиваются: «И они были там, где хотели всегда». Но это место, где хотели бы оставаться вечно восточные мудрецы, возникает не столько из стиха, сколько из знания читателем Писания и западноевропейской живописи.
Тишина продолжает не текст, а общекультурный контекст, поэтомуей так трудно замолчать.У некоторых других поэтов мы тоже встречаем образцы взаимодействия молчания не с речью, а с музыкой. Интересно, к примеру, превращениезвука в тишину в стихотворении Ивана Овчинникова «Не гляди на нас, солнце». Новосибирский поэт пишет о вечерней Москве: он стоит рядом с церко615Цит. по: Маковский С.К. На Парнасе Серебряного века. М.: «Наш дом – L’Age d’Homme», «У-Фактория»,2000. С. 231.616Самиздат века / Сост. А.И. Стреляный, Г.В.
Сапгир, В.С. Бахтин, Н.Г. Ордынский. М. – Мн.: Полифакт,1997. С. 530.268вью и слышит мерное, «упорное, он-н-н, Он». Стих исчезает в одухотворенной беспредельности617.Впрочем, подъем не обязательно связан с одухотворением: «Когда тудаверевка вьется / оттуда нечего тянуть». Это Ры Никонова, ненавязчиво объясняющая, что пустота есть пустота618.Из приведенных примеров видно, что религиозное молчание основанона дискурсивном толковании пространства. Поэты не делают разницы междутем, что они выражают, и как они это делают. Собственно, безмолвия, в какое мы погружаемся в иконах Рублева и Дионисия или в живописи Нестерова, в андеграунде нет. Отчасти потому, что религиозный опыт деятелей «второй культуры» был достаточно поверхностным.
Отчасти в силу трудностипередачи в слове того, что открывается святым в «умном делании».Но дискурсивное пространство отнюдь не однородно. И если у поэтов,стремящихся к лирическому высказыванию, образы тишины возникают вконтексте эмоционального говорения, то у авторов, обратившихся к практикам русского авангарда, тишина может появиться в самых неожиданных точках художественного текста.Так, в палиндроме Елены Кацюбы «Зеркало Евы» молчание возникаетв паузе между названием и стихами619. Палиндромическая речь поэтессыплотная, в ней много корней и связанных с ними глаголов, местами она приближается к зауми, к неопределенному языку, когда звучание явно перевешивает смысл: «Лад Евы ведал», «Ада кора – Зодиак, а там атака и доза рока?– Да!».
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
